ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Интересный материал, впечатления, рекомендации.
Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:19, Пт

Друзья! Уникальная книга! Читаем!

ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ.
Очерки Выговскаго края. М.М. Пришвин. 1907
Съ 66-ю рисунками автора и П.П. Ползунова
Вложения
v_kraju_nepuganyh_ptic.doc
(4.9 МБ) 145 скачиваний

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:20, Пт

ВЪ КРАЮ
НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ.
____
ОЧЕРКИ ВЫГОВСКАГО КРАЯ.
___
М. М. ПРИШВИНА.
Съ 66-ю рисунками по снимкамъ съ натуры автора
и П. П. ПОЛЗУНОВА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданiе А. Ф. Деврiена.

Оглавленіе.
_______

стран.
На угóрѣ (вмѣсто предисловія) . . . . . . . . . . . . . V
Вступленіе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1—20
Лѣсъ, вода и камень . . . . . . . . . . . . . . . . . 21—41
Вопленица. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42—65
Ловцы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66—91
Пѣвецъ былинъ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 92—109
Полѣсники . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 110—129
Колдуны . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 130—143
Выговская пустынь . . . . . . . . . . . . . . . . 144—179
Скрытники . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 180—193
_______
Типографія А. БЕНКЕ, Новый переулокъ № 2.

На угóрѣ.
(Вмѣсто предисловія.)
_________
Мохъ и мохъ, кочки, озерки, лужицы. Въ сапогахъ вода, свистятъ какъ старые насосы, силъ нѣтъ вытаскивать ихъ изъ вязкаго болота.
„Подожди, Мануйло, усталъ, не могу. Далеко-ли до лѣса?”
— Теперь недалёко, вонъ лѣсъ, смотри черезъ сухую сосну. Видишь? Да вонъ тамъ черная сосна, громомъ разбило. Тамъ и лѣсъ. —
Торчитъ деревце, небольшое, ниже Мануйлы, и на всей моховинѣ деревья ниже Мануйлы, онъ кажется огромнымъ.
Остановились усталые. Лайка, тоже заморённая, такъ и пала на мѣстѣ, тяжело дышетъ, высунула языкъ.
„И такъ всю жизнь”, говоритъ Мануйло, „всю жизнъ по мхамъ, да лѣсамъ. Идешь, идешь, да и свалишься въ сырость и спишь. Собака, бѣдная, подбѣжитъ, завоетъ, думаетъ померъ. А отлежишься и опять зашагаешь. Съ моховинки въ лѣсъ, изъ лѣса на моховинку, съ угора въ низину, съ низины на угоръ. Такъ вотъ и живемъ. Ну пойдемъ. Солнце садится.”
И опять свиститъ сапогъ-насосъ. На встрѣчу намъ лѣсъ посылаетъ мелкія елочки, потомъ покрупнѣе, потомъ высокія сосны обступаютъ со всѣхъ сторонъ. Въ лѣсу темнѣетъ, хоть и коротка сѣверная лѣтняя ночь, а все же надо заснуть, холодно; сыро. Мы раскачиваемъ сухое дерево, оно валится съ трескомъ, другое, третье. Тащим их на угоръ, укладываемъ
рядомъ. На серединѣ деревьевъ зажигаемъ сухія сучья. Костеръ разгорается. Черные стволы сосенъ становятся вокругъ насъ, чуть перешептываются вершинами, по своему рады гостямъ. Мануйло снимаетъ шкурки съ убитыхъ бѣлокъ, кормитъ ихъ мясомъ собаку, что-то бормочетъ ей.
„Да купи ты себѣ собачку”, говоритъ онъ мнѣ, „безъ собаки нельзя”.
— На что мнѣ она, я живу въ городѣ. —
„А веселѣе съ собачкой, хлѣбца ей дашь, поговоришь...”
И гладитъ свою собаку широкой, грубой ладонью, пригибая упругія, острыя, чуткія ушки.
„Ну спи. Спокойно спи. Звирь подойдетъ, собака услышитъ, проснемся. Ружье поближе къ себѣ положи. Змѣй тутъ нѣту, мѣсто сухое, спи спокойно. Проснешься увидишь, что середка прогорѣла, сдвинь деревà и ложись. Спи спокойно, мѣсто сухое.”
Снится страна непуганныхъ птицъ. Полунощное солнце, красное, устало, не блеститъ; но свѣтитъ, бѣлыя птицы рядами усѣлись на черныхъ скалахъ и смотрятся въ воду. Все замерло въ хрустальной прозрачности, только далеко сверкаетъ серебристое крыло... И вдругъ сыплятся страшныя, красныя искры, пламя, трескъ... Звѣрь! Мануйло, вставай, медвѣдь, звѣрь. Скорѣе, скорѣе!
„Звирь, гдѣ звирь?”
— Трещитъ...
„Это дерево треснуло въ кострѣ. Надо сдвинутъ. Да спи-же спокойно, звирь насъ не тронетъ. Господь его покорилъ человѣку. Что тебѣ не спится, мѣсто сухое.”
И насторожился... Что-то завозилось на верху, на ближайшей соснѣ, у костра.
„Птица шевéлится. Вѣрно рябокъ подлетѣлъ. Ишь ты, не боится..?”
Посмотрѣлъ на меня, сказалъ значительно, почти таинственно:
„Въ нашихъ лѣсахъ много такой птицы, что и вовсе человѣка не знаетъ.”
— Непуганная птица? —
„Нетрáщенная, много такой птицы, есть такая”...
Мы опять засыпаемъ. Опять снится страна непуганныхъ птицъ. Но кто-то, кажется, городской, хорошо одѣтый, маленькій споритъ съ Мануйлой.
— Нѣтъ такой птицы. —
„Есть, есть”, спокойно твердитъ Мануйло.
— Да нѣтъ же, нѣтъ —, безпокоится маленькій — это только въ сказкахъ, можетъ быть и было, только давно. Да и не было вовсе, выдумки, сказки... —
„Ну вотъ поди ты, говори съ нимъ”, жалуется мнѣ огромный Мануйло. „У насъ этой птицы нѣтъ счету, видимо невидимо, а онъ толкуетъ, что нѣту. Обязательно есть такая птица. Въ нашемъ-то лѣсу, да и не быть!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
„Ну вставай, вставай, солнце взошло. Ишь угрѣлся. Вставай! Пока солнце росу не угнáло, птица крѣпко сидитъ, смирёная”...
Я всталъ. Мы затоптали костеръ, вскинули ружья и спустились съ угора въ низину въ лѣсную чащу, въ топь.

___________

image001.jpg
image001.jpg (35.2 КБ) 5097 просмотров
Отъ Петербурга до Повѣнца.

Прежде чѣмъ начать разсказывать о своемъ путешествіи въ „край непуганныхъ птицъ”, мнѣ хочется объяснить, почему мнѣ вздумалось изъ центра умственной жизни нашей родины отправиться въ такія дебри, гдѣ люди занимаются охотой, рыбной ловлей, вѣрятъ въ колдуновъ, въ лѣсовую и водяную нечистую силу, сообщаются пѣшкомъ по едва замѣтнымъ тропинкамъ, освѣщаются лучиной, словомъ, живутъ почти что первобытной жизнью. Чтобы сдѣлать себя понятнымъ, я начну издалека: я передамъ одно мое впечатлѣніе изъ Берлина.
Какъ извѣстно, этотъ городъ окруженъ желѣзной дорогой, по которой живущимъ въ германской столицѣ, приходится постоянно ѣздить и наблюдать изъ окна уличную жизнь. Помню, меня очень удивили разсѣянные всюду между домами и фабриками маленькіе домики-бесѣдки. Возлѣ этихъ домиковъ на землѣ, площадью, иногда, не болѣе пола средней комнаты, и окруженной живою изгородью, съ лопатами въ рукахъ ковырялись люди. Странно было видѣть этихъ земледѣльцевъ между высокими каменными стѣнами домовъ, среди дыма фабричныхъ трубъ почти въ центрѣ Берлина. Меня заинтересовало, что бы это значило. Помню, одинъ господинъ тутъ же въ вагонѣ, снисходительно улыбаясь этимъ земледѣльцамъ, какъ улыбаются взрослые, глядя на

дѣтей, разсказалъ о нихъ слѣдующее. Въ столицѣ между домами всегда остаются еще незастроенные, незакованные въ асфальтъ и камень кусочки земли. Почти у каждаго берлинскаго рабочаго есть неудержимое стремленіе арендовать эти кусочки съ тѣмъ, чтобы потомъ по воскресеньямъ, устроивъ предварительно бесѣдку, воздѣлывать на нихъ картофель. Дѣлается это, конечно, не изъ выгоды: много ли можно собрать овощей съ такихъ смѣшныхъ огородовъ. Это дачи рабочихъ „Arbeiter-kolonien”. Осенью, при поспѣваніи картофеля, рабочіе на своихъ огородахъ устраиваютъ пиръ „Kartoffelfest”, который оканчивается неизмѣннымъ въ такихъ случаяхъ „Fackelzug”.
Такъ вотъ какъ отводятъ себѣ душу эти берлинскіе дачники. Отъ смысла дачи, средства возстановленія силъ, отнятыхъ городомъ, посредствомъ общенія съ природой, въ этомъ случаѣ остается почти лишь мечта. Немного лучше и съ нашими дачниками изъ мелкаго служащаго люда, ютящагося лѣтомъ на окраинахъ городовъ. Теперь читатели меня поймутъ, почему, имѣя въ своемъ распоряженіи два свободныхъ мѣсяца, я вздумалъ отвести свою душу такъ, чтобы уже не оставалось тѣни сомнѣній въ окружающей меня природѣ, чтобы сами люди, эти опаснѣйшіе враги природы, ничего не имѣли общаго съ городомъ, почти не знали о немъ и не отличались отъ природы.
Гдѣ же найти такой край непуганныхъ птицъ? Конечно, на Сѣверѣ въ Архангельской или Олонецкой губерніяхъ, ближайшихъ отъ Петербурга мѣстахъ, нетронутыхъ цивилизаціей. Вмѣсто того, чтобы употребить свое время на „путешествіе” въ полномъ смыслѣ этого слова, т. е. передвиженіе себя по этимъ обширнымъ пространствамъ, мнѣ казалось выгоднѣе поселиться гдѣ-нибудь въ ихъ характерномъ уголку и, изучивъ этотъ уголокъ, составить себѣ болѣе вѣрное сужденіе о всемъ краѣ, чѣмъ при настоящемъ путешествіи.
По опыту я зналъ, что въ нашемъ отечествѣ теперь уже нѣтъ такого края непуганныхъ птицъ, гдѣ бы не было урядника. Вотъ почему я запасся отъ Академіи Наукъ и губернатора открытымъ листомъ: я ѣхалъ для собиранія этнографическаго матеріала. Записывая сказки, былины, пѣсни и причитанія, мнѣ и въ самомъ дѣлѣ удалось сдѣлать кое-что


