Рассказы об охоте.

Интересный материал, впечатления, рекомендации.
Аватара пользователя
ORA
Карельско-московский модератор форума
Сообщения: 23527
Зарегистрирован: 07 окт 2010, 18:48, Чт
Оружие: Гладкоствольное, нарезное.
Собака: Была.
Любимый вид охоты: На лося.
Имя: Рома
Откуда: Москва

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение ORA » 27 фев 2013, 16:39, Ср

Serg_hunter писал(а): я думал, о утрате лица охотника в глаза моей тёщи и её длительном монологе о загубленных курочках и душевном расстройстве петуха, так как его горем потерял ярко цветущих только начавших приносить товарное яйцо, - наложниц.
[:-)

Serg_hunter
Впервые выстрелил
Сообщения: 18
Зарегистрирован: 09 янв 2013, 07:59, Ср
Оружие: ???????? ?-5 16.? ??? ??????-? 20
Собака: ???????- ????????? ????
Любимый вид охоты: ?????, ??????? ?? ???

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение Serg_hunter » 27 фев 2013, 22:37, Ср

Я думаю мы продолжим общение.....

ИСПОВЕДЬ ОХОТНИКА

Тебе охотнику, прошедшему муки выдержки и терпения, радости видения и силу решения, по¬знавшему мудрость ловчего и красоту выстрела, державшего счастье удачи и горечь разочарования - посвящается.

Закат горел в лучах играя,
И дым тянул опушкой в лес.
К костру пришел старик хромая,
Повел рассказ прожитых лет…
С чего начать браток не знаю,
Так много в жизни пронеслось.
Ведь только с час я понимаю,
Как больно с сердцем все срослось.
Пойми, - охота она вечна,
Я вижу в ней судьбу свою.
Она в природе человечна,
Колено ей я преклоню.
По жизни шла она со мною,
Давая силы, боль глуша.
И радость,- счастье мне дарила,
Куда-то в вечное звала.
Скажу браток тебе не скрою,
Про жизнь охотничью свою.
Как лес шумит златой листвою,
Терзая глаз, - душу мою.
Начну пожалуй с ранних лет.
Крещен был батюшкой вослед,
Благословлён на проживанье,
В миру с охотой много лет.
На Филимоновском холме,
Там хуторскою жизнью жили.
Провел я детство на земле,
Где птиц силками мы ловили.
Бывало разное,- не скрою.
Блудил в лесу я много раз
И познавая жизнь порою,
Ложился с книгой в поздний час.
Читая помню Фенимора,
Индийцем был, следы тропил.
Стрелой сороку сбил с забора,
Отец ругался и бранил.
В забавах детство пролетело,
Как много вспомнилось сейчас.
И лось сохатый и косуля,
Медведя рев в вечерний час.
Слыхал мой прадед был смотритель,
Лесных массивов под тверьком.
Бродить охотой был любитель,
Ну что сказать еще о нем.
Мой дед охотник был незнатный,
Ходил с рогатиной в лесу.
И пестуновкаю с колена,
На поле доставал лису.
Отец охотой ведал прочно,
Любил ее мне преподать.
Водил по лесу днем и ночью,
И влет учил меня стрелять.
В руках держал немало ружей,
Душой с любовью их ценя.
Но не забуду шомполовку,
Что зажигала с фитиля.
Я слушал песню вольной птицы,
Отец мой вяхирем ее звал.
В окно стучать пошли синицы,
А грач с гнезда свое кричал.
Весна пришла и гусь полями,
Летел на север ясным днем.
Вальдшнеп храпя тянул лесами,
И падал штукой под огнем.
Выпь цаплю серую ругала,
Туман рассветом разогнав.
А кряква глупая манила,
На выстрел селезня отдав.
В ночи енот шумя, путая,
Стоял в капкане до утра.
И петуху крыло ломая,
Вложил я в сумку,- под ура.
Глухарь пел песню перестуком,
В при тимках утренней зари.
Любви безумной бесконечной,
Мне так хотелось, - хоть кричи.
Манил рассвет тревожный с криком,
Болотной дичи на заре.
Закат дарил мне рев оленей,
И вой волка в глухой ночи.
Бывало, рябчик свист мой слыша,
Летел упасть к моим ногам.
А куропаток стаю звонких,
Стрелял с подлета тут и там.
Перепела под вечер хором,
Сводили легаша с ума.
А филин громко путал вторя,
Мышей гоняя до утра.
Бобер с ондатрой ночью спорил,
Плотину выше поднимал.
Барсук в норе чего-то строил,
К зиме траву сухую драл.
Старик шатун болтался лесом,
В повале лежбище топтал.
Он был силен назвал бы бесом,
Но кто возиться с ним бы стал.
Сохатый шел на шум ломая,
Кусты как спички набегу.
Рогами землю поднимая,
Сраженный падал на реву.
А ту косулю лань лесную,
Любил я глазом провожать.
Господь создал ее родную,
Собой природу украшать.
Журавль в небо резко взвился,
Клин уходящий догонял.
На лес снег хлопьями ложился,
Мороз ручьи ледком сковал.
Выдра нырнув на льду каталась,
Я с первым снегом ее брал.
А норка черная смеялась,
Когда я падал, - но стрелял.
Зима гнала зверей по норам,
Медведь залег в берлогу спать.
А ворон черный летел бором,
Остатки падали добрать.
Пришла студеная с морозом,
Задуло так, что не видать.
А хорь забился в хлев под возом,
Курей под вечер посчитать.
В полях холодных следам веря,
Где лис мышкуя звал к себе.
Тропил я зайца скиды меря,
Добыть мечтая налегке.
Куница дерзкая петляя,
В глубь леса, следом заводя.
За все любил тебя родная,
Охота юности моя.
А лес все звал листву бросая,
Сливаясь в лай уставших псов.
Вот гон идет и сердце бьется,
Под шум бегущих кабанов.
Вдруг выстрел громкий лес окинул,
Секач в прыжке упал к ногам.
Наверно он меня бы сдвинул,
Бежать к сосне по тем кустам.
Как много я прошел лесами,
Тонул в болотах, шел снегами.
И верный друг,- Аян со мной,
В ночи лежал под головой.
Его прекрасная работа,
Несла меня куда-то в лес.
И звонкий лай давал с подхода,
Мне сделать выстрел под обрез.
Я вспомнил братьев наших меньших,
Я стоя вспомню Вас, - родных.
Пусть лес протяжно отзовется,
Трубой охотника для них.
Давай браток, - сыграем славу,
Что б дрогнул старый лес глухой.
Зверь вдруг почувствует облаву,
Пойдет на выстрел роковой.
Кукушка весны мне считала,
Охоты зрелой, молодой.
Считать она их перестала,
Когда я стал совсем седой.
Прошли те дни и даже годы,
Мне возвратить уже нельзя.
Мои прекрасные загоны,
Когда дышал охотой я.
Как много видел в ней я страсти,
Терпеньем выждать и добыть.
Ушли те годы моей власти,
И мне теперь их не забыть.
Лишь зов трубы далекой,- вечной,
Сжимает больно грудь мою.
С колен прошу, - Господь Всевышний,
Дай мне добрать судьбу свою.
Тому охотнику, - бродяге,
Что спал в лесу глухом один.
С берлоги зверя поднимая,
Я добавлял себе седин.
С луной холодной возвращаясь,
Вдыхая ели мерзлой дух.
Стрелял я рысь, в ночи теряясь,
И плачь ее,- мне ранил слух.
Хочу при жизни быть прощенным,
Той дичью зверем и людьми
Ведь я с охотой был крещеный.
Господь! - Грехи мне отпусти.
Стрелять на в скид давно устал я,
Живи зверь – птица, - Бог с тобой.
В охоте мне всегда хватало,
Добытой дичи боровой.
Ну вот и все, - ветра отпели,
Пришла пора судьбу добрать.
Хочу найти те сосны – ели,
И лечь под ними вечно спать.
Браток спасибо, - ты уважал,
Дослушав исповедь мою.
Ведь мой костер давно погашен,
Твоему гореть еще в лесу.
Так где же водка, где стаканы,
Где кружки, черт бы их побрал.
Я пью за юности поляны,
Где пёс на выстрел зайца гнал!
Костер горел искрой играя,
Ночь охватила все вокруг.
Сидел старик слезу роняя,
Замкнув охоты - вечный круг.

Serg_hunter
Впервые выстрелил
Сообщения: 18
Зарегистрирован: 09 янв 2013, 07:59, Ср
Оружие: ???????? ?-5 16.? ??? ??????-? 20
Собака: ???????- ????????? ????
Любимый вид охоты: ?????, ??????? ?? ???

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение Serg_hunter » 08 мар 2013, 22:25, Пт

ДА! - Не нашёл я у Вас охотника с кем можно окунутся в Колвице, попробовать пряного сига. Придётся самому проехать Вас мимо, я надеюсь, Вам моё творчество понравилось? – А остальное в белорусском варианте: - Усё ….я, усё да сраки, и ваши кветки, ваши маки и паляванне усё ….я, ёсть тольки Вы, ёсть тольки я и Вы ….я, ёсть тольки я!
Я думаю рядового я не обидел, а если обидел, брось обиду на личку, я кабаном рас- Проводы охотника.
Стелил листву безумно ветер,
Грозу большую нагонял.
Шумели сосны в этот вечер,
Закат багровый лес обнял.
Тропой глухой на мыс к обрыву,
Зверей толпа безмолвно шла.
Понуро, скорбно и уныло,
Печаль свою в себе несла.
Шел первым хряк, лычём толкая,
На вдох завалы раздвигал.
За ним козел шагал рыдая,
С тропы листву метлой сметал.
Седой как пепел старый ворон,
Кадилом в стороны махал.
Барсук трубил в свой медный горн,
Зверей на проводы сзывал.
За ним бобры, слегка качаясь,
Несли с березы, крест сопя.
Последний путь благословляя,
Лиса с иконой шла скорбя.
Ружье несли еноты чинно,
С подсумком стрелянных патрон.
На них в упор олень безумно
С лосем смотрели с двух сторон.
Медведь, вздыхая всех пугая,
Нес гроб березовый, - кряхтя.
Волки уздою управляя
Вели в попоне мерина.
А рядом плелся пес понуро,
Слезу роняя, в лес смотря
И рысь с сосны смотрела хмуро,
Лежа в ветвях хвостом крутя.
Косуля пала на колени,
И тихо рябчик вдруг запел.
Глухарь стучал чернея тени,
Косач свое что-то шипел.
Кукушка плакала, считала,
Охотой прожиты года.
Тропу калиной накрывала,
Дроздов большая череда.
Чирки со свистом пролетали,
Пугая зайца драного.
А куропатки в верх взлетали,
Хорька, пугаясь пьяного.
С базарным шумом подлетая,
Садилась дичь залетная.
Болтал, и филин всех пугая,
Пришла тоска болотная.
Орел кричал, кружа над лесом,
Держа в когтях судьбы слова.
-Он королем ушел, - не бесом,
И с ним охота вся ушла.
- Тебя с тревогой провожаем,
Взревел с обрыва зубр седой.
- Мы все судьбу свою не знаем,
Ты взял ее браток с собой.
Что будет с нами, - Бог лишь знает,
Нас больше некому гонять.
Оставил нас и кровь взыграет,
Когда вернётся он опять.
Пришла и ночь в тот лес убогий,
Листвой играя, шелестя.
Поднялся в небо месяц строгий,
Весь лес окинув, свет неся.
Он обнял крест лучом холодным,
Где слог тоскливо всем скорбит.
- Король охоты здесь покоен,
С венцом судьбы нашей лежит!
Прошу слова на камне выбить,
Когда я в мир уйду иной.
И за меня стаканчик выпить,
Вот был охотник, мол такой.
А камень сей у леса бросить,
Чтоб звал на сход лесных зверей.
Пусть там, у камня они спросят,
Кто здесь покоен???? ОН…
Serg - hanter

считаюсь. Пусть нормального охотника проводит зверь, так как я думаю………

Аватара пользователя
ORA
Карельско-московский модератор форума
Сообщения: 23527
Зарегистрирован: 07 окт 2010, 18:48, Чт
Оружие: Гладкоствольное, нарезное.
Собака: Была.
Любимый вид охоты: На лося.
Имя: Рома
Откуда: Москва

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение ORA » 27 май 2013, 12:13, Пн

Последняя весна
И пролились не ко времени ранние весенние дожди. Терпко запахло в борах смолевым духом — живицей, лиственной прелью и пьянящей свежестью талого снега. А среди залитых водой клюквенных моховин защелкали, заголосили в надрыве глухари, охваченные страстью продолжения рода своего древнего.


Глухарь щелкнул неуверенно раз, другой и тут же поперхнулся. Подавшись к стволу сосны, он по-куриному наклонил голову набок и стал всматриваться в чернеющий у дерева бугорок.
Седьмой десяток разменял в эту весну Николай Васильевич Рогожин. Но не усидел он по-стариковски дома, хотя и соблазняла его супруга Настасья блинами, а как всегда по весне, пришел сюда на последний, может быть, в этих местах глухариный ток. Ружьишком Николай Васильевич не баловался давно. Да и как стрелять-то последних петухов? Повыбивали птицу, а где и разорили токовища селениями да дорогами лесовозными.


