Л А С К А
Все, кто приезжает ко мне в лесной дом, делают большие глаза. Это же надо, в наше время и без электричества! И тут же спешат с советом: да не жмись ты, купи переносной генератор.
Стараясь не обидеть гостя, я отшучиваюсь, соглашаясь, что давно бы надо купить, да скупердяй я неисправимый. Вот, как только этого жмота в себе «победю», так сразу и в магазин.
Хотя дело, конечно же, не только в деньгах. Вопрос с «лампочкой Ильича» для меня решен уже давно. С того самого дня, когда довелось побывать на даче у приятеля. Приехал однажды в его «имение» и вижу: сидит дружок перед телевизором в старых шлепанцах на хорошо мне знакомом продавленном диване и с упоением заглатывает очередную серию бандитского сериала. Невольно подумалось, а ведь так и запутаться можно: где ты собственно есть, в городе или «на природе»?
Только и разницы, что в городе телеящик поновее, да диван поровнее.
Нет. По мне, так лучше при свечке.
Поздними осенними вечерами в лесном доме бывает удивительно покойно и уютно. Уставшее тело, добравшееся, наконец, до постели, просто блаженствует. Никто тебя не призывает «сникерснуть», не пытается убедить, пряча обман за ангельским голоском, что ты чего-то там достоин, не предлагает бежать за пивом.
Но больше всего в такие минуты радуется душа, затырканная современной заполошной жизнью. Она, как в детстве, становится открытой для сказок, чудес и удивительных историй, которые случаются и в наши дни.
В тот октябрьский вечер за окном шумел ветер. Гроздья рябины, уцелевшие после налетов дроздов и свиристелей, раскачиваясь, изредка постукивали в запотевшее окно, будто просились к нам на огонек. Ко мне и моему другу Бене – помеси спаниеля, терьера и еще неизвестно кого. Это вполне симпатичное зубастое создание с роскошным черным мехом, и белым воротничком, беззаботно растянулось на своем коврике и по-человечески похрапывало, смешно дрыгая во сне лапами. Только изредка Беня приоткрывал глаза, чтобы убедиться всё ли в порядке в его владениях.
Время было позднее, пора уже было укладываться, но я все еще сидел за столом, перебирая рыбацкие причиндалы. От моего дыхания оранжевый лепесток свечи слегка подрагивал, отчего на едва угадывавшихся в полумраке стенах, рубленных из толстых потрескавшихся бревен, появлялись призрачные тени.
И вдруг, с дальней стены, где висела полка для сушки посуды, на пол спрыгнул какой-то зверек. Боковым зрением я успел заметить, что и Беня встрепенулся, хотя прыжок зверька был совершенно бесшумный.
Случись это в другом месте, можно было бы подумать, что это крыса. Но в лесном доме они отродясь не водились. Я терялся в догадках, кто же посмел так нагло вторгнуться в наши апартаменты?
Главный сторож был уже на ногах. Он медленно, крадучись, двинул в сторону непрошенного гостя. И тут меня осенило. Да это же старая знакомая, гроза мышей – ласка! Пару лет назад она уже объявлялась в доме, перепугав жену так, что та готова была забраться на потолок.
Я затаился в ожидании развязки, начиная переживать за нежданную гостью. Хотя ласка зверек дерзкий и может сцепиться даже с теми, кто сильнее её, но тут она явно дала промашку. Собака есть собака – это тебе не хорек и даже не куница.
Не шевелясь, я смотрел на Беню и всё больше недоумевал: вместо того, чтобы в два прыжка добраться до нахалки и устроить ей заслуженную трёпку, мой «охраняльщик » продолжал подбираться к ней осторожно, почти крадучись. Могло показаться, что он решил продемонстрировать ей всю свою воспитанность, и, деликатно приблизившись, вежливо поприветствовать, мол, «Добро пожаловать! Будьте, как дома!».