полезное и, вмѣстѣ съ тѣмъ, за этимъ прекраснымъ и глубоко интереснымъ занятіемъ отдохнуть духовно на долгое время. Все, что мнѣ казалось интереснымъ, я фотографировалъ. Обладая теперь этимъ матеріаломъ, я, по возвращеніи въ Петербургъ, рѣшился попытаться дать въ рядѣ небольшихъ очерковъ, если не картинку этого края, то дополненное красками его фотографическое изображеніе.
* *
*
Занятые петербуржцы мало интересуются тѣми мѣстами столицы, которыя тѣсно связаны съ памятью преобразователя Россіи. Сколько тысячъ людей ежедневно проходятъ мимо памятниковъ величайшаго историческаго значенія, проходятъ всю жизнь куда-нибудь на службу, фабрику и т. д., совершенно ихъ не замѣчая. Да и неловко даже и присматриваться къ памятникамъ, когда все кругомъ спѣшитъ по дѣлу. Для этого нужно быть иностранцемъ или провинціаломъ.
Но вотъ вы выѣхали за городъ. Сначала скрылись дома и остался только лѣсъ фабричныхъ трубъ. Потомъ исчезли и трубы, и дома, и дачи; позади остается только сѣрое пятно. И тутъ то начинаются разговоры о дѣлахъ Петра Великаго. Указываютъ полузасохшее дерево на берегу Невы и говорятъ, что это „красныя сосны”. Петръ Великій будто бы взбирался на одно изъ бывшихъ здѣсь деревьевъ, и смотрѣлъ на бой... А вотъ и Ладожское озеро и начало канала вокругъ него. Кто-то сейчасъ же говоритъ: Петръ Великій наказалъ этой канавой непокорное озеро... Тутъ же виднѣется на островку бѣлая крѣпость Шлиссельбургъ... Вотъ гдѣ кажется и вспомнить о дѣлахъ Петра и вообще подумать надъ судьбой родины: крѣпость, построенная новгородцами и названная ими Орѣшекъ, перешла потомъ къ шведамъ и стала называться Нотебургъ. Въ 1702 году, послѣ знаменитаго сраженія, крѣпость достается снова русскимъ и называется Шлиссельбургъ, — ключъ, которымъ, по словамъ Петра, были открыты двери въ Европу.
Но всѣ почему-то молчатъ, когда смотрятъ на бѣлую крѣпость: и батюшка, и гимназисты, и барышня, и господинъ съ фотографическимъ аппаратомъ.
„Э-х-х-х-ъ, Гоcподи!”... — бормочетъ батюшка.


Словно какіе-то болѣзненные блѣдные призраки становятся на пути мысли къ легкимъ пріятнымъ воспоминаніямъ о славныхъ дѣлахъ Петра...
И чѣмъ дальше, тѣмъ больше и больше указываютъ различныхъ памятниковъ пребыванія Петра Великаго въ этихъ мѣстахъ. Нѣтъ никакой возможности здѣсь передать всѣ эти народныя преданія, указать на всѣ памятники. Ихъ такъ много, что не знаешь, съ чего начать, какъ связать. Здѣсь нуженъ историкъ. Необходимо пополнить этотъ пробѣлъ въ нашей литературѣ.
* *
*
Солнце погрузилось въ Ладожское озеро, но отъ этого нисколько не стало темнѣе. Просто не вѣрится, что оно закатилось, скорѣе подходитъ сказать: солнце „сѣло”. Словно тамъ за водной гладью горизонта оно притаилось, прячется, какъ страусы прячутъ отъ охотника голову въ песокъ. Свѣтло по прежнему, но мало-по-малу все становится призрачнымъ.
Призрачнымъ становится этотъ оранжевый, освѣщенный притаившимся солнцемъ дымъ... Это не дымъ, это длинная широкая дорога уходитъ въ даль на небо. Призрачнымъ кажется слѣдъ на водѣ отъ парохода, почему-то не исчезающій, но все расширяющійся и расширяющійся туда дальше къ исчезнувшему берегу. Призрачны всѣ эти молчаливые люди, глядящіе на водную и небесную дорогу... Это не полковникъ, батюшка, барышня и гимназистъ, а таинственныя глубокія существа.
Легкая зыбь „колышень” рябитъ воду. Пароходомъ она не ощущается, но маленькое озерное судно „сойма” слегка покачивается. Немножко колышется и „лайда” — финское судно съ картинно-натянутыми парусами. Вдали показываетcя бѣлое пятно. Маякъ это, церковь съ того берега, который уходитъ въ Ладогу, или парусъ какого-то большого судна? Пятно куда-то исчезаетъ, но скоро показывается маякъ, а на красномъ небѣ вырисовывается полногрудый силуэтъ большого озерного старинаго судна: „галіота”.
* *
*
Я не помню, кто это изъ путешественниковъ сказалъ: будьте осторожны, когда садитесь на русскій пароходъ, осмотрите
каюты, не каплетъ ли въ нихъ, не случалось ли чего съ этимъ пароходомъ, напримѣръ, не отваливалось ли дно и т. д. Всѣ эти мѣры предосторожности я принялъ. Мы ѣхали на новомъ пароходѣ „Павелъ”, онъ совершалъ свой первый рейсъ отъ Петербурга въ Петрозаводскъ — Повѣнецъ и былъ построенъ въ Англіи. Даже самое общество пароходовладѣльцевъ основалось на англійскій манеръ.

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:21, Пт

На Ладожском озерѣ.
image003.jpg
image003.jpg (39.92 КБ) 5097 просмотров
„Помилуйте”,— говорилъ намъ одинъ изъ нѣсколькихъ членовъ общества, маленькій, кругленькій петрозаводскій купчикъ: — „Помилуйте, въ Англіи даже одно общество лакеевъ имѣетъ свой собственный пароходъ, а мы русскіе купцы для своихъ товаровъ не можемъ завести собственныхъ пароходовъ”.
Я не знаю, бывали ли въ Россіи когда-нибудь такіе общества. Въ немъ объединялись мелкіе и средніе торговцы. Достаточно было внести пай, кажется, въ 200 рублей, чтобы сдѣлаться членомъ этого общества, но съ обязательствомъ возить свои грузы лишь на собственныхъ пароходахъ. Тутъ

было немножко политики. Время было юное, бодрое съ розовыми надеждами... Раздавались неслыханные раньше голоса въ Государственной Думѣ.
„Вы знаете” —торопились новые борцы. — „Развѣ теперь время, чтобы сидѣть сложа руки... А у насъ по берегамъ Онего такіе угодники сидятъ, что знать никого не хотятъ. Что ни мѣсто, то свой святой... А самолюбіе! Такіе самолюбивые, скажу вамъ, что газету изъ за самолюбія читать не станутъ”!
Всѣ эти купчики, оживленные новыми перспективами, широкими горизонтами новыхъ временъ, сопровождая пароходъ при первомъ рейсѣ, розыгрывали изъ себя настоящихъ моряковъ. Одинъ юркнетъ въ машину и вернется съ чернымъ пятномъ на лбу и платкомъ вытираетъ масляное пятно на одеждѣ, другой мѣшаетъ капитану. Но больше всего ихъ собралось на кормѣ у аппарата, отсчитывающаго узлы.
„Да не можетъ быть! Шестьдесятъ узловъ! Тридцать верстъ въ часъ!”
Узлы, секунды, курсъ... такъ и сыплются морскіе термины у моряковъ съ брюшками. У одного даже очутился въ рукахъ компасъ...
Все дѣло въ томъ, чтобы догнать пароходъ „Свирь”, принадлежащій старому обществу. Пароходъ „Павелъ” дѣлалъ на столько-то узловъ больше въ часъ, чѣмъ „Свирь” и долженъ былъ перегнать его на Ладожокомъ озерѣ. Объ этомъ говорили даже публикѣ, когда выдавали билеты. Вотъ почему и считали узлы и смотрѣли въ даль: не покажется ли дымъ.
И дымъ показался! Больше. Показалась труба. Узлы, секунды, курсъ все было забыто. Еще полчаса, и на Ладожскомъ озерѣ европейцы-купцы готовы были торжествовать побѣду.
Вдругъ въ машинѣ что-то заскрипѣло, затрещало, оттуда на палубу повалилъ дымъ. И всѣ засуетились: и публика, и настоящіе матросы, и матросы съ брюшками. Кто-то направлялъ наконечникъ пожарной трубы въ машину.
Черезъ часъ все благополучно кончилось. Пароходъ снова пошелъ. Но съ мыслью догнать „Свирь” пришлось разстаться навсегда.
„Ничего, ничего”, — грустно утѣшались хозяева: — „машина новая, оботрется...”