Николай Васильевич вздохнул и тяжело опустился на сучкастую коряжину, лежавшую поперек тропы. Коряжина просела и, чавкнув во мхе, выбрызнула ледяную жижу, пахнущую багульником и клюквой. В боровых прогалах мутнел рассвет.


— Нелегка дорожка, припоздал, заря-то уже занялась. Да и куда мне, старому, по болотам-то шастать? — неповоротливо думалось Рогожину. — Права Настя, вышло уже время мое.
Вспомнилось, как еще пацаном «увел» он висящую на стене отцовскую курковку и первым же дурным выстрелом свалил на току веерохвостого глухаря. Отец тогда вытропил его, Кольку, по следам и, потыкав сгоряча носом в мох, отдал ружье на владение. Глухарь помог…


Много охотиться не пришлось, время было тяжелое и смутное. А дальше судьба затянула Рогожина в мясорубку Великой Отечественной, показала боль и кровь, смерть и измену, отвагу и страх, научила ценить дружбу и правду, а проверив на крепость, зацепила для острастки горячим осколком и с Победой отпустила домой. В пути и нашел Николай свою Настасью.
Видать, судьбой было определено остановиться эшелону у полустанка без названия. На переливы гармони да на хохот вперемешку с забористым солдатским матюганом потянулись из деревеньки, что виднелась за посадкой, бабы, а за ними и девчата. Бабы — кто своих встретить, кто на солдат поглядеть, повыспрашивать, весточки ожидаючи, а по вдовству и перемигнуться с кем — соскучились по крепкой ласке, по мужским рукам. У баб бутылки поблескивали с мутным «пузодером», а девчата несли в лукошках разную снедь.
— Эй, солдатик, купи грибочков на закуску! У тебя, небось, трофеев богато? Или все немкам раздарил? — прихохатывала голоногая девчонка, дразня Николая солеными рыжиками, которых он не едал с довоенных лет. Дерзко синела она глазами, из которых сыпались чертенята, смешно выпячивала еще совсем девичью грудь и тянулась к вагону-телятнику.
С рыжиков все и началось. А поутру вместо свадебного марша ревуном заголосил паровоз, увозя их, сплетенных судьбой, в родные Николаю места. У Насти в деревне только две родные могилы и остались…


Еще застал Николай дома постаревшую за войну мать, а отца не пришлось — снесли его на деревенский погост перед самым приездом сына. А вскоре и мать рядом с отцом легла: не выдержала потери да радости…


Тяжело было на пустоши: родная деревенька захирела без дорог и промысла. Хватили нужды Николай с Настей, а потом перебрались в город. Но и там, на городской окраине, где устроились они, разносолов для них не припасли. Всем жилось тяжело. Тогда-то и вспомнил Николай про отцовское ружьишко, а попутно и в рыбную ловлю втянулся. Баловство вроде, а кормит…
Приметилось ему еще в те годы лесное озерцо, красивое, как в сказке, но вместо Бабы-яги жил на том озере старый филин-отшельник, хохотавший ночами веселее разной сказочной нечисти. Дуэтом с неясытью у них хорошо получалось. Озерцо было неглубокое, но рыбное. Водились в нем пудовые щуки, окуни, лини, да попадалась озерная сорога, темноспинная, с отливающей золотом чешуей.


Озеро окружал старый сосновый бор, и жила в том бору древняя птица глухарь. Жила вольготно, не потревоженная лесными пожарами и набегами лихих людей. Ходили к тому озеру люди не жадные — взять только на прокорм, не больше. Да и не унести много на плечах, а дорог к озеру не было.


Со временем вгрызлись в сосняк хищные пилы, загадились боры порубочными проплешинами, от которых разило соляркой, и пролегли дороги уже вблизи озера. Потянулся в эти места самый разный народ: кто с добром и страстью охотничье-рыбацкой, а кто — с острогой и взврывчаткой. Все чаще встречал Рогожин на своем пути пьяные компании людей, палящих по пустым бутылкам и по всему живому, что попадалось на глаза. Все чаще находил стреляную и колотую на нересте щуку, ушедшую в агонии от человека, но доставшуюся воронам и мухам.
И разор сказался на озере. Откатились глухариные токовища дальше в боровую крепь, и все скуднее были с каждым годом трофеи и уловы честных охотников и рыболовов. Казалось, никогда не выбить дичь и не вычерпать рыбу, каждый год воспроизводящую потомство, но как раз и не давали ей этого делать глупые, недальновидные, корыстные люди, перекрывающие наглухо сетями речушки-нерестилища и отстреливающие глухарок, не успевших вывести птенцов.


— Да поставь ты сетёшку в сторонке, чтоб пустым не уйти с капризного озера, но дай пройти рыбе отметать икру, дай птице позабавиться с детишками! А тут еще электроудочку придумали... Ведь эти ловцы и детям своим ничего не оставят. Божатся в оправдание, что если, мол, не я, то другой подсуетится, из-под носа вырвет. Тьфу ты! — передернулся Николай Васильевич от припомнившихся ему пакостных речей. — Вот она, натура-то наша человеческая — что ведро помоев, накрахмаленной салфеткой прикрытое! Пойми ты, чудак-человек! Да, худо сейчас, особенно на окраинах российских. Но сохрани себя, пронеси сквозь лихолетье, не испачкайся торопливой алчностью и завистью!


Так, в тяжелых раздумьях и спорах с кем-то невидимым не заметил Николай Васильевич, как дошел до места. Озеро открылось светло и выстуженно. Посередине гуляли волны, холодные даже на вид. Небо тоже было холодное, контрастное, в алых зоревых подтеках, на фоне которых верхушки сосен казались вырезанными из жести. Летом теплые потоки струятся над горизонтом и, размывая утренние краски, создают ощущение благодатного покоя. Сейчас же озеро, подобно красивой мачехе, глядело строго, без теплинки.


Тревожная эта красота и свежий ветер с озера бодрили, заставляя Рогожина дышать и двигаться, как в прошлые годы. Хрустко ступая по тропе, шел он к истоку речушки — нерестилищу. Хотелось ему, может, в последний раз подсмотреть трущуюся в истоме икряную щуку, а если удастся, так надергать красноперых горбачей на мормышку с червяком. Окуни здесь стоят прямо под берегом, под переплетением корней. И удилище-прутик можно тут же срезать. Переночевать у костра, как раньше, а перед зарей надо уже на току быть. Если получится, подобраться к матерому под его песню, прыгая по моховым кочкам под глухариное «скирканье». А там приложиться к плечу воображаемым прикладом да «пукнуть» ртом, словно из ствола, да гикнуть вслед, чтоб осторожней был краснобровый в следующий раз…


Выйдя к месту, Рогожин обомлел: речушка была наглухо перегорожена плетнем-заколом, а в проходе между жердями по-хапужьи раскинулись руки-сетки большого крылена. В самой «морде» виднелись два окунька. Щука еще не шла, но снасть хищно ждала своего часа.


— Ох враги, ты смотри, что сделали! Для мелкого озера смерть это неминучая! Нерестилищ тут раз-два и обчелся, загибнет озеро!..
Николай Васильевич, задыхаясь от торопливости и боли душевной, кинулся к заколу. Подняв раструбы болотных сапог, он зашел в ледяную воду и взялся за первый шест. Крылен пока не трогал — оставил на самую злость, чтобы в лоскутья изрезать сетку охотничьим ножом.
Выстрел саданул откуда-то из прибрежного березняка и сразу отдался резкой болью в левом боку Николая Васильевича. Охнув, он завалился в воду, еще не веря: «За двух окунишек?» Полыхнуло в голове кровавое марево и, застлав глаза, перешло в тяжелую дурноту. Чувство войны вернулось отчетливо, и, как тогда, в Рогожине проснулся инстинкт самосохранения. Он подволок онемевшую ногу и рывком закинул ее на низкий берег. Ухватившись за торчащие из берега корни, Николай Васильевич подтянулся и упал на траву. Боль притупилась. Лишь кружились перед глазами сосны и звенело в ушах. Сквозь этот звон хрипло выстервенились голоса:
— Кретин, ты что наделал?!
— Да не в него я! Пугануть хотел только! От воды, видать, срикошетило.
— Вот тебе и срикошетило — сухари запасай теперь!
Голоса приблизились. Николай Васильевич с трудом поднял голову: увидеть бы хоть — кто? Но те береглись, кружили где-то рядом, шурша прошлогодней листвой.
— Живой он, Витюха, вишь, зыркает. Может, в больницу отправим, а?
— В больницу? В тюрягу захотел? А семью потом кто кормить будет? Сматываемся! Да поскорей ты, охламон!


Торопливые шаги забухали по тропинке и растворились в шелесте леса. Спустя несколько минут неподалеку заскрежетал-залаял стартер машины.
Николай Васильевич попробовал встать, но земля, вздыбившись, опять швырнула его на мох. «Не дойти, — пришла ясная мысль, но охватила не ужасом, а горестью, да так, что горше некуда. — Плохо вот так-то, неприбранным уйти. Ждет ведь Настасья. Обидно!»


Николай Васильевич пополз. Оттаявший мох пружинил, и руки зарывались в него, как в губку, насыщенную студеной водой. И при виде пролитой крови насторожился лес, от ее душного, далеко разнесенного ветром запаха захрипел вышедший на тропу старый лось, скакнул в кусты заяц-беляк. На краю приозерной болотины желтозубо ощерился волк. Его пупырчатые ноздри вытянули запах человечьей беды, но он был сыт и осторожен, зевнул с тоненьким всхлипом и улегся вылизываться.


Перед глазами Рогожина качались сохлые лишайники на буграх, прошлогодние палы, вновь без конца и края тянулись моховые болота. Исступленный, муторный путь его прерывался все более частыми остановками, когда сил оставалось лишь на то, чтобы вжать в мох ладони и наполнить их бурой водой. Пить хотелось постоянно. И с подступающей дурнотой не отличал он уже явь от забытья, утро от вечера.


— Стоят. Опять они? Спокойней, Коля, спокойней. Вот стук, опять. Да никак глухарь запел? Нет, не может он сейчас петь. Не рви душу, прочь! Настя, Настасьюшка! — Рогожин пополз, выхаркивая тягучую слюну с кровью.


Звезды тускнели. И словно впитывая их, бледно набухала заря. Заседели инеем моховые болота, и в их знобком дыхании зарождался еще один весенний утренник-заморозок.
Старый глухарь нетерпеливо переступал на суку мохнатыми лапами. Он ждал соперника, но ток молчал. Птичий глаз уловил легкое движение у дерева, возле которого чернел бугорок. Но время шло, а бугорок больше не шевелился. Совсем неопасно, не нарушая лесной тишины, вдавился он в мох. И глухарь, перестав обращать на него внимание, развернул хвост-веер.
Чок-чок... Горловой клекот, учащаясь, вылился наконец в ликующий вскрик-скрежет. Звоном ответили инистые кроны сосен, и эхо, раскатившись по борам, угасло в хмуром поутру осиннике…

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение Tim » 27 май 2013, 12:31, Пн

Рома, автор кто?

Аватара пользователя
ORA
Карельско-московский модератор форума
Сообщения: 23527
Зарегистрирован: 07 окт 2010, 18:48, Чт
Оружие: Гладкоствольное, нарезное.
Собака: Была.
Любимый вид охоты: На лося.
Имя: Рома
Откуда: Москва

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение ORA » 27 май 2013, 12:38, Пн

Tim писал(а):Рома, автор кто?
вот отсюда копирнул http://www.ohotniki.ru/hunting/article/ ... vesna.html

хирви
Общественный Егерь
Сообщения: 1294
Зарегистрирован: 12 янв 2011, 00:22, Ср
Оружие: ???????-????,????????-??
Собака: 2 ??
Любимый вид охоты: ??????:???-???...??
Имя: ?????

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение хирви » 27 май 2013, 17:08, Пн

два абзаца прочитал и затянуло....Хороший рассказ - на пятерочку :co_ol:
Что русскому мат, то китайцу фамилия.

Аватара пользователя
ORA
Карельско-московский модератор форума
Сообщения: 23527
Зарегистрирован: 07 окт 2010, 18:48, Чт
Оружие: Гладкоствольное, нарезное.
Собака: Была.
Любимый вид охоты: На лося.
Имя: Рома
Откуда: Москва

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение ORA » 27 май 2013, 18:41, Пн

хирви писал(а):Хороший рассказ - на пятерочку
мне тоже очень понравился,задевает...

Аватара пользователя
ORA
Карельско-московский модератор форума
Сообщения: 23527
Зарегистрирован: 07 окт 2010, 18:48, Чт
Оружие: Гладкоствольное, нарезное.
Собака: Была.
Любимый вид охоты: На лося.
Имя: Рома
Откуда: Москва

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение ORA » 07 июл 2013, 22:45, Вс

Как я стал охотником
День 2 мая 1956 года запомнился мне навсегда: я стал охотником, поскольку впервые стрелял по дичи и добыл тетерева. Мне тогда было двенадцать лет. Отец любил меня – первого сына в семье – и охоту. А чтобы объединить эти два чувства, брал меня с собой в лес лет с пяти.


