Сообщение
vertel-lv » 20 дек 2013, 23:05, Пт
Оригиналов у меня тоже всего четыре, имел в виду репродукции. Наверное, их легче посмотреть на сайте Вадима, потому что по почте Тимину проходят только черно-белые, а это не так интересно.
Ну, а я что-нибудь про Вадима, про наши походы с ним, при оказии еще черкну.
Вот мой рассказ, где он главный герой. Может быть, кто-то и не читал его раньше...
НЕ СУДИ
Первое армейское взыскание — всем известный "наряд вне очереди" я схлопотал вполне заслуженно, опоздав на вечернюю поверку. Подходящей причины опоздания придумать не сумел, хлопал глазами перед старшим сержантом, стараясь спрятать за спину книгу, завернутую в газету. Книга была изъята, а мне объявлено, что после отбоя должен буду приступить к уборке туалета.
Команду дневального на построение не услышать было трудно: он кричал громко, а пустые коридоры огромной казармы еще царской постройки обладали такой акустикой, что и мертвый, кажется, среагировал бы. Но меня, можно сказать, не было ни в казарме, ни вообще на территории части — волшебник Куприн перенес меня в свой рассказ "Брегет" во времена давно минувшие, в компанию офицеров гусарского полка.
Когда меня разыскали в ленкомнате, я уже дочитал до того места, где корнет Ольховский после пирушки, проходившей в полной темноте с поджиганием рома в котле, уже при свечах не обнаружил свои редкой работы золотые часы. История стряслась невероятная, комната была заперта изнутри, денщиков выставили задолго до того, как погасили свечи, брегет лежал на столе — его все видели, и вдруг пропажа. Сколько ни искали — безрезультатно. Брегет исчез.
Случись подобная история сегодня, тоже было бы ЧП, но того драматизма она бы не достигла. Многие моральные ценности тех романтических времен давно девальвированы. Сейчас за оскорбительное слово или пощечину к барьеру обидчика не тащат. Да что там оскорбительное слово, ушаты матерной брани опрокидываем на головы друг другу, и ничего, как с гуся вода, даже гордимся своей способностью "нести удар".
Тот, кто читал "Брегет", помнит: все гусары согласились пойти на взаимный обыск ради главного — сохранения офицерской чести. Лишь блестящий поручик Чекмарев — душа всей компании, побледнев как мел, сказал, что не даст никому себя обыскивать. Его отпустили, и никто не смел проводить его взглядом, потому что гусарский мундир на нем, кажется, готов был и так задымиться от позора. Узнать, что произошло дальше, я не успел. В этом месте пришлось захлопнуть книгу и бежать в строй.
После отбоя, когда мои друзья-сослуживцы наперегонки бросились раздеваться, стремясь уложиться в норматив, контролируемый секундомером в руках старшего сержанта, я отправился в туалет. Мне предстояло вымыть пол и надраить пять напольных чаш-унитазов.
Разбив кирпич на несколько частей, чтобы легче было удерживать в руке, я присел и принялся чистить пожелтевшую и растрескавшуюся от времени эмаль. В народе говорят: глаза боятся, а руки делают. В моем случае это было справедливо не фигурально, а в прямом смысле. Но лучше бы глаза вообще не видели этот солдатский пьедестал, как никогда грязный. Можно было подумать, что его специально так запустили в ожидании "счастливчика", которым оказался я.
Дуб, скобарь бритоголовый с лычками! Наверное, я и дальше костил бы замкомвзвода, проникаясь все большей жалостью к самому себе, но тут послышались шаги. Кто-то приближался размеренным спокойным шагом, металлические подковки сапог позвякивали, ударяясь о цементный пол, цок-цок, цок-цок. Чуть повернув голову, я увидел, что в туалет зашел дежурный по части, пузатенький майор. Будто не замечая меня, он остановился тут же у соседней чаши, а между ними в туалете никаких перегородок не было, оттопырив зад, покопался в штанах и начал поливать, направляя струю то влево, то вправо.
Во, гад! Не мог дойти до другого "очка"? Так приспичило? Нет, это он нарочно, чтобы еще больше унизить солдата, стоящего в метре почти на коленях. Тоже мне командир — с двумя просветами на погонах. Разве позволил бы себе такое настоящий офицер? Я был уверен, что из той гусарской компании никто так по-плебейски не поступил бы.
Наконец дежурный, все так же не замечая меня, а вернее делая вид, что не замечает, процокал обратно, откуда пришел.
Мысли снова вернулись к драме, разыгравшейся после гусарского застолья. Она так захватила меня, что сознание уже балансировало на грани, за которой начинало мерещиться, что все это случилось наяву со мной и вместе со всеми мне придется решаться на обыск, терзаясь вопросом: кто все-таки взял брегет?
Рука механически двигала куском кирпича по обводам солдатского унитаза, а мысль навязчиво вопрошала: кто же? Я снова и снова последовательно выстраивал все детали пирушки, пытаясь ничего не упустить. Но всякий раз в поисках разгадки приходил к тому, к чему приходить не хотелось, — брегет взял поручик Чекмарев. Чем-то другим объяснить его боязнь обыска я не мог. Ведь даже старшие и по званию, и по возрасту дали согласие. В то же время я понимал, что всеобщий любимец, бравый гусар не мог опуститься до такого поступка, ставившей крест на всей его жизни и прошлой, и настоящей.
От "стариков" мы, молодые солдаты, знали, что главное при отработке наряда не количество пота, а количество часов. Поэтому, дождавшись, когда минутная стрелка пробежала круг, отсчитывая уже новый день, я пошел доложить дежурному о выполнении задания. Тот проверять работу не стал, лежа на сдвинутых стульях, махнул рукой — иди спать.