Теперь, когда я пишу, оба парохода этого общества „Петръ” и „Павелъ” грустно стоятъ на Невѣ безъ котловъ, безъ колесъ. Оба потерпѣли аваріи: одинъ на Свирскихъ порогахъ, другой на озерѣ Онего. За все лѣто они совершили лишь по одному или по два рейса.
„И гдѣ имъ”, — торжествовали „самолюбивые” купцы. — „Собралась у нихъ всякая мелкота. Да развѣ можно такіе большіе пароходы по нашимъ рѣкамъ и озерамъ пускать. Да и лоцмана были дрянные”.
Не знаю, повысило ли теперь старое общество пассажирскую плату. Новое общество сбило было ее почти на половину.
* *
*
Едва справились съ бѣдой, какъ стало покачивать, и, чѣмъ дальше, все сильнѣй. Сначала поднялась съ мѣста задумчивая барышня и подошла къ борту. Потомъ заболѣла дѣвочка на рукахъ у матери и сказала: „мама эта конка бя!” Наконецъ, полковникъ, старичекъ сходилъ къ борту и, вернувшись, словно извинялся: „тысячу разъ клялся не ѣздить по этому проклятому озеру!” Ему было особенно неловко, потому что онъ только что разсказывалъ, какъ онъ ходилъ на медвѣдей съ рогатиной. Какъ бы тамъ ни было, но всѣ обрадовались, когда показалось, наконецъ, широкое устье Свири.
Рѣка Свирь, прежде всего, мѣсто для перевозки лѣса, муки. Она есть одно изъ тѣхъ устьевъ Маріинской водной системы, которая соединяетъ Петербургъ съ Поволжьемъ. Я это говорю не для того, чтобы сдѣлать очеркъ о промышленности, но только хочу отмѣтитъ, что торговая жизнь здѣсь ужъ очень кладетъ свой отпечатокъ на все. Вотъ, напримѣръ, большое торговое село съ большими деревянными домами со множествомъ оконъ. Это, конечно, хорошо, но почему же возлѣ этихъ удобныхъ, свѣтлыхъ домовъ нѣтъ садика, деревца, огорода, вообще какихъ нибудь признаковъ заботливости у своего жилища? Лучше всего это станетъ понятнымъ, если прислушаться къ разговору тверской няньки, ѣдущей при господахъ, и олончанина изъ Шуньги. Нянька, какъ и я, недовольна видомъ этихъ домовъ.

«И зачѣмъ только ѣдутъ господа»... — говорила она сильно окая. „Да гдѣ же у васъ усадьбы, огороды, а гдѣ пашня, поля, зачѣмъ изгороди косыя». Олончанинъ говоритъ тоже окая, но не такъ сильно, какъ мнѣ показалось, сравнительно съ уроженкой Тверской губерніи. Онъ говоритъ, что косыя изгороди прочнѣе, а ковыряться въ огородахъ по здѣшнимъ мѣстамъ невыгодно, есть другіе промыслы. По его словамъ, лоцмана зарабатываютъ рублей 300 въ лѣто, и тутъ ужъ не до капусты.
Но у няньки своя логика, „женская”, и потому она прерываетъ разсудительную рѣчь олончанина:
„А у насъ-то вездѣ огороды, усадьбы, поля какъ скатерти верстъ на 15 стелются, изгороди прямыя. „Что это!” — презрительно восклицаетъ она, показывая на берегъ, „кусты, ямочки, горочки, камни”...
Берега въ самомъ дѣлѣ какіе-то невеселые. Хороши они вѣроятно, были раньше, когда на нихъ были вѣковые лѣса. И теперь лѣсъ тутъ всюду, только и слышишь слово лѣсъ, но съ прилагательными: пиленый, строевой, жаровой, дровяной и т. д. Этотъ лѣсъ тащатъ буксирные пароходы, онъ загромождаетъ пристани, о немъ говорятъ, около него хлопочутъ торговые дѣловые люди. Вся эта жизнь вокругъ лѣса, баржей и т. д. кажется какъ-то не своей соботвенной: все это тяготитъ къ Петербургу. И люди тутъ немножко американскаго типа. Вотъ, напримѣръ, молодой человѣкъ въ модномъ петербургскомъ пальто, вообще, вполнѣ культурный человѣкъ. Онъ охотно, какъ это часто бываетъ у русскихъ въ дорогѣ, разсказываетъ свою біографію. Родился на берегу Свири. Сынъ крестьянина-землепашца. Мальчикомъ разъ былъ сильно боленъ. Родители, чтобы спасти его жизнь, затеплили свѣчку передъ иконой, упали на колѣни и молились: „поправь святой угодникъ!» Въ свою очередь они тутъ же и обѣщались угоднику отдать сына на годъ въ Соловецкій монастырь. Угодникъ помогъ, и потому, когда мальчикъ сталъ 18-ти лѣтнимъ юношей, его отправили „годовикомъ по завѣщанію” въ Соловецкій монастырь. Онъ пошелъ съ большимъ религіознымъ подъемомъ духа. Но тамъ остылъ совершенно. Жизнь въ монастырѣ оказалась почти такой же какъ въ міру и даже хуже. „Былъ всякiй

грѣхъ, табакъ доходилъ до 50 коп. за коробочку”. Вернувшись домой ему захотѣлось „жить”. Но какая же это жизнь земледѣльца на Свири: рубить деревья, косымъ крюкомъ удалять камни, „орать” первобытной сохой и сѣять рожь, жито, рѣпу, не разсчитывая даже прокормить себя этимъ годъ. Юноша пошелъ въ Петербургъ искать счастья. Брался за все, но кончилъ портнымъ и теперь возвращался щеголемъ въ родную деревню, чтобы обшивать всѣхъ по-питерски.
Мнѣ не хочется описывать здѣсь „Подпорожье”, „Мятусово”, „Важины”, всѣ эти большія торговыя села. Не хочется даже писать о Свирскихъ порогахъ, потому что они опять-таки имѣютъ отношенiе только къ баржамъ. На видъ же они незначительны и отличаются отъ всей остальной рѣки по безпокойству воды, по „вьюнамъ” и т. п. У Вознесенья, послѣдняго села на Свири, начинается по виду совершенно такой же каналъ или канава вокругъ Онежскаго озера, какъ и около Ладожскаго.
* *
*
Рѣдко бываетъ совершенно спокойно бурное Онежское озеро. Но случилось такъ, что, когда мы ѣхали, не было ни малѣйшей зыби. Оно было необыкновенно красиво. Большія пышныя облака глядѣлись въ спокойную чистую воду, или ложились фіолетовыми тѣнями на волнистые темно-зеленые берега. Острова, словно поднимались надъ водой и висѣли въ воздухѣ, какъ это кажется здѣсь въ очень тихую теплую погоду.
Онежское озеро называется мѣстными жителями просто и красиво „Онего”, точно такъ же, какъ и Ладожское въ старину называлось „Нево”. Жаль, что эти прекрасныя народныя названія стираются казенными. Одинъ молодой историкъ, здѣшній уроженецъ, большой патріотъ, съ которымъ мнѣ удалось познакомиться въ Петрозаводскѣ, очень возмущался этимъ. Онъ мнѣ говорилъ, что администрація такимъ образомъ уничтожила массу прекрасныхъ народныхъ названій. И это не пустяки. Въ особенности это ясно, если познакомиться съ мѣстной народной поэзіей, съ причитаніями, пѣснями, вѣрованіями. Тамъ, въ народной поэзіи, постоянно поминается
это „страшное Онего страховатое” и иногда даже „Онегушко”... Кто немного ознакомился съ народной поэзіей, все еще сохраняющейся на берегахъ этого „славнаго великаго Онего”, тому назвать его Онежскимъ озеромъ, ну... назвать, напримѣръ, Пушкинскую Татьяну, какъ это нехорошо дѣлалъ Писаревъ, по отчеству... Онего въ народномъ сознаніи является уже не озеромъ, а моремъ. Такъ его иногда и называютъ. Онего огромно, какъ море, страшно въ своихъ скалистыхъ берегахъ. Скалы его береговъ то голыя съ причудливыми формами, то украшенныя зубчатой каймой хвойныхъ лѣсовъ. На этихъ берегахъ до сихъ поръ живутъ еще пѣвцы былинъ, вопленицы,