Я и белок помогал выслеживать, и за гончую работал, но чаще всего просто ходил по пятам, благо успеть за отцом было нетрудно: он сильно хромал, так как ногу в коленке перебило разрывной пулей в феврале 1942 года при наступлении под Москвой. Бывало, разбудит меня отец ночью на тетеревиный или глухариный ток, сядем в шалаше или придем к глухариному токовищу – и отец слушает, а я уже сплю. Он толкает меня: «Ты спи, да хоть не храпи!»

К двенадцати годам я уже трижды выстрелил из ружья. Это всегда было в присутствии отца, да и стрелял я по газете, но с ружьем обращаться умел, даже чистил его, когда отцу было некогда, и, естественно, вскидывал незаряженное ружье к плечу и целился из него в какой-нибудь неодушевленный предмет. Что раз в году и палка стреляет, отец внушил мне с раннего детства.

Помню, он рассказывал, как на войне один начинающий солдат случайно ранил в ногу сидящего напротив товарища, после чего первого арестовали, а второго отправили в госпиталь. Раненый сокрушался: «На передовой был – ничего не случилось, а здесь, при переформировании, от своего пулю получил!»

Накануне того дня мы определили место тока, днем поставили шалаш, предполагая сесть в него утром. А вечером отец пошел нарубить жердей и кольев для изгороди; часть из них он хотел принести домой, и я должен был ему помочь. По давней привычке он прихватил с собой ружье. Путь наш проходил мимо тока, и тут у меня возникла мысль посидеть в шалаше одному. Отец вначале не соглашался, но потом уступил и дал мне три патрона.

И вот я в шалаше с ружьем. Солнце еще не село. В шалаше на землю постелены лапки, тепло. Шалаш сделан на двоих, так что я в свои двенадцать лет свободно в нем лежал, вытянув ноги. Солнце медленно склонялось к лесу, где отец рубил жерди. Я лежал и мечтал, поглядывая на ружье.

В те годы тетеревов было много. Сначала где-то вдали запел один петух, другие то тут то там откликнулись. Вот и на моем поле, метрах в 150, как раз против солнца, сел тетерев. Он пел и пел, постепенно приближаясь к моему шалашу. Другой тетерев сел с другой стороны шалаша и тоже далеко, – чувствовал что-то неладное.

Удивительное явление – тетеревиный ток! Как важно расхаживает тетерев, как он красив, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону в лучах заходящего солнца, как таинственно шипит, как страстно бормочет! То вдруг одновременно с чуфыканьем взлетит вверх, хлопая крыльями, то побежит навстречу противнику, то повернется к нему небрежно задом... Третий петух сел со стороны леса, когда солнце уже заходило. Звуки неслись отовсюду – пел сам весенний воздух. Вот третий, последний петух перелетел поближе к моему шалашу.

Садясь в свое укрытие, я не очень-то рассчитывал на выстрел. Вначале положил незаряженное ружье на развилку ветвей и прицелился. Понаслаждавшись таким образом, решил зарядить ружье и вновь поцелился, но курки не взводил... Однако становилось темно, и надо было стрелять. Петух пел метрах в сорока. Я набрался смелости и взвел правый курок.

Лежал, целился, не касаясь гашетки. Рука была коротка – палец едва доставал до спускового крючка. Ружье твердо лежало на развилке, приклад был прижат к плечу, мушка стояла на черном пятне, в которое превратился с заходом солнца красавец-тетерев. Я тихонечко нажимал гашетку, тянул – отпускал, снова тянул и снова отпускал. И вдруг – выстрел! Я выбежал из шалаша и на бегу взвел левый курок – откуда только смелость взялась? – и тетерев хлопнул передо мной крыльями. Чудо! Этого красавца добыл я! Я – охотник!

Помчался с добычей к отцу. Он встретил меня на опушке, причем топор бросил в лесу – очень испугался за меня, подумал: как бы я не застрелился. Увидев меня с тетеревом, обрадовался не меньше меня: «Молодец, будешь охотником!»

Помню наше возвращение домой. Я вошел, в руке тетерев, мать повернулась к нам, а отец, закрывая дверь, объявил: «Мать, надо покупать второе ружье!». Через три года это ружье было мне куплено.

Источник: www.оhotniki.ru/hunting/societys/societys/article/2013/07/05/639141-kak-ya-stal-ohotnikom.html

Аватара пользователя
ORA
Карельско-московский модератор форума
Сообщения: 23527
Зарегистрирован: 07 окт 2010, 18:48, Чт
Оружие: Гладкоствольное, нарезное.
Собака: Была.
Любимый вид охоты: На лося.
Имя: Рома
Откуда: Москва

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение ORA » 28 июл 2013, 20:18, Вс

Интересный рассказ о зимовье.Может некоторые прочитав призадумаются.
Зимовье
Буйлов Анатолий Ларионович

Десятую избушку строю в тайге и всегда удивляюсь такому событию. Да ведь как не удивляться? Приходят в самую таежную глухомань два человека с одной пилой и двумя топорами, с кованным из рессоры ножом для колки драни на крышу, с дюжиной килограммов гвоздей, с плотницким инструментом для разметки углов и пазов, именуемым 'драчкой', и, сложив все это на временном таборе, начинают валить деревья и распиливать их на четырех- и пятиметровые бревна. Надо сорок четыре таких бревна, чтобы не задевать головой потолочную балку. Да еще нужны половые и потолочные балки, множество двухметровых плах для потолка. И все должно быть ошкурено, окантовано, плотно пригнано.
Сырое пятиметровое бревно не хворостина, его надо притащить к срубу, поднять на сруб, установить, разметить, со всех сторон очертить 'драчкой', надпилить и стесать размеченные углы, вырубить паз, примерить, подогнать и лишь потом посадить его на мох. Сорок четыре бревна! Плахи для потолка - тут их прорва - добрая сотня. Потом стропила, обрешетка.
Самое сложное: найти прямостойный кедр, свалить его и распилить на метровые чурки, расколоть их на четвертинки, а из четвертинок нащипать тысячу штук драни. Если кедр попадется непрямостойный, клепка будет скалываться пропеллером, а такая клепка на крышу не годится. Непросто и тяжко добыть клепку, непросто и долго крыть такой клепкой крышу, вот почему сейчас подавляющее большинство охотников кроют зимовья толем - быстро и немного трудов. Правда, и крыша такая в тайге служит недолго: то снегом ее раздавит, то упавшей с дерева веткой прорвет, то хозяин тайги, медведь, порвет ее в недовольстве на запах, резкий и чуждый. Иные горе-строители и бревна уже не кантуют, заведомо обрекая их на скорое гниение, действуя по принципу: для меня хватит, а после меня пусть другие строят. Да что там кантовка бревен! Уже и сами бревна с корой в стену кладут, и не в паз, а встык, затыкая щели мхом и тряпками. В таком-то зимовье мокрый да потный охотник даже при пышущей жаром печке не разденется догола: сифонит от стен в разгоряченное тело холодными, ледяными струями. Иные к тому же и венец лишний положить поленятся, осядет зимовье за год, и вот уже нельзя ходить во весь рост, бьешься головой о потолочную балку, клянешь хозяина-строителя, а он, тот хозяин, быть может, в это время живет в каком-то другом, чужом зимовье и тоже, ударяясь о чужую балку, клянет другого строителя. Так, кляня друг друга, и живут на земле два строителя. И не так ли точно, ругая друг друга, живем мы все? Но не стану портить себе настроение тревожными мыслями, сейчас я чист - мы строим зимовье! Строим крепко! Строим чисто! Строим на совесть!
Мы приходим к срубу на рассвете. Зажигаем в центре сруба большой дымный костер из сырых смолистых щепок. Дым ест нам глаза, першит в горле, но слегка отпугивает тучи комаров и мошек, которые нещадно жалят нас утром и вечером. Отпугивает дым и клещей, но мы уже привыкли к ним и выдираем их из своего тела ежедневно десятками.
Обедаем прямо у сруба, в старое, сластёновское зимовье ходим только ужинать и ночевать. Работаем без перекуров, благо ни я, ни Сластёнов не курим. Работаем с шести утра до девяти вечера.
Мы не железные роботы. Вечером, возвращаясь к жилью, спотыкаемся от усталости, но хотим сделать зимовье на три дня раньше срока, а эти сэкономленные три дня использовать для рыбалки. Причина, поверьте, очень уважительная. На седьмой день, после обеда, мы навесили дверь, сделали стол и нары, сколотили из толстых плах короб, насыпали в него песку и камней, установили на этот фундамент железную печь, затопили ее и вот сидим на новых нарах и сквозь комариный гуд, блаженно расслабляясь, слушаем, как все смелей бьется-разгорается в камельке веселое живое пламя. Вся избушка изнутри янтарно светится свежеструганой древесиной и пахнет деревом и смолой. Любовно оглядываю стены, потолок, нары, стол, дверь, смотрю и на свои мозолистые, перепачканные древесной смолой руки и с удивлением и гордостью думаю: 'Ведь это ж все сделано вот этими моими руками!'
Но пора идти, а уходить из этого чистого янтарного теремка не хочется, пожить бы тут недельку-другую, отдохнуть и душой, и телом.
Уходя, мы снимаем с окошка целлофановую пленку, заменяющую стекло, и оставляем дверь открытой настежь - это для того, чтобы сырая избушка не заплесневела, но, продуваемая сквознячком, просохла бы. По этой же причине не накидали мы под крышу на потолок земли и мха - осенью перед промыслом Сластёнов сделает это сам.
Отойдя от избушки, не сговариваясь, останавливаемся, любуемся: теремок! И опять душа наполняется гордостью. Ведь еще совсем недавно, неделю тому назад, на этом месте в молчаливом сумраке стояли плотной, неприступной стеной деревья, и вдруг тут появилась освещенная солнцем веселая полянка с такой лее веселой, уютной золотисто-янтарной избушкой, а в ней для всякого попавшего в беду путника есть и соль, и спички, и топор, и пила, и рыболовная леска с крючками, и запас рисовой крупы на неделю, и муки на три дня. Страждущий путник! Мы подумали о тебе, так, войдя в наше жилище, подумай же и ты о других страждущих - не разори, не укради, заклинаю тебя: будь Человеком!
Почему лее всякий раз, когда я построю зимовье, душа моя и ликует, и тревожится? Есть ли повод тревожиться?
Давно это было, лет десять тому назад. В нашей тайге, на отцовском участке, потерпел аварию самолет, летчик катапультировался, но, приземляясь на парашюте, сильно повредил ногу. Брел по снегу, опираясь на палки-костыли.
Декабрь. Мороз. Дремучая, безлюдная тайга. И нет уже сил, и нет веры в спасение... И вдруг на маленькой снежной поляне, как сон, как мираж, как чудо, - зимовье! Зимовье!! Обессиленный, замерзающий человек охвачен радостью: спасен! Спасен!! Собрав последние силы, он, падая и вставая, торопливо бредет к зимовью, с надеждой открывает дверь и, войдя, пораженно цепенеет. В зимовье нет ни печки, ни спичек, ни еды, нет и топора...
Мне страшно даже предполагать, какие чувства были у раненого, замерзающего летчика... Это было зимовье моего отца. Еще летом он занес в зимовье продукты, собираясь прийти сюда соболевать, но приболел, не смог вовремя выйти на промысел. Зная о болезни отца, какие-то бичи спокойно весь ноябрь охотились на его участке, крали продукты, а в декабре перед большим снегопадом забрали из зимовья все, что могли поднять, и перенесли через перевал в свою браконьерскую палатку.
Узнав об аварии самолета, отец, не долечившись, попросил включить себя в поисковую группу и сразу же пошел в верхнее зимовье. Всего лишь два дня надо было продержаться летчику. Но как продержишься в тридцатиградусный мороз без сил, без огня, без веры в человека?
Подходя к избушке, отец еще издали у порога увидел свежие следы летчика, обрадовался, но сразу и насторожился, встревожился, удивляясь тому, что не вьется из печной трубы дымок, что не пахнет избушка человеческим жильем, что стоит она посреди заснеженной поляны зловеще и немо, будто мраморный холодный склеп.
Еще не открывая дверь, боковым зрением опытного таежника увидев выходящий из избушки след, не желая верить этому, отец рванул на себя дверь, заскочил в зимовье и сразу все понял: в разоренном этом зимовье было темней и холодней, чем снаружи. На столе на вырванном из блокнота двойном листочке лежали и химический карандаш, и заряженный патрон от пистолета. Негнущимися, замерзшими пальцами летчик написал моему отцу свое последнее завещание: 'Неизвестный мне Человек! Хозяин этой избушки! Ты меня страшно сейчас обидел! Подло обманул! Не меня одного - детей моих тоже... Я замерзаю, но не хочу умереть в этом подлом жилище. Прощайте, люди добрые! А тебе, хозяин избушки, шлю свое проклятие: будь проклят! Все зло на земле из-за таких, как ты. Записка семье и записка командиру части при мне, в моей полевой сумке, прошу передать. Капитан Звягинцев В. Л. 24 декабря'.
Замерзшего летчика отец нашел в центре поляны рядом с зимовьем. Записку летчика он никому не показывал и не рассказывал о ней, а передал ее мне незадолго до своей смерти:
- Вот, сынок, все, что знал и умел, передал тебе. Тряпья нет, денег нет - это все прах, пустота! Ты честен, трудолюбив, неглуп, владеешь ремеслом - спасибо тебе. Я доволен. Такими же и детей своих воспитай. Это самое главное на земле. А вот тебе завещание: храни его и вспоминай о нем, когда увидишь в тайге зимовье... Пусть воруют, сынок, пусть. А ты все равно оставляй! Помни, сынок, не для них, воров, оставляешь, а для доброго страждущего человека. Из горсти добрых семян хоть один росток, да взойдет, вот и сей всю жизнь. Ныне земля-матушка шибко в добрых ростках нуждается! Не убивали мы с тобой капитана Звягинцева, а страшное его проклятие хоть малой частью, а справедливо и к нам - справедливо! Все мы люди, все мы человеки, и все плохое и хорошее - все наше, все общее, нами рожденное, нами и вскормленное. Помни об этом, сынок,- вот и все мое завещание...
С той поры пуще всякой сберкнижки берегу я записку - страшный укор капитана Звягинцева, и всякий раз, когда мне трудно или радостно, когда случается в моей жизни большое, как сегодняшний день, событие, я вспоминаю завещание своего отца.
- Ну, хватит любоваться, пойдем на табор! - радостно окликает меня Сластёнов и, не дождавшись ответа, уходит.
'Ну что ж, избушка,- говорю я мысленно,- мы тебя построили, ты уж постарайся подольше послужить добрым людям'. И, словно ответ моему пожеланию, невесть откуда налетел ветерок, шаловливо встрепав и раскачав верхушки деревьев, умчался в лесную даль и растворился в ней, как волна в морской пучине. Но потревоженный лес все еще продолжал о чем-то шуметь и вздыхать, и черный дятел-желна согласно откликался ему гулким дробным стуком, а внизу, подо мной, у подошвы невысокой терраски, неумолчно звенел и смеялся прозрачный, как воздух, ключик.
И шум листвы, потревоженной ветром, и пение птиц, и звон ручья, и даже комариный гуд - все здесь было наполнено каким-то глубочайшим смыслом, имело свой язык, который я тысячелетия тому назад понимал, а теперь, разучившись понимать, тоскую о нем, стремлюсь к нему, чувствую его каждой клеткой тела своего, каждой пульсирующей жилкой. Иногда мне кажется, что все в лесу, как в симфоническом оркестре, слаженно и стройно, каждый играет на своем инструменте, и лишь я, Человек, возомнивший себя царем Природы, разучившись играть, потеряв и свой инструмент, хожу среди оркестра неприкаянно и зло, мешая музыкантам и дирижеру... От таких мыслей в душе рождаются смутная тревога и растерянность. Но вскоре представится случай - сам ли ты совершишь поступок, совершит ли его кто-нибудь иной из жителей планеты, но явится пример гармонии Человека с Природой, непременно явится! И тогда вновь воспрянет мятежная душа надеждой и радостью, и станут понятными язык дельфинов и пение птиц, шелест листвы и звонкий лепет хрустально-чистого, бегущего под сенью леса ручья - все станет плотью твоей и зазвучит в тебе музыкой жизни, стройной, красивой и вечной. Такое светлое чувство рождают во мне и храм Василия Блаженного, и пшеничное поле на краю деревеньки, и картины Николая Рериха и Рокуэлла Кента, и стоящая у конюшни лошадь, и перезвон кузнечных молотков, и задушевная песня, и такое вот, как наше, светлое, уютное, на совесть выстроенное зимовье. Да, конечно, зимовье наше не Бог весть какое строение, не храм, всего лишь избушка, но в ней наш привет и приют Человеку, и мы уходим от нее с легким сердцем и с чистой душой.