Шутки шутками, а поведение собаки было очень странным. Пес шел все медленнее. Его передние лапы двигали тело вперед, а задние уже во всю тормозили. Эту комичную картину буксующей собаки надо было видеть! Уверен, любой, кто оказался бы свидетелем этой сцены, обозвал бы Беню последним трусом. Но это было бы самым большим и самым незаслуженным оскорблением моего друга.
Здесь придется сделать небольшое отступление. Когда-то я держал и лаек, и гончих, по-настоящему зверовых собак, и кое- что о них знаю. А тем, кто никогда не видел охотничьих собак в деле, предложу попытаться представить, какой смелостью должны обладать гончие, чтобы идти на волка или на матерого секача, клыки которого напоминают изогнутые кинжалы. Или представить лайку, которая не боится самого хозяина тайги – медведя!
Признаюсь, всю жизнь я искренне верил, что самые мужественные из наших охотничьих собак именно они – лайки и гончие. Но вот судьба свела меня с Беней, брошенным кем-то за ненадобностью еще маленьким щенком.
Более ласковой собаки, вечно виляющей обрубком хвоста и всех без разбора облизывающей, мне встречать не доводилось. И в тоже время этот барбос, как я иногда называл его под злую руку, никому не позволял командовать собой, проявляя норов даже с хозяином. Поначалу меня это удивляло: надо же, на волкодава не тянет, а столько неукротимости! Если что-нибудь было не по нему, впадал в такую ярость, что его начинало трясти. Особенно он не любил, когда трогали его передние лапы. От малейшего прикосновение его словно током било. И однажды я, кажется, догадался – папка, а может мамка, у Бени были явно из норных собак. Это у них передним лапам чаще всего достается в темной норе, и потому они так их берегут.
А однажды увидел фильм об охоте, и все мои давно устоявшиеся представления о смелости собак рассыпались в прах. Повторюсь, и гончие, и лайки способны проявить чудеса храбрости, но они хоть видят своего врага, при случае могут отступить, наконец, они всегда знают, что где-то рядом всесильный человек. А норные… В том фильме я увидел, как охотники, сбросив куртки, с мокрыми лысинами изо всех сил тащили из нор за задние лапы своих терьеров и такс, а те – окровавленные, перемазанные землей с головы до ног, свирепо рыча, не разжимая зубов, волокли за собой барсуков и лисиц, в свою очередь намертво вцепившихся в собачьи морды.
Помню я тогда подумал, какими же отчаянными, какими безумно смелыми бойцами должны быть эти с виду плюгавые собачонки, если они способны так безоглядно, очертя голову бросаться в кромешную темноту норы, рваться в смертельную схватку, в которой им собственную жизнь там, глубоко под землей, никто не гарантирует!
Понятное дело, после всего увиденного я проникся к своему другу еще большим уважением.
Однако вернусь к истории с лаской. С пробуксовкой, но Беня все-таки добрался до цели, и тут наступило время удивляться еще раз. Он вдруг выпрямился, а потом и вовсе стал равнодушно потягиваться, всем своим видом показывая, что он и не собирался связываться с какой-то там лаской и вообще, война с малявкой, выше его собачьего достоинства.
Что там сидело на полу, разглядеть в полумраке было трудно, пришлось вставать из-за стола. Жаль, я не посмотрел в это время на Беню. Он, наверное, вовсю хихикал, прикрывшись лапой, наблюдая за моей физиономией, на которой отразился полный конфуз. Вместо ласки, и в это трудно было поверить, на полу лежала самая обыкновенная губчатая мочалка, которой часа два назад я мыл посуду, и которую потом воткнул в щель между бревнами. Высохнув, она вспомнила о своей упругости, и в какое-то мгновенье скаканула вниз, устроив в доме переполох.