Островки на озерѣ Онего.
image005.jpg
тамъ шумятъ грандіозные водопады: Кивачъ, Порпорогъ, Гирвасъ. Вообще Онего полно поэзіи и только случайно оно не было воспѣто какимъ-нибудь поэтомъ. „Жаль, что Пушкинъ не побывалъ на немъ”, — сказалъ мнѣ одинъ патріотъ.
Недостатокъ художественнаго описанія Онего я почувствовалъ особенно отчетливо потомъ, когда ознакомился съ „Губернскими Вѣдомостями”, „Олонецкимъ Сборникомъ” и „Памятной книжкой Олонецкой губерніи”. Сколько тамъ разсѣяно описаній различныхъ мѣстныхъ литераторовъ, любящихъ Онего, но какъ-то съ черезчуръ переполненной душой. Помню, одинъ при описаніи Кивача, помянувъ, какъ водится, Державинское „алмазна сыплется гора”, восклицаетъ вдохновенно: и не знаешь чему дивиться, — божественной ли красотѣ
водопада или не менѣе божественнымъ словамъ бывшаго Олонецкаго губернатора, изъ которыхъ каждое есть алмазъ.
Таково Онего. Совсѣмъ другое Онежское озеро. Это просто сѣверный „водоемъ”, раскинувшійся на картѣ въ видѣ громаднаго рѣчного рака, съ большой правой клешней и съ маленькой лѣвой. Водоемъ этотъ значительно меньше Ладожскаго озера (Ладожcкое —16.922 к. в., Онежское — 8.569) и переливается въ него рѣкой Свирью. На сѣверѣ между клешнями рака заключенъ громадный весь изрѣзанный заливами полуостровъ „ Заонежье”. На лѣвомъ его берегу, если смотрѣть на рака отъ хвоста къ головѣ, расположился губернскій городъ Олонецкой губерніи Петрозаводскъ, недалеко отъ праваго Пудожъ, Вытегра, въ самомъ сѣверномъ уголку правой клешни Повѣнецъ, гдѣ „всему міру конецъ” и куда лежалъ мой путь.
* *
*
Густая толпа народа, которая встрѣчаетъ каждый пароходъ, представляетъ изѣ себя живой этнографическій музей и уноситъ воображеніе въ отдаленныя времена колонизаціи этого края. Правда, тутъ въ толпѣ непремѣнно есть представители современности: урядникъ, ученики Петрозаводской духовной семинаріи, иногда студентъ, сельская учительница. Но они теряются. Большинство собравшихся, конечно, изъ ближайшихъ деревень; имъ просто любопытно посмотрѣть на проѣзжающихъ. И, вѣроятно, для нихъ это любопытнѣе чѣмъ для насъ лекція, театръ, путешествіе. Это сказывается и на внѣшности молодежи. Неуклюжая кофточка, ленточка, являются сначала результатомъ простого созерцанія дамъ на пароходѣ, а потомъ, глядишь появилась портниха и мало-по-малу одѣла всѣхъ по-питерски. Но среди модной современности виднѣются и пріѣхавшіе изъ глуши совсѣмъ сѣрые люди. И что это за экипажи, на которыхъ они пріѣхали. Прежде всего удивляютъ при лѣтней обстановкѣ сани, обыкновенные дровни. Очевидно, хозяинъ ихъ пріѣхалъ изъ какого-нибудь такого глухого мѣстечка, гдѣ совершенно невозможны никакіе колесные экипажи. Впрочемъ, тутъ же стоятъ и колесные экипажи, но что это за колеса! Это просто

толстые большіе отрѣзки дерева, иногда даже не совсѣмъ правильно скругленные... Колесъ съ шинами и спицами совершенно нѣтъ: такія колеса скоро бы разбились о каменистую дорогу и потому оказались бы дорогими. Вся масса людей носитъ сѣрый тонъ: преобладаетъ какой-то мелкій корявый типъ съ свѣтлыми глазами, очевидно, потомки чуди бѣлоглазой; но между ними попадаются такіе молодцы, что вотъ одѣть, и былъ бы настоящій Садко, богатый гость.



Толпа народа на озерѣ Онего.
image007.jpg
image007.jpg (42.81 КБ) 5096 просмотров
Эти два типа такъ различны, такъ бросаются въ глаза своимъ контрастомъ, что на минуту забывается толпа, и съ каменистаго берега смотрятъ на пароходъ очи исторіи.
Въ этихъ мѣстахъ существуетъ много кургановъ и другихъ самыхъ разнообразныхъ памятниковъ когда-то упорной кровопролитной войны новгородскихъ славянъ и финскихъ племенъ, „бѣлоглазой чуди”, закончившейся въ XI вѣкѣ побѣдой новгородцевъ. Дальше все шло обычнымъ порядкомъ: знатные новгородcкіе люди здѣсь пріобрѣтали земли, лѣса, рѣки и озера и посылали сюда удалыхъ добрыхъ молодцевъ

для управленія своими угодьями и промыслами. Всѣ эти земли, занимающія огромную площадь между Ладожскимъ озеромъ, р. Онегой и Бѣлымъ моремъ, составили Обонежcкую пятину Великаго Новгорода... Вся эта дикая лѣсная Обонежская страна въ то время была безконечно богата пушными товарами.
Тогда коренные жители были настоящими дикарями, жили въ подземыыхъ норахъ и пещерахъ, питались рыбой и птицей и



Неудачно приставшій пароходъ на озерѣ Онего.
image009.jpg
image009.jpg (47.68 КБ) 5096 просмотров
вѣрили, согласно свидѣтельству историковъ, такъ: „Кто имъ когда чрево насытитъ, тогда и бога сопоставляще, а еще иногда каменемъ звѣря убіетъ — камень почитали, а еще палицею поразятъ ловимое — палицу боготворятъ”. Христіанство началъ здѣсь распространять князь Святополкъ еще въ 1227 году; вмѣстѣ съ тѣмъ и новгородскіе промышленники, во время поѣздокъ. Но особенно много потрудились здѣсь тѣ безкорыстные пустынники, которыхъ съ величайшимъ благоговѣніемъ, какъ святыхъ, чтило все Обонежье.

Это Корнилій Палеостровскій, Александръ Свирскій, Германъ, Зосима и Савватій Соловецкіе и многіе другіе.
*
* *
Я упоминаю здѣсь именно этихъ святыхъ, потому что основанные ими монастыри: (Александро-Свирскій, Палеостровскій на островѣ того же названія, и Соловецкій) привлекаютъ къ себѣ до сихъ поръ огромныя массы богомольцевъ. И все, что намъ извѣстно объ этихъ первыхъ христіанахъ, говоритъ о нихъ, какъ о людяхъ удивительно чистыхъ и хорошихъ, сдѣлавшихъ массу добра для края. Жизнь ихъ вдохновляла потомъ и слѣдующихъ за ними колонизаторовъ края: — раскольниковъ. Многіе изъ этихъ людей приближались вполнѣ къ жизни первыхъ христіанъ. Да и до сихъ поръ въ глухихъ мѣстахъ Архангелъской губерніи есть старцы, идеаломъ жизни которыхъ служатъ житія этихъ святыхъ.
Такъ мало по малу, частью силой, частью подвигами этихъ старцевъ, финскія племена приняли крещеніе и сжились съ славянскими. Во время шведскихъ походовъ корелы переходили то на шведскую, то на русскую сторону. А теперь финскія племена, особенно корелы, такъ сжились съ русскими, что отличить ихъ можно только по отдѣльнымъ яркимъ представителямъ.
На Онежскомъ озерѣ есть нѣсколько старинныхъ монастырей. Тутъ лежитъ путь богомольцевъ въ Соловецкій монастырь. На берегахъ его до сихъ поръ совершается борьба оффиціальнаго православія съ его сгущенной формой — расколомъ. Наконецъ, здѣсь между религіозно настроенной толпой и монастыремъ можно постоянно видѣть посредниковъ. Все это кладетъ какой то своеобразный паломническій отпечатокъ на плаваніе по Онежскому озеру. Тѣни святыхъ обонежскихъ пустынножителей словно живутъ и блуждаютъ по этому озеру. Блуждаютъ, потому что дѣло ихъ сдѣлано, язычниковъ финновъ нѣтъ уже въ каменныхъ пещерахъ. Другіе язычники появились теперь на Онежскомъ озерѣ, несравненно болѣе упорные и сильные, чѣмъ тѣ, вооруженные палицами и пращами, финскія племена. Старцамъ ихъ слѣдовало бы оставить совершенно,

какъ это сдѣлали старцы въ другихъ мѣстахъ: трудъ безполезный! Но по странному упорству они продолжаютъ безпокоить всѣхъ проѣзжающихъ даже самыхъ закоренѣлыхъ язычниковъ.
Почему, напримѣръ, капитанъ, который на Ладожскомъ озерѣ все время ѣлъ семгу, икру и кровавые бифштексы теперь



Церковь въ с. Кижи на озерѣ Онего.
image011.jpg
ведетъ на рубкѣ религіозно-философскій споръ съ почтеннымъ господиномъ? Онъ доказываетъ, глядя съ верхней палубы на богомольцевъ, что все это пустяки и глупость и отказывается понимать, какъ человѣкъ съ высшимъ образованіемъ можетъ серьезно интересоваться такой чепухой. Почему такъ пришлось, что полковникъ именно на Онежскомъ озерѣ разсказываетъ, будто разъ его собаки въ лѣсу загнали на высокую сосну монаха, и что при этомъ у монаха изъ кармана выскочили двѣ бутылки водки? Почему господинъ съ фотографическимъ аппаратомъ снимаетъ теперь кривого

монаха, который, опираясь о бортъ, улыбаясь и играя по своему единственнымъ глазомъ, что-то шепчетъ богомолкѣ? Почему, наконецъ, и я, совершенно не имѣя этого въ виду, попалъ въ глухой Климентскій монастырь, куда и пароходъ то ходитъ всего одинъ разъ въ годъ, да и то съ благотворительной цѣлью? Случилось это такъ. Разъ въ годъ тѣ самые „самолюбивые” пароходовладѣльцы, о которыхъ мнѣ пришлось уже говорить, какъ люди русскіе и благочестивые, уступаютъ на одинъ день губернатору пароходъ въ безплатное пользованіе для организуемой имъ поѣздки въ монастырь на Климентскій островъ. Этотъ островъ, самый большой на Онежскомъ озерѣ, находится у конца полуострова Заонежья. На этомъ каменистомъ и безплодномъ мѣстѣ былъ основанъ монастырь еще въ 1490 г. Іоной Климентскимъ, сыномъ богатаго новгородскаго посадника. Случилось, что буря разбила всѣ его суда около каменистаго острова, самъ онъ едва спасся отъ смерти. Послѣ этого Іона Климентскій (въ міру Иванъ Клементьевъ) порвалъ связь съ міромъ, сталъ жить на этомъ островѣ и основалъ монастырь. Въ настоящее время этотъ монастырь, оставаясь въ сторонѣ отъ пароходнаго сообщенія, пришелъ въ упадокъ. Чтобы хоть сколько нибудь помочь монахамъ и организовывались эти ежегодныя поѣздки.
Отъ Петрозаводска туда всего нѣсколько часовъ ѣзды. Мы выѣхали изъ Петрозаводской губы, миновавъ замыкающій ее Шуй-наволокъ и необитаемые Ивановскіе оотрова, пересѣкли почти половину „Большого Онега”, т. е. его широкой лишенной острововъ части, и были у Климентскаго острова. Монахи въ свѣтлыхъ ризахъ съ крестами и иконами, окруженные пришедшей съ другой части острова толпой народа, встрѣчали насъ у самаго берега. Потомъ, версту или двѣ, мы шли по лѣсу, по каменистой лѣсной тропѣ, ежеминутно спотыкаясь. Несложная, угрюмая картина открылась намъ, когда мы вышли изъ лѣса. Покосившійся крестъ въ водѣ на томъ мѣстѣ, гдѣ разбились суда, масса камней, каменная церковь, деревянная, двѣ три постройки и на фонѣ хвойный лѣсъ. Церкви по виду самыя обыкновенныя; деревянная выстроена недавно, каменная сохранилась съ основанія монастыря. Внутри каменной церкви стѣнная живопись изображаетъ между