Славик
Начинающий охотник
Сообщения: 57
Зарегистрирован: 21 сен 2012, 19:12, Пт
Оружие: ?
Собака: ??????
Любимый вид охоты: ?? ???????????...
Контактная информация:

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение Славик » 28 июл 2013, 21:38, Вс

умеют же люди придумывать и рассказывать........ :bra_vo:

Аватара пользователя
ORA
Карельско-московский модератор форума
Сообщения: 23527
Зарегистрирован: 07 окт 2010, 18:48, Чт
Оружие: Гладкоствольное, нарезное.
Собака: Была.
Любимый вид охоты: На лося.
Имя: Рома
Откуда: Москва

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение ORA » 07 окт 2013, 14:42, Пн

Два дня из жизни деревенских браконьеров
Рассказ основан на реальных событиях. Имена героев изменены.


Анатолий сошёл с электрички, когда солнце уже спрыгнуло за близкую в этих местах кромку леса. Она здесь везде близкая – лесной край. А когда «отошли в мир иной» колхозы и совхозы, постепенно лишился этот край и тех лугов и полей, которые были раньше сенокосами и пастбищами да родили, хоть и не больно богато, но исправно овёс, лён, рожь и ещё кормовую кукурузу, и свёклу. Оставшись без заботливых людских рук, они зарастали теперь бурьяном, березняками вперемешку с сосняком да обезумевшим от безнаказанности борщевиком. Леса подступали к околицам деревень, поднимались уж и на бывших картофельных усадах, приближая линию горизонта вплотную и стремясь ещё до отведённого коротким вечером срока накрыть своей плотной тенью людские мирки.

Октябрь баловал сухими солнечными денёчками, но темнело по-осеннему быстро. До деревни, где у Анатолия был старенький рубленый домишко, используемый в качестве дачи и охотничьего домика, от станции ещё километров пятнадцать, преодолеть которые предстояло в полной темноте, но Толика это даже радовало, хотя и был он жителем городским. И, собственно, лишь для друзей - Толиком, а вообще по жизни уважаемым человеком за сорок пять с учёной степенью КТН, Анатолием Васильевичем. Но жила в его городской душе нежнейшая и глубокая любовь к лесу, с которым он сроднился совершенно и мог бродить по нему в одиночестве, хоть с ружьецом, хоть с грибной корзинкой, в любое время суток и при этом без риска заблудиться. Потому и дачу себе организовал в лесном районе области, подальше от пригородных людских ульев – садоводческих товариществ.
Ему повезло: у сельского магазина его подсадило проезжавшее мимо на легковушке семейство дачников, спешащее в другую, ещё более отдалённую от станции деревню. Через десяток километров Анатолий поблагодарил добрых самаритян и сошёл у моста через речку, от которого теперь можно было рассчитывать только на свои ноги. До его деревни теперь было два пути – либо по плохонькой, но исправной ещё лесной асфальтированной дороге, которую колхоз-миллионер (мир его праху !) почти двадцать лет назад успел отремонтировать в аккурат к концу перестройки, либо по очень глухой, потаённой грунтовке в глубине того же леса, зарастающей, временами превращающейся в тропинку и в паре мест пересекающей влажные низинные луговины. Эти два пути шли параллельно друг другу, но разделённые несколькими сотнями метров мрачной, труднопроходимой преимущественно еловой тайги, дарили совершенно разные впечатления.
Толик не был бы самим собою, если бы выбрал асфальт. Хищного зверья тут не было, людская преступность колебалась в пределах статистической погрешности и ограничивалась незаконными порубками леса, мелким браконьерством да пьяными драчками и ДТП типа падения с мотоциклом в болотину, так что лесные дороги и тропы были вполне безопасны днём, а ночью, для понимающих в том толк, уж тем более. Через километр от моста наш любитель приключений свернул на грунтовку, исчезающую в чаще, и бесшумным охотничьим шагом пошёл по ней. На резонный вопрос «зачем» он ответить бы не смог, а на вопрос «почему», не заботясь о том, будет ли понят, сказал бы коротко: «Потому что душевно!». Шагал он налегке, с одной полупустой сумкой на плече, так как на даче был запас продуктов, и ружьё со всей амуницией тоже осталось там с прошлых выходных.
Анатолий долго шёл посередине старой колеи, только памятью угадывая её рельеф, почти не спотыкаясь и даже не помышляя о том, чтобы достать фонарик. Смотрел он больше вперёд и вверх, чем под ноги, так как видимый на фоне сероватого неба просвет над дорогой между чёрными деревьями указывал направление и его границы. Оказавшись примерно посередине пути, он сошёл с колеи к кромке леса, нащупал ветхий пенёк и удобно уселся на него. Пенёк, не ожидавший на старости лет такой фамильярности, крякнул под человеческим весом, но устоял. Прикрыв глаза, упиваясь запахами осеннего леса и ощущением лёгкой ночной жути, путник достал из сумки бутылку пива и стал медленно пить, смакуя каждый глоток и глядя на редкие звёзды. Ночной осенний лес всегда был для него благодатью – и умиротворял, и при этом потягивал нервы объёмной, обволакивающей тишиной, в которой было слышно падение каждого листочка, каждой иголки.
Где-то далеко за левым плечом, в глубине чащи, раздался пока ещё далёкий, но такой тяжёлый хруст, что Анатолий при всей силе своего характера вздрогнул и насторожился, чувствуя, как холодные мурашки хлынули по груди и спине. Поскольку медведей здесь не ведали уже лет пятьдесят, то либо лось, либо кабан. И скорее последний, так как лось тоже был великой редкостью, а вот кабаны многие поля и лесные поляны в округе, словно плугами перепахали. Но не ходит кабан так шумно ! Что за чёрт ?
Хруст приближался неудержимо и быстро. В треске ломающегося под чьими-то ногами валежника и свистящем шорохе раздвигаемых еловых лап угадывался ещё какой-то странный, очень знакомый звук, который Анатолий всё никак не мог идентифицировать. Этот тонкий, постоянно возникающий то ли звон, то ли дребезг никак не вязался с поступью животного и от того нагонял страх.
Толик отступил под крону ели и присел на корточки за её стволом, пытаясь хоть что-то разглядеть в чернильной темени еловой чащи. Треск, дребезжание, а к ним ещё и невнятное бормотание заполнили собою всё пространство и в трёх метрах от ели, под которой укрылся кандидат технических наук, из чащи на дорогу, почти строго перпендикулярно ей выломился Колька Семечкин, Толикин деревенский сосед, покосившийся и убогий дом которого стоял окна в окна с Толиковой избушкой. Разглядеть лицо и детали одежды человека было, конечно, невозможно, но Анатолий сразу узнал его по голосу. Колька был пьян в дрова, тихо разговаривал с каким-то отсутствующим собеседником и за «рога» пёр сквозь чащу велосипед, спицы которого, цепляясь за ветки и хворост, и издавали тот самый звук, который озадачивал и пугал больше звериной поступи.
Обалдевший от такой невероятной встречи Анатолий вышел из-под ели, но не успел поздороваться, так как сосед, не меняя азимута и не замечая человека в двух шагах от себя, так же перпендикулярно вошёл в стену леса справа от дороги и исчез в ней вместе с велосипедом, как будто в другое измерение канул.
- Колян ! Слышь… А ты чего не дорогой-то ?! …
С таким же успехом он мог задать вопрос звёздам. Послушав немного удаляющуюся какафонию, издаваемую Колькой и его «верным конём», и чувствуя себя не совсем в своей тарелке, Анатолий поспешил покинуть романтичное местечко и уже через час сидел у себя в домике, с наслаждением слушая потрескивание поленьев в русской печке, поедая горячую яичницу с колбасой и помидоркой и запоздало догадываясь, что Семечкина ночью через лес погнали горящие «трубы», ибо ближайший шинок был в соседнем селе. А состояние, близкое к белочке, сбило Колюшу с дороги и повело чащей, для верховой езды на велосипеде неодолимой…