Конечно, я спать хотел, но еще больше жаждал узнать, чем же закончилась история с брегетом, недочитанными остались всего полстранички.
Книгу, конфискованную старшим сержантом, я нашел на его прикроватной тумбочке. Тут же в коридоре у единственной лампочки я узнал: после ухода Чекмарева через несколько минут прибежал его денщик со страшным известием — поручик застрелился! Оказалось, по невероятному стечению обстоятельств у него в кармане был такой же золотой брегет! Нашлись часы и графа, под опрокинутым котелком.
Как жестоко обошлась с тобой судьба, поручик! Как жестоко! Я попытался представить себя на его месте: смог ли бы я вот так покончить с собой во имя чести, но испугался даже в мыслях приставить пистолет к виску. Нет, у меня не хватило бы духа. Окажись я в компании гусар, конечно, пошел бы на взаимный обыск, а в момент ухода поручика, увы, осудил бы его жестоко, и не было бы места никаким сомнениям.
Цепочка моих мыслей прервалась от того, что слово "осудил" заусенцем царапнуло сознание. Я уже встречал предупреждение, связанное с этим словом. Но где? Усталость и сон, надвигаясь, обволакивали память туманом, как вдруг каким-то последним усилием я вспомнил. Это моя бабушка говорила не раз: "Не судите, да не судимы будете". Такие мудрости в те времена я не брал в голову, они мне были ни к чему. Но всему свое время, пробил час постичь эту непростую библейскую заповедь и мне.
Я прощаюсь с гусарами, прошу прощения у поручика и забираюсь под одеяло. Не суди... не суди... не суди...
Лет пятнадцать тому назад мне довелось познакомиться с прекрасным человеком и талантливейшим художником-анималистом, моим ровесником, Вадимом Алексеевичем Горбатовым. Мы приятельствуем, то я к нему наезжаю в Москву, то он ко мне в лесной дом, где ему неплохо работается.
В очередной приезд за торжественным столом с самоваром и русскими ста граммами Вадим вдруг сказал:
- Ты знаешь, какая со мной история приключилась?!
А произошло вот что. Вадим должен был улетать в Алма-Ату в экспедицию. Как и все творческие люди, он дособирался до самой последней минуты. Выскочил на улицу с рюкзаком и большой папкой с листами бумаги для рисования. Время было утеряно, спасти могло только такси, но разве оно встречается, когда нужно позарез?!
Вадим стал махать частникам, и один из них остановился. Вадим выдохнул в приоткрытое окно: "В Домодедово!" Услышав: "Садись", открыл заднюю дверцу, затолкал рюкзак с папкой, захлопнул дверцу и бросился к передней, чтобы сесть. Но не тут-то было. Машина взревела, демонстрируя прекрасную стартовую скорость, и понеслась вперед. Хозяин вещей в растерянности пытался бежать за ней, что-то кричать, при этом выглядел жалко и глупо, как и любой другой, окажись на его месте.
- Номер-то хоть запомнил? — спросил я.
Он посмотрел на меня снисходительно, прощая наивность провинциала:
- Номер был специально заляпан грязью.
Мы выпили за то, чтобы бандиту этот грабеж вышел боком. А в конце ужина, когда пили чай, даже отдали должное изобретательности негодяя.
Прошел год. Вадим снова приехал, и мы, сидя за тем же столом, вспомнили прошлогоднюю историю с ограблением. Оказалось, что она имела невероятное продолжение.
Как-то Вадим встретил знакомого, и тот между прочим спросил:
- Тебе не вернули вещи?
- Какие вещи? — не понял Вадим.
- Да те, что увезла машина: рюкзак, кажется, и еще что-то.
Тут до Вадима дошло, и он начал закипать от неуместной шутки. Но его знакомый не шутил. Оказывается, никакого грабителя не было, как не было и ограбления. Остановился, видя истеричную жестикуляцию Вадима, очень даже порядочный человек.
Услышав хлопок двери, водитель, все внимание которого было сосредоточено на боковом зеркале, посчитал, что и пассажир сел. Не отрывая взгляда от зеркала — надо было выбрать момент, чтобы влиться в поток машин, он включил скорость и ринулся в просвет между ними. Сразу же начиналось кольцо с трамвайными путями и пешеходными переходами, все внимание водителя было отдано дороге. Одним словом, когда он оглянулся, тоже опешил.
А вернувшись на злополучное место, Вадима не нашел — тот отправился звонить в Алма-Ату.
В вещах, где были бинокль, фотоаппарат и многое другое, ни фамилии, ни адреса хозяина не оказалось. Удалось выйти на Вадима благодаря блокноту с набросками животных. Принадлежность к узкому кругу художников-анималистов стала той зацепкой, которая помогла героям затянувшейся истории однажды объясниться по телефону.
Увидеться им так и не довелось, потому что "похититель" привез вещи, когда Вадим был в очередной раз в отъезде где-то на Аляске.
Вот так бывает в жизни. Вещи вернулись к хозяину через восемь месяцев, а мы, помнится, готовы были подвести водителя заочно под расстрельную статью.
Идут годы. Жизнь не раз и не два подтверждала справедливость мудрого "не суди", но, получив очередной урок и дав себе сто первое обещание наконец-то поумнеть, я снова и снова впадаю в этот грех из-за своей горячности, максимализма и чего-то еще, что входит в понятие дурной характер. Не надеясь уже хоть что-то в себе исправить, прошу Бога за детей, чтобы достало у них любви и доброты к людям, чтобы не спешили судить обидчиков своих, чтобы обретали душевную благость, прощая.