прочимъ чертей въ аду; самъ Iона, сложивъ руки, молится подъ водой... Послѣ службы намъ показывали въ лѣсу жалкія поля, скотъ...
Что же дѣлали здѣсь всѣ эти люди столько столѣтій? Молились, трудились? Но гдѣ же хоть малѣйшіе слѣды этой вѣковой работы и молитвы? И эти вялые отвѣты, неодушевленныя



Встрѣча парохода монахами Климентскаго монастыря.
image013.jpg
image013.jpg (51.2 КБ) 5096 просмотров
лица... Вся церемонія походила на именины въ провинціи, когда хозяевамъ въ этотъ годъ не удалось куда-нибудь уѣхать, и пришлось ихъ праздновать. Наконецъ, насъ повели въ трапезную закусить; здѣсь мы ѣли „рыбники”, т. е. пироги съ рыбой, любимое кушанье олончанъ, и кое-какъ поддерживали разговоръ. Нужно знать, что въ это время въ Петрозаводскѣ носился уже слушокъ, что въ монастырѣ что-то неладно, что его пора бы закрыть и преобразовать въ женскій, какъ это дѣлается всегда, когда хотятъ спасти разоряющiйся

мужской монастырь... Женщины всегда оказываются въ этихъ случаяхъ настойчивѣе и упорнѣе мужчинъ.
Одинъ батюшка, прiѣхавшій вмѣстѣ съ нами изъ Петрозаводска, время отъ времени за трапезой дѣлалъ ехидныя замѣчанія и развлекалъ насъ. Когда, напримѣръ, настоятель намъ сообщилъ, что у нихъ 36 коровъ и 20 монаховъ, то батюшка замѣтилъ вскользь:
— „На 16 больше”...
— „Чего?” тревожно спросилъ настоятель.
— „А коровъ, отецъ настоятель”, сказалъ батюшка, сильно выдѣлая о, „коровъ, говорю, на 16 больше”.
Настоятель закусилъ губу и только сердито поглядѣлъ на врага. Но батюшка не унимался.
— „Говорятъ, вы коровушекъ-то продаете, почемъ”?
Это уже былъ явный, грубый намекъ на ликвидацію монастыря. Настоятель сейчасъ же оборвалъ:
— „Если вамъ угодно ознакомиться съ нашими дѣлами, то я съ удовольствіемъ”...
Батюшка даже выронилъ рыбникъ изъ рукъ отъ огорченія и тысячу разъ извинился. Но когда недоразумѣніе было устранено, онъ поинтересовался судьбой монастырскихъ актовъ. Настоятелю рѣшительно не везло. Только что онъ обстоятельно изложилъ, какъ сгорѣли акты при пожарѣ, кто-то изъ публики сказалъ:
— „Акты, отецъ настоятель, цѣлы, они у Ивана Ивановича въ Петрозаводскѣ, цѣлы и невредимы”.
Въ это время богомольцы, успокоивъ свою грѣшную душу молитвой, и, конечно, ничего не подозрѣвая о такихъ тонкихъ политическихъ разговорахъ у отца настоятеля, сидѣли кучкой на камняхъ возлѣ парохода у красивой бухточки съ часовенкой и дожидались отхода парохода. Скоро и мы присоединились къ нимъ и уѣхали въ Петрозаводскъ.
На возвратномъ пути, черезъ два мѣсяца, мнѣ сказали, что Климентскій монастырь уже преобразовался въ женскій... Нѣкоторые говорили, что будто бы монахи были ничего себѣ, а это дѣло рукъ хитраго игумена другого моыастыря, которому хотѣлось сдѣлаться вмѣстѣ съ тѣмъ и настоятелемъ женскаго Климентскаго монастыря. Другіе же, напротивъ, утверждали,
что игуменъ тутъ ни причемъ, а виноваты сами монахи. Но я не буду разбирать этотъ сложный вопросъ и безпокоить тѣни преподобныхъ Корнилія, Зосимы и другихъ святыхъ старцевъ...

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:21, Пт

* *
*
Въ Обонежскомъ краю по пути мнѣ удалось ознакомиться съ двумя городами Петрозаводскомъ и Повѣнцомъ. Какъ ихъ



Типъ церкви въ Олонецкой губ.
image015.jpg
характеризовать? Отмѣтить памятники старины, торговлю, промышленность? Все это есть въ нихъ понемножку, но не характерно. Помню, когда я гулялъ въ Петрозаводскѣ въ ожиданіи парохода, мнѣ почему-то казалось, что чистенькій городокъ не живетъ, а тихо дремлетъ. Я не хочу этимъ словомъ обидѣть городокъ; онъ дремлетъ не такъ, какъ наши провинціальные города центра, а какъ-то по своему. Въ немъ всегда тихо, и было бы не хорошо, если бы на берегу такого красиваго озера, между холмами, что-нибудь сгущенное, человѣческое шумѣло и коптѣло. Городокъ дремлетъ въ тишинѣ, и только время отъ времени что-то тяжело звякнетъ, стукнетъ, или загудитъ снизу

изъ котловинки въ срединѣ города. И вотъ этотъ-то звукъ чего-то упавшаго желѣзнаго въ котловинкѣ, очевидно на Александровскомъ пушечно-снарядномъ заводѣ, и объясняетъ теперь при воспоминаніи весь смыслъ городка. И въ самомъ дѣлѣ, вся исторія этого городка сложилась какъ-то возлѣ неудачныхъ попытокъ устроить здѣсь заводъ. Починъ въ этомъ дѣлѣ принадлежалъ Петру Великому; раньше жилъ здѣсь лишь одинокій, выселившійся изъ сосѣдней деревни мельникъ. Заводъ этотъ какъ-то плохо работалъ, закрылся, затѣмъ дѣйствовалъ нѣкоторое время мѣдно-плавильный, потомъ заводъ, открытый французской компаніей, наконецъ и Александровскій пушечно-снарядный заводъ, основанный Екатериной II. Послѣдній существуетъ и до сихъ поръ: громадное красное зданіе въ срединѣ города въ котловинѣ. Говорятъ, что дѣла завода очень плохи, и только нерѣшительностью правительства прекратить невыгодное дѣло объясняется его еще до сихъ поръ теплящаяся жизнь. Такъ что заводъ этотъ вполнѣ невинный и нисколько не нарушаетъ картины общаго безмятежнаго спокойствія.
Памятники старины относятся, конечно, къ пребыванію здѣсь Петра Великаго. Тутъ есть деревянный соборъ Петра и Павла, устроенный такъ, чтобы съ внѣшней его стороны можно было взбираться наверхъ. Говорятъ, что Петръ Великій любилъ подниматься на этотъ соборъ и любоваться озеромъ Онего.
Есть здѣсь также прекрасный паркъ, гдѣ Петръ собственноручно сажалъ деревья и гдѣ былъ выстроенъ для него дворецъ. Есть тутъ монументы Петру Великому и Александру II, есть домъ Державина и, конечно, какъ въ губернскомъ городѣ, много большихъ казенныхъ зданій. Другой городъ, Повѣнецъ, уже относится къ краю лѣса, воды и камня.