Из благостного состояния его на этот раз вырвал резкий, грубый стук снаружи в окно, прикрытое чистенькой занавесочкой. Фактор внезапности подбросил на стуле и, опускаясь обратно, Толик больно ткнул вилкой себе в нёбо. Душевная деликатность и брутальность были двумя контрастными и неразрывными составляющими его цельной натуры. К тому же вырос он в рабочем районе и аристократичностью манер не отличался.
- Да…вас всех и … ... через коромысло! – яростно и витиевато заорал он в оконную темноту, - Вы что, …, сговорились сегодня, что ли, …., мать вашу, … доконать меня, чтобы я обделался ?!
- Василич, ты чего ?! – раздался приглушённый двойным стеклом испуганно-изумлённый голос другого соседа, Мишки Яшина, - Ни хрена себе, интеллигенция умеет матом крыть, я аж присел ! Ты чего злой-то какой, я тебя таким не видывал ?! Выдь-ка, дело есть…
- Какое, Мишаня, дело в два часа ночи ?!
- Выдь…
С Мишкой у Толика отношения были вполне приятельские, так как оба были заядлыми охотниками, а жили и работали в областном центре, и бывали довольны, когда случалось приехать в деревню одновременно – Мишке, чтобы навестить живущих здесь стариков родителей, а Толику, стало быть, на дачу. Случайная встреча здесь давала возможность и посидеть вечерком за беседой с парой-другой стопочек водки, и на утином перелёте вечером постоять, и самотопом утку в пойме поискать – вдвоём оно радостнее, чем в одиночку. А то, что боровой охотой по перу Мишка не увлекался, было к лучшему - такая охота любит одиночество.
В общем «посылать» соседа было неудобно, и Анатолий, недовольно шумнув стулом, вышел в сени. Щёлкнул выключателем, зажигая свет на веранде и в палисаднике, скрипнул ступеньками крыльца… Они, как всегда, сильно, от души пожали друг другу руки, присели на лавку у дровяного сарая.
- Ты чего взъерошенный такой ? Ну, думаю, случилось чего, раз Василич так на меня налаял.
- Нет, просто душевное настроение мне два раза сбили, сначала Колька, потом ты.
Выслушав рассказ о Колькином спортивном ориентировании с велосипедом, Яшин понимающе похохотал, потом сразу перешёл к делу.
- Я знаю, под каким деревом за рекой кабан живёт.
- И ?
- Айда вдвоём, сбраконьерим его. Из местных не хочу никого звать, одно горе, а не охотники, с тобой лучше.
- Вот именно – не охотники. Вы тут все браконьеры, а не охотники, ты сам-то недавно только на утку стал сезонки брать.
- Да ладно тебе, я знаю, что ты весь из себя правильный, но тут святое дело – охотхозяйство на кабанчика наказать, они оборзели уже. Да не дрейфь, ты же знаешь, что егеря на той стороне и не показываются почти, тем более в ночь. У них тут рядом всё, и воспроизводство, и прикормка, и вышки… Жалко только ты без машины, вытаскивать тяжело будет. Где «нива»-то ? Я на двор пошёл, смотрю – у тебя свет в окне, а как машина прошла, не слышал.
- У сына с понедельника отпуск, оставил ему семью сюда привезти .
- Ясно. Так чего, пойдёшь ? Давай, не отказывайся. Сядем вечером в засаду над тропами, стрелять будем сверху.
Толик с минуту смотрел на очень красивую дымную поволоку, поднимающуюся на фоне звёзд из трубы его дома, вдохнул её аромат, сползший с крыши под неслышным напором предутреннего тумана с реки.
- Погоди, по стопочке вынесу.
Принёс по запотевшему «полтиннику» и по бутерброду с килечкой, проложенной колечками маринованного лука. Немного чистой холодной водочки октябрьской ночью под изящную закусь – что говорить ! Внутри мягко потеплело, вкусно хрустнули киличьи хребты и лучок. Мишка тихонько закурил.
Молчали. Анатолий обдумывал предложение и с точки зрения его допустимости для себя, и с точки зрения техники исполнения. Мишка-то периодически браконьерил тут с детства. Наряду с другими коренными местными охотниками, считавшими, что окрестные леса со всем их содержимым – их народная собственность, он и в прежние времена не всегда заморачивался соблюдением сроков и получением разрешений, за что иногда наказывался. А после того, как один бизнесмен из облцентра на законных, разумеется, основаниях ухватил часть бывших УОП и угодий районного общества и организовал здесь охотхозяйство, Яшин на все эти путёвки «забил» уже вдвойне принципиально. После десятка лет «войны» с егерями охотхозяйства – такими же местными мужиками из соседнего села, он стал, наконец, получать разрешения и путёвки, чтоб хотя бы само появление с ружъём в угодьях не давало повода для очередного скандала и протокола, но по-крупному платить, как он полагал, «дармоедам» за дичь не собирался.
Анатолия деятельность хозяина угодий тоже не восхищала. Проблема-то собственно, была по нынешним переломным временам типичнейшая. С одной стороны, как человеку, любящему порядок, ему нравились появившиеся у егерей справная амуниция, новенький снегоход и серъёзно доведённые до ума уазики. Мог он понять и бухгалтерию, и трудности этого дела. С другой…Охотиться не своим личным гостям хозяин разрешил только в одной, малой части угодий, документов на воспроизводственный участок категорически никому не предъявлял, хотя и нашлась пара умников, требовавших подтвердить законность размещения соответствующих опознавательных табличек, а самую лучшую территорию вокруг ВУ неофициально тоже сделал как бы запреткой – как писал кто-то из классиков «не запрещено совершенно, но и не разрешено вполне». Егеря, выполняя хозяйскую установку, оттуда мягко выдавливали, не давая спокойно охотиться своим присутствием и навязчивым контролем. Про кабанов и говорить нечего. Женщины, собирающие землянику на своих привычных, десятилетиями знакомых лесных полянках, уже не удивлялись, когда из подлеска вдруг высовывалось рыло сеголетка, а то и секачика. Хотя пугались ужасно, особенно городские. Логично вспомнился сегодняшний ночной эпизод – одно дело пьяный сосед с велосипедом, другое дело, если бы взрослый вепрь... н-да…
Договориться с хозяином об охоте на хрюшек, конечно, можно было бы, тем более, что Анатолий был, что называется, не без связей, но загонную охоту хозяйство не практиковало, за индивидуальную охоту с лайкой могли и собаку пристрелить – разбирайся потом, а стрельба с вышек над кормушками при всех её охотничьих нюансах Толика не прельщала.
В общем, особых моральных издержек даже такой идейный охотник, как Толик, от браконьерской вылазки за кабаном, вроде бы не предвидел, хотя и было отчасти, как сейчас говорит молодёжь, стрёмно. Уходить решили в полдень, чтобы успеть и все тропы осмотреть, и позиции выбрать, и посидеть с бутербродами да тихой беседой в укромном местечке…
…Первым, кого Толик увидел утром, был Семечкин, грустно сидевший на ступеньках своего крыльца. Взор его олицетворял вселенскую обиду и смирение. Узрев Василича, он сильно удивился.
- Ты здесь ?! Вот бы не подумал, машины-то нет.
- Привет ! Вернулся ?
К Семечкину Анатолий относился, если и без уважения, то с сочувствием и каким-то очень русским, не имеющим логического объяснения теплом. Колька был деревенским алкашом и жутким лентяем, по двум этим причинам никогда не имел семьи и жил с матерью, пока она не умерла. Но личностью при этом был безвредной и отнюдь не жалкой. Живя бог знает, на что и неведомо, чем питаясь, он был пьян перманентно, а в зимы не замерзал только потому, что ручной ножовкой постепенно распиливал на дрова свой двор и остатки забора. При этом он демонстрировал редкостную для такого социального типажа общую эрудицию, любимым его занятием было чтение, а информационные телевизионные программы он не выключал до той секунды, когда сгорел старый телевизор. Не было для Кольки лучшего подарка, чем пачка журналов или газет, а ещё лучше связка книг. Мог он, конечно, и еду принять в дар, но делал это с великим достоинством, а вот от литературы приходил в нескрываемый восторг и на несколько дней исчезал в доме, читая запоями.
Вопрос о возвращении он пропустил мимо ушей.
- Да чё… Уроды… Велосипед у меня с…. !
- Что ? - сочувственно усмехнулся Толик, - потерял-таки ?
- Почему потерял ? Из сеней увели.
- Когда это ?
- Сегодня ночью. Вечером в сенях стоял, утром проснулся – нет.
Анатолий, предчувствуя интригу и веселье, присел рядом с ним. Что-то тут не вязалось.
- А я подумал, ты его в лесу потерял. Когда ты вернуться-то успел ?
- В каком лесу ?!
Они некоторое время молча смотрели друг на друга. Выражение Колькиного лица в точности ассоциировалось у Толика с выскакивающей при определенных условиях на дисплее компьютера табличкой «файл не найден».
С трудом сохраняя серъёзность, Толик дважды рассказал об их ночной встрече, пока до Кольки, наконец, дошло, что его не разыгрывают. Промежуток времени между вчерашним вечером и продиранием глаз у себя дома сегодня утром был начисто стёрт «с жёсткого диска» сивухой. Вернее даже не стёрт – он и не был там записан.
Колька подхватился и побежал по своему ночному маршруту.
- Свежую просеку в лесу ищи, ту, что прободал ! - крикнул ему вслед Анатолий и долго сидел на его крылечке, упиваясь всеми оттенками и нюансами их с Семечкиным разговора.
- Клоуны ! – в конце концов по-доброму рассмеялся он, адресуя это и всем местным чудаковатым мужикам, и себе лично в связи с предстоящей вылазкой…
-----------------------------
Первый, каменистый, брод они прошли привычно и быстро. Вода была не высока. Выше после дождей, чем была в межень, но всё равно по колено. Второй брод, через протоку был посложнее. Протока каждый сезон хоть немного, но меняла рельеф песчаного дна, делала промоины под берегами, и приходилось приспосабливаться – сходить с берега и пару десятков метров идти посередине русла, подыскивая удобный выход.
«Пристегнуть бы надо было голенища» - подумал Толик, чувствуя, как обжимает сапоги быстрый холодный поток. Он свернул к левому берегу, у которого было заглубление. Вот уже выше колен, мягкое голенище стянуло уже и ляжку, сантиметра четыре до края, но Яшин прошёл. И тут голенище правого «рокса» быстро приспустилось вниз гармошкой. Раньше, вроде, не приспускалось так сильно. Он перебросил ружьё в левую руку, дёрнул голенище к бедру… куда там, в сапог уже хлынула вода. Рефлекторно рванулся к берегу и всадил левую ногу в водоросли и кувшинки. Ну, это уж, как палка в колесо ! Полетел было в воду лицом вниз, но неимоверным мышечным усилием вернул телу вертикальное положение, упав на колено и вымокнув по пояс.
- Етишкин пистолет ! – огорчённо завопил с берега Мишка, - накрылась охота !
- Чего это «накрылась» ? – пробурчал Толик, выбираясь на берег, - Отожмусь, на ходу обсохну!
- С ума сошёл ! Октябрь ! Завтра будешь без спины и вообще… без всего. С соплями только и радикулитом. Пошли к той рощице, времени у нас вагон, обсушим тебя у костерка, согреемся.
Анатолий уселся на высокую кочку, стянул сапоги, вылив из них, как выразился Мишка, «полреки». Отжал носки, низы брюк, кряхтя, с трудом обулся вновь.
- Ну, давай костерок. Пошли !
…У лежащей на опушке рощи огромной, умершей своей смертью берёзы уютно горел костёр. Сухие берёзовые сучья и ветки в изобилии давали дрова и служили вешалками для мокрых брюк, подштанников, свитера, стелек и носок. Сапоги лежали подошвами к огню, из голенищ шёл пар. Анатолий в отжатых трусах, тельняшке и верхней тёплой куртке стоял босиком на большом куске берёзовой коры, чувствуя, что не то, чтобы замерзает, но… Хорошо хоть солнышко и ветерок деликатный, не злой.
- Носки толстые, не просохнут, - сказал Мишка.
- Шут с ними, у меня запасные есть, сейчас одену. Одежда бы высохла.
- Всё дымом провоняет.
- И дым отечества нам сладок и приятен. Кабан вот только учуять может…
- Так и я про то ! Что уж теперь…на, полечись !
Яшин достал из рюкзака початую бутылку водки.
«Совсем не дело !» - подумал Василич, но потребность сдобрить намокший организм крепким алкоголем была естественна и сильна. Первые две стопки они ностальгически, по-советски, закусывали кильками в томате, а потом Толик извлёк из рюкзака сделанные наподобие хот-догов бутерброды. С зеленью, чесноком, кетчупом и майонезом, в сочетании с дымком от костра и под редкими белыми облаками, скользящими по осеннему бледно-голубому небу, они казались здесь безумно вкусным деликатесом. Может, ну его к чертям, кабана? Но нет, вожжа попала под хвост и вылезать не хотела категорически.
В половине шестого вечера они уже лазили по лесу вдоль старицы, исследуя кабаньи тропинки. Входов в лес из крепей было два. Один из них совсем рядом со старым невысоким лабазом, с которого по весне кто-то из местных охотился с подсадными – крепи в апреле превращались в обширное болото, излюбленное место селезней. Второй, дальний и менее хоженый, был метрах в трёхстах по кромке леса. Мишка не соврал, когда говорил, что знает, где кабан живёт. В обоих входах были свежие, вчерашние следы среднего по размеру кабанчика. Особенно их было много на переходе через пересыхающий паводковый ручей, где обе тропы сходились – здорово натоптано ! Отсюда тропа вела через непролазный кустарник уже прямо к старице, к водопою и дубовой рощице – тут ему и жёлуди, тут и вода и укрытие на ночь, глуше места не придумаешь.
- Ну, так! – резюмировал Мишка,- Давай один здесь встанет. Можно вот на этом дереве расположиться, развилка у него удобная. А второй на ближнем входе. Ты куда ?
- Ты помоложе, лезь на дерево. Я на лабаз пойду.
… Кабан пришёл, когда уже совсем стемнело. Сна у Анатолия не было ни в одном глазу, только ноги от долгой неподвижности затекли до зуда и едва он, не вытерпев, попытался сменить позу, как на границе крепи тихонько чавкнуло. Ещё раз после паузы и ещё. Кабанья тропа, ведущая из крепей, шла метрах в пяти от лабаза, практически прямо перед ним и ждать, что кабан не учует опасности на таком расстоянии – это вряд ли. Единственная возможность перевидеть и отстреляться – заранее, как раз на входе тропы на опушку, метрах в пятнадцати правее. Темень страшная, но туша зверя всё равно будет ещё более чёрным пятном. Толик напряг зрение, бесшумно взял на прицел предполагаемое место появления кабана. Если бы не ночь, зверь был бы уже виден, до него не более двадцати пяти метров и стоит он пока в низинке, учуяв что-то и оценивая, идти дальше или нет.
Анатолий хоть и ждал добросовестно, но в удачу не верил. С полчаса назад утихший, было, к сумеркам ветерок потянул опять, на этот раз от реки. Не было никаких сомнений, что он относит к крепям и ядрёный запашок дыма, которым пропиталась одежда, и, вероятно, водочное амбре. Толик постарался хотя бы дышать в воротник куртки, но в таком девственно чистом воздухе даже несколько молекул чуждого аромата многое говорят животному.