Уже перед сном, лежа в постели, я вновь и вновь прокручивал в голове забавное приключение с мочалкой и никак не мог взять в толк, с чего бы это Беня так сегодня осторожничал? И в ту минуту, когда я погасил свечу, и комнату заполнила густая сочная темнота, мне вдруг открылась разгадка, ставившая всё на свои места и сохранявшая честь моего друга. Беня испугался не ласки, нет. Его страшила неизвестность. А она, по себе знаю, страшнее любого зверя.
П Л Е Н Н И К
Прошло две недели. Мы с Беней снова были в лесном доме и снова готовились коротать долгую осеннюю ночь.
В последние дни сильно дождило, а тут, как по заказу, выдался редкий для этой поры тихий лунный вечер. Рябину птицы давно уже всю склевали, ветви облегченно приподнялись, и незатененные окна были залиты слегка голубоватым, как обезжиренное молоко, призрачным светом. От этой странной подсветки, появлялось ощущение, что мы вовсе и не в своем, таком привычном, с натопленной печкой доме, а в какой-то сказочной избушке, где живут добрые гномики в деревянных туфельках.
После ужина, вооружившись налобным светильником, лежа на кровати поверх одеяла, я не спеша, дочитывал интересную новеллу. Развязка ожидалась драматичной: знаменитый на всём побережье шкипер, будучи вдовцом, женился на девушке, годившейся ему в дочери, и теперь вот узнал, что она полюбила молодого. События происходили во времена давно минувшие, совсем не такие, как сейчас. Об измене в нынешнем понимании речь не шла, просто видно было, что молодка сохнет на глазах. Было интересно, как же в те времена разрешались такие коллизии?
Я дочитал последние строки, и потрясенный сел на постели. Шкипер – настоящий морской волк, которому никто не смел слова перечить, взял жену за руку и через весь город, не прячась, отвел прямо в дом к любимому! Стоя на коленях, он попросил у заплаканной жены прощения, сказав, что это он во всем виноват, и, уже благословляя молодых, произнес такие слова, которые без комка в горле читать было невозможно.
Держа в руках раскрытую книгу, я сидел и думал, как же благороден, как же красив бывает человек в своих поступках! И как-то незаметно, исподволь возник вопрос, давно сидевший во мне, и на который у меня не было ответа: почему зло, не стесненное рамками морали, вооруженное и подлостью, и хитростью, так и не смогло за тысячи лет победить добро? Закрыв книгу, я мысленно поблагодарил великодушного шкипера. Теперь, узнав его историю, я, кажется, узнал и ответ на свой вопрос: зло порождается ничтожеством духа, а добро – его величием.
Огарок свечи на столе уже почти догорел, оставалась самая малость. Отложив книгу, я сидел и ждал мгновения, когда кончик фитилька окончательно завалится на бок и вместе с оранжевым огоньком утонет в расплавленной лужице парафина.
Наконец свеча погасла, можно было отходить ко сну. Я повернулся к стене, чтобы не мешал лунный свет, и был уже на пороге сновидений, как вдруг ухо различило в дальнем углу какой-то посторонний звук. Этот звук я уже слышал, когда мы выходили с Беней на прогулку, но тогда быстро забыл о нем.
Стряхнув с себя дрему, прислушался. Ну, конечно же, это мышка, дождавшись своего часа, вышла на промысел. Сразу оговорюсь, Беня на них не реагировал, они для него просто не существовали. Судя по всему, мышка забралась в какую-то картонную коробку под столом, где лежали продукты, и чего-то там усердно грызла.
«Ну-ка, брысь»: крикнул я, не поднимая головы. Но шебаршение в коробке не прекратилось. «Это что еще такое!», добавил я голоса. Обычно после такого окрика на какое-то время наступало затишье. А тут ноль внимания. Дотянувшись до книги, я пару раз стукнул ею по столу, но и это не помогло. Пришлось вставать. У меня крепло подозрение — здесь что-то не так.