___________


image017.jpg
image017.jpg (38 КБ) 5096 просмотров


Про Повѣнецъ говорятъ обыкновенно: онъ всему міру конецъ. Но, какъ я уже говорилъ, для меня съ Повѣнца только и начинался самый любопытный міръ.
И опять я задаю себѣ тотъ же вопросъ: какъ характеризовать маленькій городокъ въ сѣверномъ углу Онежскаго озера — Повѣнецъ? Я помню постоянный звукъ колокольчиковъ: это бродили коровы по улицамъ городка. Звукъ этихъ колольчиковъ мнѣ объясняетъ все. Повѣнчáнъ, такъ же, какъ и петрозаводцевъ, я не хочу этимъ обидѣть; не ихъ вина въ томъ, что старинное, существовавшее еще въ XVI в. селеніе Повѣнцы, потомъ было названо городомъ Повѣнцомъ. Если же считать его селеніемъ, то въ присутствіи коровъ на улицахъ нѣтъ ничего удивительнаго. И въ самомъ дѣлѣ, коренные жители этого „города” занимаются до сихъ поръ земледѣліемъ; тутъ же за деревянными домиками и начинаются ихъ поля. Другая, „лучшая” часть населенія въ лучшихъ домахъ — чиновники. Вотъ и все, что я могу сказать о Повѣнцѣ.
Дальше: широкая дорога между непрерывными стѣнами угрюмаго сѣвернаго лѣса. То и дѣло вздрагиваетъ повозка,
наскакивая на разбросанные повсюду камни-валуны, или шипитъ по желтоватому крупно-зернистому песку съ мелкими гальками. А изъ лѣса сверкаетъ чистая вода лѣсныхъ озеръ, „бѣлыхъ ламбинъ” ). Время отъ времени шумъ экипажа пугаетъ купающихся въ разогрѣтомъ пескѣ тетерокъ съ цыплятами. Но мать не оставляетъ дѣтей, а торопливо уводитъ ихъ въ лѣсъ, постоянно оглядываясь назадъ.
Повозка мчится все выше и выше, то спускаясь, то поднимаясь между террасами, холмами и скатами. Тихо ѣхать нельзя: „бармачи” (овода) замучатъ лошадей. Ихъ цѣлыя полчища танцуютъ возлѣ насъ, и, кажется, движеніе впередъ имъ не стоитъ усилій.
Въ 13 верстахъ отъ Повѣнца, въ дер. Волозеро перемѣнили лошадей и снова понеслись вверхъ. Проѣхавъ еще верстъ 15, мы пересѣкли въ косомъ направленіи Масельгскій хребетъ — высшую точку подъема. Этотъ хребетъ есть водораздѣлъ Балтійскаго и Бѣломорскаго бассейновъ.
Съ этого мѣста, если бы только можно было видѣть такъ далеко, открылась бы грандіозная каменная терраса со ступенями назадъ къ Балтійскому морю и впередъ къ Бѣлому. Величественныя озера выполняютъ ступени этой гигантской двойной лѣстницы и переливаются одно въ другое шумящими рѣками и водопадами. Назади узкая лента Долгихъ озеръ переливается Повѣнчанкой въ Онежское озеро. Многоводное Онего по Свири стекаетъ въ круглую Ладожскую котловину, по старинному озеру Нево, а оно по коротенькой Невѣ спускается къ Балтійскому морю. Впереди тоже рядъ озеръ: Маткозеро, Телекинское, Выг-озеро со множествомъ острововъ; послѣднее тремя живописными водопадами переливается въ стремительный Выгъ и стекаетъ къ Бѣлому морю. У подножья перваго склона террасы Петербургъ, а у другого Ледовитый океанъ, полярная пустыня.
Такъ рисуется воображенію географическая картина этихъ мѣстъ. Но и простымъ глазомъ видно то же самое, только на меньшемъ пространствѣ. Въ дымчатой синевѣ океана лѣсовъ
тутъ сверкаютъ террасы озеръ, разсѣянныхъ всюду между причудливо смыкающимися склонами.
— „Лѣсомъ, водой и камнемъ мы богаты”, говоритъ ямщикъ.
И замираютъ слова человѣка. Безмолвіе! Лѣсъ, вода и камень...



Рѣка Верхній Выгъ.
image019.jpg
image019.jpg (43.14 КБ) 5096 просмотров
Творецъ будто только что произнесъ здѣсь: „Да соберется вода, которая подъ небомъ, въ одно мѣсто, и да явится суша”!
И вода стала стекать къ морямъ, а изъ подъ нея выступать камни.
Въ этихъ мѣстахъ создалась такая корельская легенда:
„Вначалѣ въ мірѣ ничего не было. Вода вѣчно волновалась и шумѣла. Этотъ шумъ несся къ небу и безпокоилъ Бога. Наконецъ, разгнѣванный, Онъ крикнулъ на волны, и онѣ окаменѣли, превратились въ горы, а отдѣльныя брызги въ камни, разсѣянные повсюду. Мѣста между окаменѣлыми
волнами наполнились водой, и такъ образовались моря, озера и рѣки”.
Въ этомъ случаѣ, какъ часто бываетъ, художественное творчество предупредило медленные поиски науки. Теперь и наука утверждаетъ, что вначалѣ здѣсь была только вода. Ледовитый океанъ въ этомъ мѣстѣ соединялся съ Балтійскимъ моремь. Немногія такія мели, какъ вершина Масельгскаго хребта, выглядывали съ поверхности ледниковаго моря. Громадныя льдины Скандинавскаго ледника плавали по океану, задерживаясь только на этихъ меляхъ. Тутъ на меляхъ онѣ таяли и оставляли всю массу камней, которую увлекли съ собою, спускаясь съ горъ. Работою подземныхъ силъ изъ воды выдвигались все новыя и новыя мели, а льдины оставляли на нихъ холмы ледниковаго наноса. Вотъ такъ и образовались здѣсь всюду раскинутыя, вытянутыя съ ССЗ на ЮЮВ грядки кряжей: сельги. Низменныя же мѣста между сельгами остались наполненными водой. На каменныхъ сельгахъ выросли хвойные лѣса, а въ лѣсахъ люди „живяху, яко же и вcякій звѣрь”.
* *
*
Названіе „Выговскій край” не существуетъ въ географіи. Онъ входитъ въ общее названіе „Поморья”. Но онъ своеобразенъ во всѣхъ отношеніяхъ и достоенъ отдѣльнаго названія. Онъ занимаеть всю ту мѣстность, которая прилегаетъ къ берегамъ Выг-озера, впадающаго въ него съ юго-запада Верхняго (южнаго) Выга и вытекающаго изъ сѣвернаго конца озера Нижняго (сѣвернаго) Выга.
Мнѣ казалось удобнѣе ознакомиться съ этимъ краемъ, если поселиться гдѣ-нибудь въ деревнѣ въ центрѣ его и отсюда уже ѣздить на лодкѣ на югъ или на сѣверъ. Какъ разъ по срединѣ длины Выг-озера, на одномъ изъ его безчисленныхъ острововъ, есть деревенька „Корельскій островъ”. Вотъ ее то я и избралъ своимъ пристанищемъ. Этотъ планъ былъ одобренъ и дѣдомъ рыбакомъ, у котораго я ночевалъ передъ поѣздкой по Выг-озеру.
— „Жёнки ѣдутъ на Корельскій, онѣ тебя и отвезутъ” — сказалъ мнѣ старикъ.

— „Вотъ наши жёнки, любы тебѣ?” рекомендовалъ онъ мнѣ двухъ женщинъ съ загорѣлыми, обвѣтренными лицами, въ сапогахъ, высоко подтянутыми юбками и съ веслами въ рукахъ.
Потомъ дѣдъ повернулъ свою сѣдую большую голову по вѣтру и сказалъ „жёнкамъ”:
— „На озерѣ вамъ хорошая повѣтерь будетъ, шалонникъ дуетъ”.
Слово „шалонникъ» означаетъ SW—вѣтеръ. Другіе вѣтры, какъ я потомъ узналъ, назывались: лѣтній (S), стокъ (W),



Женщина гребецъ.
image021.jpg
image021.jpg (42.96 КБ) 5096 просмотров
побережникъ (NW), обѣдникъ (SW), полуночникъ (WN), торокъ (вихрь) и жаровой, т. е. случайный, лѣтній вѣтеръ.
— „Хорошій, походный вѣтерокъ”, продолжалъ дѣдъ, „парусъ не забудьте”.
— „А мы не взяли, дѣдушка, отвѣчали жёнки”.
— „Такъ дать что-ль”?
— „А бе есть, такъ и дай”.
Дѣдушка одолжилъ намъ парусъ, сшитый изъ мѣшковъ, и мы пошли къ берегу. Тамъ была вытащенная на половину изъ воды простая небольшая лодка. На этой лодкѣ и приходилось плыть по громадному въ 70 в. длины и до 20 в. ширины

бурному Выг-озеру. Ко всему этому я узналъ, что лодка „безъ единаго гвоздя сдѣлана” и „сшита” вересковыми прутьями. Такъ оказывалосъ прочнѣе, проще и дешевле. Такъ, кажется, по преданію, строился и Ноевъ ковчегъ.
Немножко жутко было ѣхать въ такой лодкѣ, да еще съ жёнками. Но это только съ самаго начала; потомъ же, какъ я убѣдился, жёнки, которыя выросли на водѣ и начали плавать по озеру грудными младенцами, ничѣмъ не уступали мужчинамъ. Мужья сохранили только за собой право всегда сидѣть на рулѣ. Сначала кажется несправедливымъ, когда видишь, какъ жёнка гребетъ, а мужъ сидитъ на кормѣ, чуть придерживая рулевое весло, а иногда еще при этомъ выпивая и закусывая рыбникомъ. Но, когда я присмотрѣлся, какое огромное напряженіе силъ требуется отъ рулевого въ бурю и даже вообще при вѣтрѣ на лодкѣ съ парусомъ, то понялъ, что тутъ ничего особенно несправедливаго нѣтъ. Оно, можетъ быть, и есть, но ужь это вездѣ и во всемъ пока такъ водится.
Итакъ, мы ѣхали по Выг-озеру съ жёнками, на лодкѣ безъ гвоздей, на „Корельскій островъ”. Впередъ уходила на сѣверъ безконечная водная ширь, „большое озеро”, свободное, безъ острововъ, а направо виднѣлся лѣсъ.
— „Это острова”?
— „Нѣтъ, это сузёмокъ. Вонъ острова”!
— „А это”?
— „Это то-же острова. У насъ ихъ такъ много, что и не толкуемъ. Всего на озерѣ ихъ сколько дней въ году и еще три. Дальше еще кучнѣе пойдутъ. Острова да салмы, острова да салмы”.
„Салмы” — значитъ проливы, слово корельское, какъ и всѣ географическія названія, сохранившія память о старыхъ хозяевахъ этого озера.
— „На вѣкахъ тутъ у насъ обязательно корелякъ жилъ”, поясняютъ мнѣ жёнки.
Дѣдъ, который сулилъ намъ повѣтерь, не ошибся. Какъ только мы выбрались изъ лабиринта салмъ, подулъ сильный попутный вѣтеръ. Жёнки, довольныя, стали устанавливать мачту, продѣвая конецъ ея черезъ отверстіе въ лавочкѣ и укрѣпляя въ прибитой на днѣ лодки желѣзной подковѣ.

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:22, Пт

— „Какъ повѣтерь”, заговорили онѣ оживленно, „тутъ ужь поѣздка любая, тутъ сиди пóла да посвистывай. Не здымай высоко! Сóрьвется! Поставь райнó ) повыше! Погорàже отпусти, не порáто натягивай, а то лодку опружитъ”.
Жёнки, наконецъ, установили парусъ; одна обмотала снасть вокругъ сапога, оперлась имъ въ уступъ на днѣ лодки, а обѣими руками стала держать рулевое весло.