Чав…чав.. Ух, как хлынул адреналин ! Отличные самокруты с самолично выточенными на заводе «рубейкиными», оставшиеся от прошлогоднего загона в Беларуси, своё дело сделают на раз, попасть бы… Следующее «чав» уже было потише, потом ещё тише… Ушёл назад кабанчик, видать решил, ищите, мол, дураков в другом месте. Это было ожидаемо. Ничуть не расстроившись, Толик повесил ружьё на сучок, устроился полулёжа на старом лапнике и стал ждать Мишку. Часа через полтора далеко в чаще леса заметался фонарик. Потерял Мишка ориентир, ближе к старице идёт. Толик негромко свистнул. Фонарик повернул к нему, и вскоре из темени вышла Мишкина фигура.
- У меня даже не хрюкнуло ни разу. Приходил кто ?
Анатолий рассказал про облом. Вдвоём они в свете фонариков осмотрели выход из крепей. Точно, свежейшие чёткие следы, за сотенку кило будет их хозяин.
- Ё-моё ! – разочарованно протянул Мишка, - Ну, и дёрнуло же тебя в речку свалиться, дымом от тебя, конечно, прёт – да-а-а !
- Сколько лет тут охочусь, ни разу на бродах не падал. Это нам знак был, - усмехнулся Толик.
- Какой там знак ! Голенища пристёгивать надо !
- Какой-какой… Бог не фраер, - снизошёл Толик до блатного жаргона, - всё видит!
Разрядив ружья, они выбрались на опушку и пошли по большой луговине в сторону брода. Яшин вдруг остановился, повернулся к Толику.
- Так чё,- ненатурально веселым голосом предложил он, - пошли тогда утром с нами за лосём, что ли ?
- За каким лосём ? – изумился Анатолий.
- Мужики вечером в пятницу на Матрёшке лося видели.
- Враньё. Нет в нашем хозяйстве лосей.
- Так транзитный, проходной ! Пришёл с муниципалки, если за выходные не взять, уйдёт к рооровцам. К верхним бродам спустится вдоль реки и уйдёт.
- Он и без бродов через реку уже ушел наверняка. Вы ж не обрезали, точно не знаете.
- Вряд ли, зачем ему ? Мужики не подшумели, ушли по-тихому.
- Нет, Миш, это уже полный беспредел, да и потом Матрёшка – большое урочище, убегаетесь. Сколько вас ?
- Ну, восемь будет. Там горловина зато между лугами и рекой узкая, трёх на номера поставим, остальными погоним.
- Всё равно оклад километров двенадцать. На пять загонщиков…
- Так я тебя и зову.
- Беспредел. Да и воспроизводственный там рядом, примут вас егеря тёпленькими.
- Не примут. У старшего, Юрки Клюева, юбилей сегодня, они до понедельника из дома носа не покажут. Айда, чего ты ?
- Ну вас в пень ! – беззлобно сказал Толик и пошёл первым. Понимая, что уговаривать бесполезно, Мишка, вздыхая, побрёл позади. Уже почти у брода Толик вспомнил, что забыл на лабазе чехол с дождевиком, который подкладывал под себя, чтобы было мягче сидеть. Тихо матерясь, он рысцой побежал обратно к лесу – не топать же ещё завтра сюда ! Мишка недовольно посмотрел ему вслед, наклонился, провёл рукой вокруг себя – куда бы присесть, пока ждешь, но везде было сыро и противно от вечернего тумана.
- Всё у тебя сегодня чёрт-те как ! – крикнул вслед.
- Бог не фраер… - донеслось из темноты.
­­­------------------------------
Лёха Сорокин, не пошедший в загон по причине одышки, как следствия нелёгкого похмелья, уже часа четыре честно отстоял на номере со своей «стодевятнадцатой» «тулкой». Он страстно желал две вещи: чтобы лось вышел не на него, ибо твёрдости в руках после вчерашнего не чувствовал, и чтобы это случилось поскорее, так как фляга с самогоном и закусь, лежащие под кустом калины - искушение то ещё.
Услышав звуки близкого загона, он сосредоточился, как только мог, принял жёсткую стойку и даже вложился, готовый в любое мгновение спустить курок, но загон стал затихать, затихать и затих. И Лёха опустил ружьё. И через минуту из молодого подлеска на прогалину выпрыгнул здоровенный зайчище, поднятый с лёжки шумом загона. Не видя стрелка, он встал столбиком, поводя головой с чутко шевелящимся носом, и пытаясь, видимо, определить, в каком направлении лучше смываться.
Говорить о том, какие мысли промелькнули в Лёхиной голове, было бы сложно. Наверное, вообще было бы преувеличением говорить, что они дали себе труд промелькнуть. Лёха просто вскинулся и выстрелил тем, что было в патроннике - пулей. И одновременно с этим идиотским поступком из подлеска выдвинулись лосиная голова и мощная грудь. Лось от грохота выстрела тяжело метнулся в сторону и с треском исчез в подлеске, а Лёха машинально переломил одностволку и уставился на ещё шевелящиеся кусты. Два других номера, стоявшие вправо от него, дисциплинированно молчали.


Трезвеющим взглядом долго смотрел вслед рогачу, передёрнул плечами, предвидя тяжесть разговора с подельниками, и пошёл к тому месту, куда отшвырнуло зайца. И вскоре на опушку цепочкой вывалились мужики, потные, засыпанные сухой хвоей, запыхавшиеся, выковыривающие из-за ушей и из-под волос лосиных мух.
- Лось где ? – задыхаясь спросил Мишка.
Лёха поднял правую руку, в которой было зажато то, что осталось от зайца.
- Лось, говорю, где, придурок ?! Это чьи у тебя задние лапы ?!
- Да понимаете, мужики…я стою-стою… слышу, зверь влево от меня поломился, где не стоит никто, думаю, ну, всё, накрылась охота – вывернулся бык, а тут заяц на опушку - шасть ! Я и не сдержался…
- Ты чё, кочерыжка капустная, по зайцу пулей бузднул ?! И попал ?
Лёха в подтверждение помотал в воздухе безголовой заячьей тушкой.
- Так вот здесь же сохатый из леса вышел ! – влез Иваныч в разваленный лосём кустарник, - а здесь стоял !
Пять пар глаз уставились на заячьи останки, сопоставляя их с вожделенным лосём.
- Да я, мужики, перезарядить не усп…, - договорить Лёха тоже не успел, поскольку Серёга Антипин от души засветил ему в глаз и Лёха с полминуты пребывал в астрале, любуясь разноцветным фейерверком…
…Воскресный день заканчивался. Мрачные мужики, по-партизански вошедшие в деревню с нижней, глухой околицы, молча промаршировали мимо сидящего на завалинке Кольки. Рядом с Колькой стоял подёрнутый лесными тенетами велик. Только Мишка остановился, пытливо глянул на хитроватую Колькину физиономию.
- Колян ! Ты на рыбалку ходил ?
- А чё ?
- Ты не чёкай ! Мы тебя после полудня на острове видели, ты вброд с него переходил.
- Чё надо-то ?
- Ты.. это…в кустах у переката двустволку мою не видел ?
- Ружье просрал ?! Молодца-а ! Браконьерили опять ?
- По делу говори !
- Не видел. Я не лазил по кустам, даже вас не видал.
Мишка долго, недоверчиво сверлил глазами улыбающегося Колюшу, пока не почувствовал на себе чей-то взгляд и, повернувшись, увидел облокотившегося на калитку Анатолия. Подошёл к нему, закурил.
- Ты что, правда, ижа потерял ?
- Блин, напились с горя, уснул… просыпаюсь – ружья нет ! Кто со мной был, уже всех за грудки потряс – не колется никто.
- Удались у тебя выходные…С какого горя-то ? Ушёл лось ?
- Лёха, сволочь, всё испортил !
Выслушав красочный рассказ, Толик тонко улыбнулся:
- Похожую байку я от кого-то уже слышал.
- Так не в одной нашей деревне идиоты живут ! Пошёл бы ты с нами на номер, всё бы было, как надо.
- Не, я, что ни говори, не брэк. Хрюшек в лесу проредить ещё так-сяк, другое дело – редкая, мирная животинка ! Я и с честным-то загоном на лося не хожу… А тебе, друже, суждено было сегодня ствол потерять, хоть со мной, хоть без меня. Как и мне вчера в речке искупаться. Потому как грешили. Вы бы и с радости напились и лося бы битого потеряли… Ты куда сейчас?
- Куда…Пожру, да к участковому поеду. Ружьё – не игрушка, заявлять надо. Напишу, что по утку ходил к заводям.
- Вы, как пацаны, ей-богу.
Яшин отошёл на несколько шагов. Повернулся.
- Н-да, Василич, бог не фраер, это ты точно сказал. Пора завязывать с этим раздолбайством, - и тяжело пошагал к своему дому.
Толик долгим, снисходительным взглядом посмотрел ему вслед. Ага, сейчас…завяжешь ты с раздолбайством… С браконьерством завяжешь, так другое что учудишь, а то я вас, безбашенных, не знаю… И как в воду глядел, но это уже сюжет не для охотничьего рассказа…

Аватара пользователя
zveroboj
Матерый охотник
Сообщения: 628
Зарегистрирован: 01 июл 2010, 12:48, Чт
Оружие: два
Собака: две
Любимый вид охоты: любой
Имя: Николай
Откуда: Полга Карелия

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение zveroboj » 07 окт 2013, 18:05, Пн

Бывший хозяин тайги.

ГАЗ-66 с переделанной вровень с кабиной будкой и срезанными о камни барабанами на колесах, встал в устье ручья. Развернулся, сдал назад, прижался колесами к поваленному дереву и умолк. Из кабины вылезли два крепких мужика. Выпустили из будки на волю рыжую лайку и закурили.
- Ну что Гоша, как оно, понял, где Россия начинается? Там, где дороги кончаются!
- А они вообще, начинались? Долго я ждал этого часа.
- Соскучился по тайге, знаю, манит:
Зачерпнули из реки огненной воды, от души напились, так, что эмаль на зубах затрещала. Скинули несколько досок, мешки, разную, необходимую на избе и не нужную уже в жилухе, всячину. По еле заметной вдоль ручья тропе, за три ходки, стаскали скарб на избу.
-Ну что, давай понужай, тебе еще ехать столько, я дальше сам управлюсь.
- А я и не сомневаюсь, ты тут, как рука в собственном кармане. Сколько ты, Гоша, здесь отстоял?
- Слушай, а как 'промхоз' в 'госохотпромхоз' переименовали, так и все, безвылазно, однако, ну под десяток-то точно.
-Да, пожалуй. Сам свои тропы, как звериные натаптывал. Ну, в общем, через две недели, я как штык. Вкушай, дыши, бей ноги.
Водитель протянул вытащенный из-за сиденья СКС и две пачки патронов.
- Хватит, - спросил он?
- С гаком.

Они пожали друг другу руки, 66-ой завелся и скрылся за деревьями.
Странная особенность у техники в лесу, она всегда появляется неожиданно. Бывает, что слышишь ее, черти за сколько, ждешь, чуть ли не час, а она все одно, из-за поворота выезжает внезапно. Так и тут, заехал за куст и все, как не бывало. Тишина.

После его отъезда на участке постоянно никто не прижился, хотя желающих на эти угодья было много. Может поделить не могли меж собой, а власти уже не было. В стране все перевернулось, промысловые хозяйства, где развалились, где растащились, какие из хозяйств - скупили толстосумы, превратив их в собственные вотчины, заимки, не коммерческие партнерства и прочую дребедень. Его Госохотпромхоз 'Энский' тоже, приказал долго жить. Остались от него пустые склады, кабинеты, надпись на воротах и доска почета. Так вот с этой самой доски почета, Георгий Дик, почти не слезал. То были его времена. И с копытным, и с хищным зверем, и с соболем у него был полный порядок. Он относился к тому числу охотников, которые сидели на участках постоянно, крепко, кондово. План сдавался четко и 'сверх план', тоже четко. Дик стрелял медведя, специально на него охотился, закрывал лицензии. Оружие всегда получал лучшее. Держал штатного 'Бурана'. Выпивать - выпивал, но по-черному не пил и мужиков таких сторонился. В конторе мог настоять на своем. Избы его отличались ухоженностью. Одним словом - хозяин был .