За долгие годы совместного проживания мои отношения с «мышарами» ( так зовет их мой приятель ) давно утряслись и стали вполне добрососедскими. Если честно, они мне даже нравятся. А вот у дружка с этими хвостатыми подпольщиками дружбы не получилось. Однажды ночью какая-то слишком нахальная мышка решила по нему пробежаться, и тот со сна, в страшной панике умудрился сбросить её себе за пазуху. Я проснулся от его дурного крика, потому как лазутчица в это время свалилась бедолаге в кальсоны, в самое ответственное место. Несчастный пулей вылетел из дома, едва не унеся с собой двери вместе с косяком. Потом он ещё дня три спал с открытыми глазами.
Тем временем, нацепив на голову фонарик, я начал обследовать угол, из которого, как мне казалось, раздавались подозрительные звуки. Под столом, куда я забрался на четвереньках, был целый склад всякой всячины. Наугад, поднеся к уху небольшую, уже распечатанную коробку сметаны, сразу понял – тут она, голубушка. Объяснялось всё просто: учуяв лакомство, мышка кое-как протиснулась в распечатанную картонную коробку, а вот обратно выскочить, бултыхаясь в сметане, уже не смогла.
Я положил коробку на бок и приготовился стать свидетелем её позорного бегства. Раньше мне уже приходилось спасать любителей поживиться на дармовщину. Обычно, попавшие в переплет, затаивались на секунду-другую, всё ещё не веря в счастливое освобождение, потом внезапно выскакивали и стремглав мчались под печку.
На этот раз прошло и пять, и десять секунд, а мышь всё еще не решалась дать драпака. И, когда я уже собирался вытряхнуть её насильно, вдруг из коробки медленно начал выползать комок сметаны. Я смотрел и не верил своим глазам: в живом белом комке угадывался мышиный хвостик! Ни ушей, ни глаз, ни ног видно не было, угадывался только он – хвостик, тоже весь в сметане.
И тут до меня окончательно дошло: да это же маленький мышонок, совершенно выбившийся из сил. Он прополз еще сантиметров десять и в изнеможении замер.
Господи, стрельнула мысль: этот несчастный тонул в колодце, заполненном сметаной, уже тогда, когда мы с Беней только отправлялись на прогулку, а ведь я потом улетал еще на побережье к полюбившемуся шкиперу. Сколько же ты, бедный, натерпелся!
Я не знал, что делать. Попытаться очистить мышонка от сметаны? Так ведь еще больше его замызгаешь. Тут, наконец-то соизволил появиться Беня, и сразу нашел себе занятие – он с удовольствием слизал обильный сметанный след на полу, и довольный уселся рядом, ожидая продолжения. Наконец мышонок пополз дальше. Он двигался медленно, еле-еле. Стоя над ним на четвереньках, я, как заправский болельщик, мысленно подбадривал его: «Ну давай же, малыш, давай! Самое страшное уже позади! Печка уже рядом». И еще мне хотелось ему сказать, что родичи встретят его, как героя. А уж как они его вылижут… До последней шерстинки!
Функцию чистильщика Беня выполнял без команды, при этом поглядывал на мышонка с полным отвращением. Мне это не нравилось, хотелось отправить барбоса сначала посмотреть в зеркало на самого себя.
С великим трудом страдалец наконец-то добрался до своего подполья. Драма со счастливым концом закончилась. Можно было опускать занавес.
А через неделю вернулась из Швеции дочь и, не ведая о приключении в лесном доме, привезла мне сувенир – маленького мышонка, вырезанного из рога оленя! У резчика оказалась не только твердая рука, но и доброе сердце. Не удивительно, что подарок из заморской страны вскоре стал для меня мышонком, которого мы с Беней однажды спасли.
Я пишу эти строки, а он сидит на подставке монитора и его плутоватые глазки будто спрашивают меня: « А ты правду обо мне пишешь?». Ну что ты, малыш, конечно, правду.
Л.Вертель