Выг-озеро.
image023.jpg
image023.jpg (45.6 КБ) 5095 просмотров
Лодка понеслась, какъ стрѣла. Закидѣли бѣлыя волны. Надвигалась туча.
— „Вѣтеръ чернѣетъ! Темень ставатъ, Божія милость, крестятся гребцы. Наше озеро свирипо, какъ повіютъ вѣтры большіе, да забѣгаютъ бѣляки, падетъ погодушка необъятная! Хоть вопи, а ѣхать надо. Забѣжитъ девятка ), какъ хорома великая, и, словно въ могилушку, опуститъ. Между девятками, какъ между хоромами, не видать лодки. Разъ насъ
со старухой на островъ выкинуло, такъ дня два зубами щелкали.”
— „Гляди, гляди, молвія маше” — восклицала другая жёнка. „Экъ грянуло!”
Туча прошла, и вѣтеръ сталъ стихать.
— „Бокомъ прошла Божія милость. Вѣтеръ лосѣетъ!”
Заѣхали въ салму, и стало вовсе тихо. Парусъ заколыхался. Надъ озеромъ повисла радуга.
— „Краса идетъ! Радуга! Надо парусъ рòнить”.
Стали присматриваться, куда падаетъ конецъ радуги. Если на „сузёмокъ”, то дождя не будетъ, если на воду, то снова „темень” зайдетъ.
— „Да теперь недалеко осталось. Вотъ салмочку проѣдемъ, обогнемъ коргу, тамъ будетъ бéрежная сельга, потомъ комлевая, медвѣжій боръ и Корельскій островъ”.
* *
*
Большія бури на Выг-озерѣ бываютъ осенью, а лѣтомъ оно часто совершенно спокойно и сверкаетъ на солнцѣ, какъ громадное зеркало. Налетитъ „торочекъ” — случайный вѣтерокъ (вихрь), и заблеститъ водная гладь милліонами искръ. Но лѣтомъ вѣтеръ быстро пролетаетъ куда-то и исчезаетъ безслѣдно; этотъ „жаровой” вѣтеръ не имѣетъ никакого значенія при поѣздкѣ, и черезъ пять, десять минутъ озеро остается такимъ же спокойнымъ, какъ и раньше. Иногда солнце такъ грѣетъ, что становится и очень тепло. Но все какъ-то не довѣряешь этому теплу. Словно за тепломъ и свѣтомъ гдѣ-то притаился холодокъ и шепчетъ: это не лѣто, это только „межень”, пройдетъ эта теплая пора и здѣсь на этомъ мѣстѣ будетъ ледъ и темная безпрерывная ночь.
На озерѣ всюду разбросаны большіе и маленькіе острова. Большіе не такъ интересны; ихъ не охватываешь глазомъ и они кажутся берегомъ. Но маленькіе своеобразно красивы. Особенно хороши они въ лѣтнюю, совершенно тихую погоду. Изъ водной глади тогда всюду выростаютъ кучки угрюмыхъ елей. Онѣ тѣсно жмутся другъ къ другу и, будто что-то скрываютъ между собою. Напоминаютъ они немного Беклиновскій „Островъ смерти”. Какъ извѣстно, на знаменитой

картинѣ бросается въ глаза сначала группа кипарисовъ, скрывающая загадку смерти, потустороннюю жизнь. Присмотрѣвшись къ картинѣ, замѣчаешь, что между кипарисами продвигается лодка, и кто-то въ бѣломъ везетъ гробъ, осыпанный розами...
Вотъ и тутъ также что-то выдвигается бѣлое. Что это? Семья лебедей. И вдругъ надъ сѣвернымъ островомъ смерти



Островъ на Выг-озерѣ.
image025.jpg
раздается дикій хохотъ: га, га, га. Это летитъ гагара, падаетъ на воду и исчезаетъ.
Между островами, особенно у низкихъ травянистыхъ береговъ, непремѣнно плаваютъ утки всякихъ породъ: алейки, овсянки, крёхъ и др.; онѣ смирныя, непуганныя, и „въ умѣ не дёржатъ”, что человѣкъ ихъ можетъ обезпокоить.
Не всегда можно добраться до острова на лодкѣ. Онъ окруженъ подводными камнями — „лудами”. А съ двухъ сторонъ,
обыкновенно съ ССЗ и съ ЮЮВ отъ него спускаются въ озеро каменистыя стрѣлки: „корги”. Отъ этого кажется, что островъ лежитъ на выдающимся изъ воды каменномъ пьедесталѣ. Камни, окружающіе островъ, объясняютъ, что онъ не что иное, какъ размытая сельга. Въ срединѣ его, на неразмытой части, гдѣ сохранился песокъ и галька, селились деревья, охватывая камни корнями, а размытыя части образовали „корги”, т. е. каменистыя косы, и луды — подводные камни. Иногда вода совершенно размывала островъ, и деревья не могли поселиться на голыхъ камняхъ — это мели, „сухія луды”. На лудахъ нерестится рыба, на сухихъ лудахъ любятъ собираться большими стадами чайки.
* *
*
Всѣ эти птицы, — утки всѣхъ породъ и лебеди, почти не боятся человѣка. Ихъ не стрѣляютъ. „Зачѣмъ”, скажутъ, „ихъ бить, когда для пищи опредѣлена „дичь”, т. е. лѣсная птица: рябчики, тетерева, мошники (глухари)”. „Лебедь и утка”, скажутъ, „намъ никакого вреда не приносятъ, самая безобидная птица”. Про хорошаго человѣка здѣсь говорятъ: „Степенный человѣкъ, самостоятельный, Бога почитаетъ и не то что лебедей, но и утокъ не трогаетъ”.
Вотъ почему лебеди не боятся человѣка, подплываютъ съ дѣтьми къ деревнямъ. А утки такъ непремѣнно селятся въ болотахъ, ближайшихъ къ селеніямъ. Когда мнѣ про это разсказывалъ одинъ старичекъ, то прибавилъ: „Стало быть и ей (уткѣ) это нужно, понимаетъ она”.
Какъ-то разъ мы плыли съ этимъ старичкомъ на лодкѣ въ узкой салмѣ. Семья лебедей плыла впереди, стараясь уплыть отъ насъ и не желая улетать и оставлять маленькихъ дѣтей. Старику показалось, что я хочу ихъ стрѣлять; онъ въ страхѣ схватилъ меня за руку и сказалъ: „Что ты, что ты, Господь съ тобой, это нельзя”!
И разсказалъ мнѣ по этому поводу такую исторію:
— „Молодъ я былъ, глупъ. Пришла мнѣ разъ въ голову такая дурь, убить лебедя. Ходилъ я полѣсовать, день проходилъ, хоть бы что. Настала ночь. И такая-то свѣтлая, хоть баба шей! Озеро стоитъ тихое, тихое. Смотрю, по серединѣ

у камня быстерокъ (струйка) играетъ. Думаю, это не рыба быструетъ. Приглядѣлся и вижу: на камнѣ среди озера выдра сидитъ, хвостъ свѣсила, отъ того и вода колышется. Сталъ прилаживаться. Фырсь! носомъ и въ воду. И взяла досада. Вижу плыветъ пара лебедей. Сошлись близко головками. Я прицѣлился. Не успѣлъ сливить ), разошлись. А по одной стрѣлять я не посмѣлъ. Отошелъ саженей пять, смотрю, катитъ



Корга.
image027.jpg
image027.jpg (42.41 КБ) 5095 просмотров
на меня олень, что стогъ сѣна, рога, что борона. Я его и свернулъ. А если бы я по лебедямъ стрѣлялъ, то верстъ на пять распугалъ бы всѣхъ оленей”.
— „Да вотъ покойникъ Иванъ Кузьмичъ”, сказалъ другой гребецъ, „убилъ лебедя весной, а къ осени и померъ, черезъ годъ жена померла, дѣти, дядя, весь родъ повымеръ”.
— „Эхъ, а что тоски-то въ немъ! Попробуй одну убить. Полетитъ кверху, будетъ на воду падать, и пары себѣ ужъ больше никогда не подберетъ”.

Я долго старался добиться, почему именно лебедь нельзя стрѣлять, но мнѣ не могли этого объяснить. „Грѣхъ” — послѣдняя причина въ сознаніи мѣстныхъ людей.
Трудно понять, откуда взялось это повѣрье. Какъ извѣстно, въ нашихъ сказкахъ царевна обращается въ лебедь, а въ миѳологіи всѣхъ вообще арійскихъ народовъ лебедь привозитъ и отвозитъ божества. Но если это повѣрье связано съ древне-славянской миѳологіей, то почему же въ былинахъ такъ часто „рушаютъ” бѣлую лебедь? Быть можетъ, оно заимствовано отъ финновъ? Или, быть-можетъ, связано съ тѣмъ, что здѣсь на сѣверѣ старовѣры поддерживали законы Моисея, запрещающіе употреблять въ пищу лебедь? Какъ бы то ни было, но обычай прекрасенъ и, кажется, будто онъ непремѣнно такъ и долженъ быть здѣсь, въ этомъ краю непуганныхъ птицъ.
* *
*
Вѣроятно, многіе изъ необитаемыхъ теперь Выгозерскихъ острововъ были когда-то заселены. Иногда увидишь врубленный въ дерево восьмиконечный старовѣрскій крестъ, иногда попадаются сложенные въ кучи, очевидно рукою человѣка, камни. Мѣстные люди здѣсь находятъ котелки, монеты, стрѣлы. Есть много повѣрій о зарытыхъ въ нихъ кладахъ. Острова кажутся могилами.
И въ самомъ дѣлѣ, въ этомъ краю, какъ и во всемъ Обонежьѣ, происходили когда-то постоянныя столкновенія шведовъ, финновъ и славянъ. Это было время непрерывныхъ войнъ и опасностей. Вотъ почему, вѣроятно, стариннѣйшія селенія здѣсь и до сихъ поръ находятся на островахъ или въ едва проходимой глуши. Большинство обонежскихъ кургановъ, „сопокъ”, относятся къ этимъ старымъ временамъ. Но здѣсь, въ Выговскомъ краю, мало осталось объ этомъ преданій. „На вѣкахъ жили” и больше ничего. А чьи эти котелки, монеты, стрѣлы, могилы? Кто зарылъ въ землю клады, о которыхъ съ такой увѣренностью говорятъ старые люди? Здѣсь сейчасъ же отвѣтятъ: это паны. Они тутъ жили, это всѣмъ извѣстно.
— „Вотъ тутъ жили, гдѣ кузнецова изба стоитъ” сказалъ мнѣ разъ одинъ старикъ и такъ увѣренно, словно самъ лично видѣлъ этихъ пановъ.