И вот сейчас, этот хозяин затыкал мохом дыры между бревнами, в которые пролезала ладонь. Выгребал из избы сено, которое натаскали сеноставки. Выметал с досок и нар истлевшее тряпье, ссыпавшийся с потолка мусор. Топил печь и сушил избу. Его старый Амур лежал рядом с кулями, потом вставал, упирался холодным носом в ладонь и ложился опять. Работа была знакомой, под нары лег ворох свежих пихтовых лапок, для запаха, развешены продукты. На нары настелен привезенный матрац, подушка, одеяло. Продукты на четырнадцать дней. Всего на две недели, не на два месяца, не на четыре, а на две недели. Привычный и знакомый набор из хорошего чая, домашнего сала с чесноком, тушёнки, хлеба, соли и прочего, что он знал наизусть. То, самое необходимое на первые несколько дней ему и собаке.

Теперь можно было присесть. Он пошел к ручью, набрал в ведро воды и вынул из ручья пластиковую полторашку чистого. В избе, отлив в другую бутылку спирт, Гоша разбавил его водой. Разбавил по своему, так, что бы было 45-50 градусов. Нарезал, еще пока домашнего и вкусного, сел на нары у окна, в левую руку взял чем закусить, в правую, кружку. Сколько раз он думал об этой минуте, рисовал и создавал ее. Мечтал о ней. Вот она 'пазуха Христа'. И надо было бы выйти из избы, полить в догорающий костерок, побрызгать на дверные косяки, попросить у доброго Духа Тайги себе и пожелать ему. Но он почему-то не вышел, последние дни какая-то тревога сидела в нем. Ныла. Он не знал, что это. Нет, он был здоров, как бык. Об его лоб трех месячных поросят можно было бить от скуки. Ну чего там? Дети устроены. Дочь работает. Сын остается дальше служить в Бундесвере. Супруга работает. Но тревога не покидает.

Он пил медленно и жадно, в прихлебку, глытькая. Потом досчитал до семи и закусил, потом выпил еще, захотелось курить. Курить вышел на улицу. Амур стоял рядом. Гоша рассматривал березку, он когда-то ссекал с нее ветки, что бы чистить стекло у керосиновой лампы. Это уже были не ветки, а сучья. На хребте послышался рев, на три звука, с четкой, резкой концовкой. Маралье пищит, однако. Это хорошо. Гоняется бык. Гоша занес еще дров. Зажег лампу, снова закурил, прикурить захотелось от лампы , и задумался.
- Брать Амура, или нет? Если вспугнет. Можно взять на поводок. А если подшумлю, пустить Амура, может с дуру толкнет на скалку и поставит на отстой. Возьму. План складывался, а мысли - нет. Разные, дурные мысли не давали покоя. Надо было выпить еще, уснул бы сразу. Что за думы, вот ведь точно говорят, мол, дурак, он и думке рад.
Он вспоминал, как был на нескольких охотах на кабана и птицу. Так, просто ездил, со знакомыми. Ни разу не возникло желание взять ружье, или карабин. Ни разу. Он с ухмылкой слушал рассказы охотников об их успехах, размерах трофеев, достоинствах оружия. Смотрел на веточки в зубах убитых животных и перья в головных уборах и никогда не высказывал своих суждений вслух. Но про себя он точно знал, что эта охота не его, его охота другая. А эту он называл 'забавой'. Настоящая - она тут. И рыбалка тут. Вольный, нагулянный на таежной пище зверь и таймень. Они тут. Нет, он как бы, был не против и коллективных охот. Они ведь с мужиками гоняли загоны. Перед сезоном собирались коллективом и прогоняли один-два, пока не убьют. Потом сразу садились поесть мяса от вольного, выпить. Но, то была больше возможность посидеть, зацепиться языками. Потом они долго не увидятся. Намолчатся, наскучаются. Там сидели битые охотники, и все были первыми среди равных.

Ночью он проснулся от холода. Затопил печь, хлебнул воды и юркнул под одеяло. Утром опять проснулся от холода.
- Избу латать нужно капитально,- вслух сказал Гоша и выпустил Амура из избы.
-Утренников еще толком не было, а стынет на счет два. Ударят морозы, башку утром не отдерешь от стены. Волосы примерзнут. Было и такое.
Быстро выпил чай и съел хлеб с маслом. Рюкзачишко был скидан с вечера. Нож на месте. Включив налобник и закинув за плечо СКС, Гоша выскочил на тропу.
Ноги помнили тропу от избы, а вот тропа отвыкла. Заколодела, заросла. Только начинало светать, а Гоша уже был почти на верху, слушал. Этот далеко пропищал. Может рядом откликнется какой? Нет. Пробовать самому? Забыл как? Нет? Надо было на избе попробовать.
Не надо было пробовать и тренироваться этому охотнику на избе. Не забыл он пищика. Все было сделано правильно. И Амур залаял, когда бык был уже в колечке СКСовского прицела. Только выстрела не было. Проводил Гоша Дик своего маралА стволом и опустил 'арендованный' СКС. Почему так получилось, он не знал. Понимал, что все сразу пошло не так, шло от плохого к худшему, но что дело примет такой оборот, он и представить не мог. Сейчас он искал себе оправдание, думал, почему не стрелял? Не его угодья? Нет лицензии? Не его оружие? Нет. Это не аргументы. Это все не то. И он постепенно подходил к главному. Это уже не его жизнь. Он прожил кусок той жизни:, ему не нужна больше охота. Он не тот Георгий Дик, побивший и на реву, и на берлогах, и на токах. Ему больше нет надобности добывать, в этом нет необходимости и этот бычишка , по большому счету, ему был не нужен, прихотью был. Вот откуда росла все время тревога. Теперь он точно знал, что когда долетит до Ганновера, а затем доедет до своего, уже своего Касселя, он больше никогда не будет вспоминать об охоте. Ему хотелось оставить тот кусок его жизни не тронутым, девственным, как эта тайга.

Он сидел на поросшем мохом камне и курил. Старый Амур подставил ему свою лобастую башку и просил погладить.
Раньше он просто ревновал к тайге. Ревновал всех. Лесорубов, других охотников, геологов, золотарей, но сейчас это было совсем другое. Сейчас он гнал тайгу из сердца и из памяти.
Скоро добежав до избы, Гоша сложил в рюкзак на два дня продукты. Оставшийся провиант сложил в железный ящик и застегнул его крышкой. Подвязал матрац и одеяло к потолку. Мешок со сменной одеждой подвесил рядом с одеялом. На столе сложил налобник, складной нож, перевернул вверх дном чашки. Бросил на нары спиннинг и лишний блок сигарет. Привычка не брать из тайги домой у него жила в крови. Вышел из избы, подпер дверь колом и присел на дорожку. Встал, поднял из кострища уголь и четким почерком написал на двери избы : ' бывший хозяин этой тайги - Георгий Дик'.

Petr:sh сентябрь 2013г.
Охотником ты станешь лишь тогда,
когда пройдешь неоднократно,
надежды полный путь туда
и безнадежный путь обратно.

Аватара пользователя
ORA
Карельско-московский модератор форума
Сообщения: 23527
Зарегистрирован: 07 окт 2010, 18:48, Чт
Оружие: Гладкоствольное, нарезное.
Собака: Была.
Любимый вид охоты: На лося.
Имя: Рома
Откуда: Москва

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение ORA » 07 окт 2013, 18:22, Пн

впечатлил рассказ...

Аватара пользователя
zveroboj
Матерый охотник
Сообщения: 628
Зарегистрирован: 01 июл 2010, 12:48, Чт
Оружие: два
Собака: две
Любимый вид охоты: любой
Имя: Николай
Откуда: Полга Карелия

Re: Шатун. Рассказы об охоте.

Сообщение zveroboj » 08 окт 2013, 17:04, Вт

Хороший рассказ.


Странное дело! Как отучить работать лайку по белке? Услышать бы еще, как отучить работать по соболю! Тут люди думают, как научить? Или просто то, что лайка сгавкала белку, это работа? А, Ункас? Ункас жарился у печки. Лежать будет у дверки долго, пока паленой шерстью не завоняет.
Ункас, это помесь. Мать у него западносибирская лайка, а отец - добрый дух тайги. Красивый кобель, которому исполнилось два года. В тайге он не по своей воле, а по моей. Уже второй сезон. А будь его воля, он бы всю свою жизнь посвятил дракам, помойкам и собачьим свадьбам. Друг другом мы пока довольны. Я сижу в таежной избушке, продолжаю снимать с белок шубки и разговариваю сам с собой. Ункас спит, или делает вид, что спит, чтобы не поперли из избы. А сосед по нарам, майор, мой старый и добрый напарник, читает замурзанный <Новый Мир>. Я у них был вместо радио. Вытянув хвостик и сдернув очередную шубку, я поставил чайник. И зачем отучать, если лайка мастерски работает по белке? Это кладезь, это нужно поощрять, совершенствовать и полировать, полировать и полировать. А для молодой собаки, и вовсе, белка это букварь, азбука. С нее начинается постижение большой науки. Путевка в жизнь так сказать, для промысловой лайки, а это алмаз, и чем больше у него граней, тем он становится дороже. И постепенно превращается в бриллиант.


Ункас познакомился с белкой рано. Этот бесноватый зверек, азартно цокающий, шуршащий, шелестящий и там, я не знаю, пукающий, вряд ли оставит равнодушным щенка лайки. Не выдерживает она этой наглой провокации. Белка, как будто специально создана для молодой собачки. Когда Ункас сел и облаял белочку, мое лицо расплылось в улыбке. Это момент истины, время <Ч> для любого охотника. Лаял Ункас очень азартно. И когда я хотел его погладить, он отбежал и сел с другой стороны дерева. Ого! Это уже не просто интерес к зверьку, это тянуло на самостоятельную работу. Белку тогда я для Ункаса добыл. Он немного повалял ее, постриг зубами и накрыл мордой. Ункас, отдай белку! Строго сказал я. И он с легкостью отдал. Больше мне его учить было нечему. Я не подвешивал белок на дерево. Не дергал их за веревочку. То от лукавого. Мы пили чай, а я вспоминал, как мы в том году начинали с ним охотиться. Стояли мы на этой же избе. Мелкий кедрач повсюду устилает склоны сопок и подбирается почти к вершинам. Год на орех был урожайный, и трудно было представить для молодой собаки лучших угодий. Стояли всю осень. Ходить я начинал только с ним, одним. Снега почти не было, лежал под вершинами, клочьями. Белка была не пугана, вела себя активно и собака начала быстро натыкаться на зверьков. Лес невысокий и очень хорошо просматривался. Следить собаке было легко. Ункас быстро приноровился и активно облаивал. Иногда, я, пробив кедрушку ногой, заставлял удирать белку и Ункас, с восторгом и лаем уносился след, отслеживая зверька. Но стоило белке остановиться, Ункас садился и начинал монотонно, с равными промежутками, отдавать голос. Я осторожно подходил стараясь издали заприметить зверька и выбирал позицию для стрельбы, что бы видна была часть белки, или только головка. Если не удавалось увидеть сразу, я поднимался по склону выше, бывало и вовсе, что на белку смотрел, находясь с ней на одной высоте. Собаку не нужно было приучать к выстрелу. Ункас не боялся его, даже наоборот. И к убитому зверьку он сразу относился очень вежливо. Он знал, что строгая приемщица спуску не даст. Откуда он это знал? Пользовался он всеми органами обоняния сразу. Искал он и на слух, а белка достаточно шумный зверек, и на глазок, пользовался нюхом, иначе, чем объяснить, что собака лает на то дерево, на котором нет белки. Но Ункас настойчиво показывает на него. Обходя стоящие рядом кедрушки я обнаруживаю затаившегося зверька. А поток воздуха доносит запах белки в то место, где сидит собака. Именно в этом месте он наиболее стоек и силен. Это одна из особенностей, специфика, так сказать. Пройдя навстречу ветерку, я обязательно наткнусь на белку. И было у Ункаса еще одно чувство. Я знаю это чувство, но сказать не могу. Это связано с добрым таежным духом и скрыто от посторонних глаз. И говорить это никому нельзя, иначе удача отвернется, и фарта не будет. Так старики говорят.

По носу Ункаса ползла блоха. Вот видишь, Ункас, собака приоткрыла глаза и снова впала в покой, это они тебе мстят, за то, что ты вносишь панику в многочисленное беличье войско. А может потому, что у тебя есть шерсть, а у меня нет. Хотя немного есть, я посмотрел на свою грудь.
- Ну-ну, и на груди его могучей, два волоса сплелися в кучу, - сказал напарник и повернулся на нарах на другой бок.
- Зато у меня борода славная, - парировал я. Блохи ползали по этой славной бороде и по рукам, но я знал, что они уйдут, они не живут на человеке. Ничего Ункас, скоро мы дадим бой собольему войску, вот то будет славная охота!! Только завтра обезжирим еще один косогор, и останется совсем чуть- чуть. Внизу уже было пусто, там мы белок подмели под чистую. Кто тут белку найдет, ставлю литр чистого.
Но после Ункаса собак можно не выпускать, разочаруют хозяина. Товарищ встал, отложил журнал и натянул галоши.
- Слушай, а я ведь завтра специально в пойме белку застрелю. Ты за свои слова отвечаешь, или ты сам себе пообещал?
- Не-е, - сдал назад я, - какая-нибудь больная за ночь припрыгает, а тебе литр чистого? Не выйдет. Давай так: отпускаем моего Ункаса и твою Камчу. Если Ункас найдет раньше, то выходим из тайги, с тебя литр чистого. Если Камча, то с меня. Идет? Майор вернулся в избу и закрыл дверь.
- А если не найдет никто, - спросил он?
- То ты мне, естественно.
- А если вместе залают?
- Все равно ты мне!
- А это-то почему, - почти застонал Майор?
- Ты же знаешь, что через пять минут Камча за Ункасом встанет.
- Да нужны ей твои белки, - сказал он.
- Вот- вот. Как и Ункасу твои норки. Вашей собаке, товарищ майор, нужно вообще было кличку дать <выдренок Ная>. Река уже шугует , а ее оттуда палкой не выгонишь. Дома поди в тазике с водой спит. Пока на мясо рыбы не накрошишь, не ест.
- Пошел ты,- майор заулыбался, поставил чайник и сел за журнал, чаевничать мы собирались в третий раз.
На левой коленке у меня была постелена тряпочка и шкурка белки ложилась на нее. Из под мышек ножом, я начинал скатывать очередной валик, и, догнав его до хвоста снимал. Аккуратно вытираю, и красивая беличья шубка садится на плашку. Шить ничего не нужно, синевы на мездре нет. Красота!
Вот скажи мне, Ункас, почему так мало охотников, которые хотят добывать белку? А? Всем подавай лосей, да соболей. Ты, конечно, скажешь, что у них нет такой прекрасной лайки, как Ункас, он же <беличий ужас>. Правильно, но не только. Работы с ней, очень много, хлопотно это. А вот про красоту этой работы, про радость и удовольствие от красоты, про гордость за то, что можешь, забывают. Да и трудиться лень. Белковье в горах это очень тяжелый труд. Вверх, вниз. Потом опять вниз. Потом много вверх. И так весь день. Сил нет, одна беготня, намотал черти сколько, а трубу на избе все еще видно. А потом вечер. Опять работы не початый край. Оно конечно можно и на непогоду отложить. Но в непогодь хочется и за зверем побегать. Так Ункас? Так. А ведь, черт подери, это самая демократичная охота. И ведь самая доступная. Тут не имеет значение, какое у тебя ружье, или винтовка. Какой логотип на оптике. Не нужно дальномеров, ночников и тепловизоров. И техника не важна, на загонщиков ничего нельзя свалить. Тут, дорогой Ункас, все нивелируется. Тут все равны, и туз бубновый, и шестерка, и валет треф. Все в одной колоде лежат. Как два яичка, личко к личку. И на беличьей охоте, сразу виден ценник классической охотничьей спарке <человек- собака>. Вот так.
Я свешивал белок в бунты по 25 штук. Потом подцеплял под навесом на гвоздь. А в пакеты перевяжу, когда будем выходить из тайги.
Двадцать пять хвостиков, разных оттенков собрались в веер. Нет, определенно, беличий мех, это очень красивый мех. Сейчас, пожалуй, легче встретить изделие из соболя, чем из белки. А между тем очень теплый и легкий мех. Да, не очень ноский, зато доступный. Но нет его. Покажи белку и скажи что выхухоль, ведь поверят. Многие и не видели, поди, какое оно, изделие из белкиного меха. А легкость выделки и шитья, не боязнь испортить, позволяют шить для себя любые изделия. Хоть шарф из хвостиков, хоть ушанку. А уж про икрустированные манто, которые всегда были предметом желания модниц всех возрастов, я и не говорю. Была бы охота. Нет, определенно, беличий мех- самый охотничий мех. Смотри, что получается. Ведь чего только не разводят на фермах. Песцов разводят, норок, любых цветов и размеров, разводят. Соболей , и тех разводят, лисиц, каких пожелаешь, хоть чернобурых, хоть платиновых, даже рысь клеточная, и та есть. А белки нет! И никогда не будет. Вот и получается, что без лайки-бельчатницы не видать красоткам, ни своих манто, ни шуб беличьих. Стало быть без нас, никуда. И если увидишь, Ункас, на улице шубу беличью, знай, что ходил по тайге охотник-промысловик, а с ним была его помощница, лайка:. Это точно! Так, Ункас? Кобель встал и царапнул дверь. Я, не вставая с нар, клюкой толкнул дверь. И обратным сучком на этой клюке, закрыл, зацепившись за ручку. Тоже, проделал еще раз, запустив собаку. Ункас ушел под мои нары, лег на лапник и тяжело вздохнул. Я задул лампу. Пусть пока спит под нарами, подумал я, добудем зверя, уйдет на улицу. Ночью пару раз вставали.


Унка-а-ас! Не туд-а-а-а! Я махнул рукой в ту сторону, куда хотел идти, и Ункас, как пуля, смазанная салом, улетел в сторону <Ванькиного ключа>.Я попрощался с майором, и мы разошлись, каждый по своим делам. Хотя занимались мы, одним и тем же. Начинался новый охотничий день.
Если много белки, и ты ставишь задачу добывать белку, то собакой управлять почти не нужно. Она твой компас и целеуказатель. Она тебе покажет, как ходить и куда ходить. Твоя задача ей не мешать. Если плотность зверька высокая, то собака будет почти всегда на глазах. Скрываться будет совсем ненадолго. Если плотность низкая, то будет уходить со слуха. Но самое худшее, когда и собаку услышал, и подходить долго. Мы с Ункасом считаем, что критическая масса, это семь, восемь, девять белок в день. Тут мы прекращаем охотиться, и уходим на верхние избы. Уходим за соболем и зверем. И, чтобы не терять драгоценное время собачьей охоты, а если охотишься с молодой собакой, то еще и потому, чтобы она не потеряла пылкость в работе, азарт, рвение. Но судя по бунтам со шкурками, которые висели под крышей, мы свой участок обезжиривали славно. Сбили охотку. Спасибо доброму духу тайги.
Ну вот и первая белка. Зверек уже начинает таиться, и я подхожу осторожно. К чему нам беготня, слежку пусть отрабатывают молодые собаки. Я засмеялся. После выстрела, белку как-то подбросило и она, кувыркаясь, полетела на землю. Так и есть, живая. Ункас почти стащил ее с соседнего дерева, но не тут-то было. Отважный бельчук извернулся и схватил Ункаса за губу. Закрыв глаза, собака сжимала в зубах зверька. А когда сердце бойца остановилось, собака положила его на землю. На губе у хитромордого была капелька крови. Что? Попало? Я потрепал кобеля по холке и дал ему отрезанные лапки. Он их ждал, но они ему были не нужны. Это был ритуал, наша с ним игра, но в тоже время, эта мелочь, превращает отношения собаки и человека в нечто большее. Этим достигается понимание и контакт, который отражается и на работе. Пожалуй, вот именно в этом, я и вижу необходимость того, что в обычном понимании, называют натаской. Я продолжал шагать и размышлять, а места на поняге под резинкой, куда подвешивались белки, становилось все меньше. Ункас продолжал тралить косогор. Он не ходит рядом. Я ему мешаю. Курю, шуршу одеждой, скриплю снегом, дышу , лущу подобранную шишку и ковыряю чагу. Одним словом, я для собаки источник повышенного шума, постороннего запаха и отвлекающих движений. Но порой мне кажется , что Ункас меня использует, использует, как себя, как собаку. Иногда я его вижу стоящим на скале и подсматривающим за мной из-за дерева. Он следит, как я иду, не двинется ли кто, завидев меня. В эти минуты получается, что он хозяин положения, а я, как бы загонщик. Или он умный, или он хитрый, Ункас.
На этот раз белку я не увидел. Ункас стоял у группы высоченных, плотно растущих елок в пойме ручья, который мы хотели вывершить. Лбом он почти уперся в елку и слушал. Царапнул лапой ствол и стал похож на доктора, который приложив слушалку к груди больного, сказал, не дышите и замер. Ункасу только очков не хватало. Это нужно было видеть, умора, доктор Ункас!!
Я не считаю недостатком, если собака скребет ствол, или в азарте обкусывает нижние ветки. Ну и что? Ушла белка, значит так и нужно, это особенность, именно этого зверька. Другой, хоть обколотись обухом, или обстреляйся, будет смотреть на тебя и не ворохнется. Но и не приветствую, когда собака начинает безумствовать, рвать корни и пытаться залезть на дерево. Когда она в исступлении рвет и мечет, это больше мешает, чем помогает. Такие собаки, чаще сильно давят зверька, портят шкурку, и, что самое страшное, убегают с белкой. И поистине мука для хозяина, когда собака поедает зверька. В убегающую собаку бросают сучья, носятся за ней с дубиной, кричат и обзывают, одуревший хозяин стреляет над головой, а иногда:.
Значит не было вовремя контакта, не было того элемента игры, который превращал отношения собаки и человека в доверительную работу. Не было того, что в обычном понимании, называю натаской. Мой Ункас белок не ел.
Я ходил, как звездочет, задрав в небо голову, шапка с головы падала, а я все пытался высмотреть белку. Ели смыкались ветвями, а вершины уходили в небо. Какая белка? Тут медвежонок может затаиться. А моя собака призывала расчехляться и начинать работать. Простреливая темные места, я заставил зверька себя обнаружить. Стрелять пришлось крупной дробью. Да бог с ней, только бы не положить белку на лапу еловую, или не подвесить на сук. Она потом, когда будет ветер упадет. Но потом. А что делать? И трофей, не бог весть какой, и бросать как? Что я Ункасу скажу? Скажу, что белки тут нет? Рабочая лайка врать не умеет. И она-то знает, что белка там. С соболем ясно, либо лезем, либо рубим, а тут? Можно пулей перестрелить сук, если возможно. На этот раз обошлось. Лети- лети, мать твою ити, напевал я довольный, пока белка не упала. Ункас облизал белку, и я дал ему лапки. И:, она ушла под резинку, точно закрыв второй ряд.


У валежины стали костром. Обедали с собакой. Пили чай с кедровой лапкой. Собака покрутилась на месте, как дохлый миксер и легла свернувшись калачиком. А я пил чай и смотрел на самолет, точнее на серебристый крестик в небе и пушистый хвост, который тянулся за ним. Там дают минералку, а у меня чай с кедровой лапкой. И все идет хорошо. И им хорошо, и нам с Ункасом, тоже хорошо. Обратно пойду в пол горы. Доберем белок до трех десятков и свалимся в пойму. Ункас спулеметит на избу, а я берегом реки выйду на ручей. Ручьем поднимусь до избы. А заодно и подниму из ямы в ручье пять картошек и одну морковку.
К концу дня Ункас выдал на гора, отличился. Я его увидел в темном прогале, он стоял и смотрел сквозь меня. Я оглянулся. Никого нет. Что за чертовщина? Собака наклонила голову, как будто ей в ухо попала вода и она хотела ее вылить. Слушает, догадался я. Демон чертов. И:., как пуля, смазанная свежим салом, умчался. Секунды:. и лай. Лаял он сразу двух белок. Метрах в пятнадцати, одна от другой. Я отрезал ему двойную пайку, четыре лапки. Повалявшись на беличьих лапках и потеревшись о них мордой, Ункас умчался на избу.
Мой товарищ готовить не умел вообще, но очень любил. И я спешил. Хотел успеть раньше его и сготовить сам. Успел. Сготовил. Умывались, и есть садились вместе. Майор загадочно молчал. Я не выдержал.
- Почему молчим, вас что-то не устраивает, не вкусно сготовлено? Майор засмеялся.
- Капитан запаса, достать гвардии майору пол литра!
- Мама держите меня, ты никак белку в пойме убил,- я занес уже разведенный. Майор встал и нехотя, как будто давал крупную сумму в долг, вывалил из поняги огромную порешню. На полу, цвета шоколада, подернутого инеем, лежала красавица выдра. Завидный и редкий трофей. Да-а-а!


- Камча обрезала в узком месте и он выскочил на берег, а там уж и подоспел сам.
-Поздравляю тебя, завидный трофей,- сказал я. Мы, врубившись стаканами, выпили, было за что.
Ему нужно было выходить раньше, и он остался. А я и Ункас ушли, ушли в верхние избы. Пока не сдавит снег, будем охотиться на соболя и зверя. Ушли по темному, чтобы ночевать в тепле.

В тот год мы добыли немногим более полутысячи белок. И когда с квитанцией шли в бухгалтерию, очередь расступилась, и кто-то сказал:" Добрый у него кобелишка." Ункас гордо шагал с вышарканными, как у школьника коленками. Я тогда и представить не мог , сколько стоит моя собака, цены ей не было.
На следующий год, снег поджал сильно, и техника вовремя не пришла. Выходили в жилуху, через перевал, лыжами. Мне дали адрес, где можно переночевать, на крайний случай, автобус в райцентр ходил не каждый день. И на вторые сутки, к вечеру, мы вышли в поселок, и нашли нужный дом. Утром Ункас умчался в деревню побегать, а после обеда, я купил его шкуру возле автолавки, за бутылку водки. Продали мне ее бичи. Не помню, сколько стоила тогда бутылка, но не дорого:.
Охотником ты станешь лишь тогда,
когда пройдешь неоднократно,
надежды полный путь туда
и безнадежный путь обратно.

Ответить

Вернуться в «Cтатьи, книги, журналы, видео»