— „А вотъ на томъ мѣстѣ ихъ главный притонъ былъ” — разсказывалъ мнѣ дальше старикъ о панахъ.
Островъ, на которомъ жили паны, называется „Городовой”, и, вѣроятно, потому, что тамъ было „городище”, укрѣпленное мѣсто, въ родѣ небольшой крѣпости. Отсюда, съ этого острова, по преданію, паны пріѣзжали въ



Берегъ Выг-озера. Песчаные наносы: сюрьга.
image029.jpg
image029.jpg (49.34 КБ) 5095 просмотров
селенія, грабили ихъ, забирали съ собой крестьянъ и заставляли на себя работать. Но кто же были эти паны? Долго я не могъ добиться, какъ объясняютъ себѣ мѣстные люди появленіе пановъ въ такомъ глухомъ краю. Наконецъ, одна старая 90-лѣтняя женщина, знавшая всякія сказки, стихи и былины, разсказала о нихъ слѣдующее:
„Былъ царь Гришка-разстрига; онъ женился въ другой землѣ и взялъ жену Марину. Стали возить Маринино приданое и возили три года.
Разъ шелъ конь съ приданымъ, да остановился, усталъ.
А пономарь звонилъ на колокольнѣ, увидалъ и спросилъ: „Что везете”?
— „Веземъ Маринино приданое”.
Пономарь взялъ, да и разбилъ одну бочку съ воза. А тамъ, въ бочкѣ два пана. Пономарь и объявилъ царю: „Ваше царское Величество, вотъ какое приданое возятъ съ другой земли”.
Пришла сила, повернула Маринину палату вверхъ дномъ. Марина же волшебница была, обернулась сорокой и улетѣла въ окно. А паны разбѣжались по русской землѣ, вотъ и у насъ жили и грабили”.
Такъ объясняетъ народъ появленіе пановъ въ Выговскомъ краю. На самомъ же дѣлѣ вторженіе пановъ относится къ тому времени, когда разбитыя въ сердцѣ Россіи войска второго самозванца разсѣялись по ея окраинамъ. Эти банды поляковъ, татаръ и казаковъ вторглись въ Олонецкую губернію изъ Вологодскаго и Бѣлозерскаго уѣздовъ. „Паны”, по современнымъ актамъ, оскверняли церкви Божіи, снимали съ образовъ оклады, мучили и сѣкли крестьянъ, отнимая у нихъ деньги и другое имущество, выжигали гумны и клѣти, а хлѣбъ увозили съ собой въ „остроги”. Эти остроги или острожки были укрѣпленныя мѣста, и, вѣроятно, находилисъ тамъ, гдѣ теперь указываютъ панскіе „городки” или „городища”, какъ, напр., островъ „Городовой” на Выг-озерѣ.
Шайки грабителей бродили по Олонецкому краю болѣе трехъ лѣтъ (до начала 1615 г.). Въ концѣ 1614 г. царь Михаилъ Ѳедоровичъ отправилъ на имя Бѣлозерскаго воеводы Чихачева грамоту cъ приказаніемъ объявить казакамъ всепрощеніе и пригласить ихъ на государеву службу противъ шведовъ съ обѣщаніемъ денежнаго жалованья. Казаки откликнулись и въ январѣ 1615 г. явились въ сборномъ пунктѣ (село Мегра, Вытегорскаго уѣзда) въ количествѣ отъ 30 до 40 тысячъ человѣкъ при 74 атаманахъ, желавшихъ итти на государеву службу подъ Новгородъ, подъ Ладогу и подъ Орѣшекъ.
Такъ кончились эти тяжелыя времена для Олонецкаго края. Неизвѣстно, ушли ли въ это же время и паны съ
острова „Городового” на Выг-озерѣ, или, быть можетъ, продолжали болѣе или менѣе долгое время грабить окрестныхъ жителей. А, можетъ-быть, народъ расправился съ ними по своему. Возможно и то, и другое. Выгозерцы всѣ отъ стараго до малаго разсказываютъ о концѣ пановъ такое преданіе:
Тамъ, гдѣ теперь находится Койкинскій погостъ (селеніе на острову въ с.-з. большомъ заливѣ Выг-озера), жилъ крестьянинъ Койко съ своей старухой. Разъ, когда Койко уѣхалъ на ловъ, паны пришли къ его старухѣ и стали требовать денегъ. Но старуха денегъ имъ не показала. Паны убили старуху. Въ это время пріѣхалъ Койко и сказалъ, что онъ знаетъ, гдѣ кладъ, и взялся доставить пановъ туда.
Паны согласились и легли въ лодку спать. Старикъ прикрылъ ихъ парусомъ и повезъ къ Воицкимъ падунамъ (т. е. въ сѣверный конецъ Выг-озера, къ истоку рѣки сѣверный Выгъ). Какъ разъ у того мѣста, гдѣ находится „падь”, есть „Еловый островокъ”. У этого островка Койко бросилъ весла, ухватился за дерево и выскочилъ, а паны съ лодкой полетѣли въ пучину.
* *
*
Я помню, что преданія о панахъ мнѣ разсказывали какъ разъ въ то время, когда я ѣхалъ на лодкѣ осматривать Воицкіе водопады. Говорятъ, что шумъ этихъ падуновъ бываетъ слышенъ еще въ Дубровѣ въ 10 верстахъ отъ нихъ. Но попутный намъ вѣтерокъ уносилъ звукъ въ другую сторону, и я ничего не слыхалъ даже, когда мы прiѣхали въ Надвоицы, селеніе на Выгу почти у самыхъ Воицкихъ водопадовъ.
Тѣ гребцы, которые привезли меня въ Надвоицы и брались доставить къ водопадамъ, говорили, что это опасно. Но тутъ, въ Надвоицахъ, мѣстные опытные люди сейчасъ-же предложили свои услуги доставить меня на тотъ самый „Еловый островокъ”, возлѣ которого падаетъ вода и гдѣ потонули паны. Гребцы взялись меня доставить на островокъ сверху, прямо надъ водопадами. Если бы я зналъ, какъ это опасно, то, конечно, ужъ предпочелъ бы ѣхать снизу по обезсилѣвшей уже водѣ падуновъ. Но я этого не зналъ и поѣхалъ.

Выгъ у селенія Надвоицы еще не имѣетъ вида обыкновенной горной, бурливой рѣки. Однако, все-таки вода довольно сильно стремится куда-то, всюду всплескиваетъ о камни, безспокоится, всюду виднѣются „вьюны”, лодкой нужно только управлять. Впереди, посрединѣ рѣки, виднѣется



Воицкiе падуны (Среднiй).
image031.jpg
image031.jpg (49.56 КБ) 5095 просмотров
кучка елей, съ виду какъ разъ такой же островокъ, какъ на Выг-озерѣ.
По мѣрѣ приближенія къ этому острову, хотя и не видно падуновъ, начинаешь понимать всю страшную опасность такой поѣздки. Становится очевиднымъ, что вода низвергается возлѣ самого островка по обѣимъ его сторонамъ, а между водопадами только каменный мысокъ, къ которому и нужно непремѣнно пристать лодкѣ, иначе она полетитъ внизъ. Хотѣлось бы повернуть назадъ. Но уже поздно, у гребцовъ разсчитаны всѣ движенія; теперь даже и говорить неудобно, малѣйшая
ошибка, и конецъ всему. Одинъ правитъ, а другой держитъ на готовѣ жердь, чтобы удержать лодку, когда она пристанетъ. Торопливо, съ замирающимъ сердцемъ выскочилъ я на островъ. А гребцы сказали, что пріѣдутъ черезъ часъ снизу, гдѣ они будутъ „поѣздовать”, т. е. ловить рыбу сѣтью въ клокочащей водѣ. Я остался одинъ на каменной глыбѣ между ельями, окруженный бушующей водой.
...Гулъ, хаосъ! Трудно сосредоточиться, немыслимо отдать себѣ отчетъ, что же я вижу? Но тянетъ и тянетъ смотрѣть, словно эта масса сцѣпленныхъ частицъ хочетъ захватить и увлечь съ собою въ бездну, испытать вмѣстѣ все, что тамъ случится.
Но внимательно всматриваясь, замѣчаешь, что прыгающія брызги у темной скалы, не всегда взлетаютъ на одну и ту же высоту: въ прошедшую секунду выше, или ниже, въ слѣдующую не знаешь, какъ высоко онѣ прыгнутъ.
Смотришь на столбики пѣны. Они вѣчно отходятъ въ тихое мѣстечко подъ навѣсъ черной каменной глыбы, танцуютъ тамъ на чуть колеблющейся водѣ. Но каждый изъ этихъ столбиковъ не такой, какъ другой. А дальше и все различно, все не то въ настоящую секунду, что въ прошедшую, и ждешь неизвѣстной будущей секунды.
Очевидно, какія-то таинственныя силы вліяютъ на паденіе воды, и въ каждый моментъ всѣ частички иныя: водопадъ живетъ какою-то безконечно сложной собственной жизнью...
Съ Еловаго островка видны только два водопада: средній, самый большой и величественно спокойный, падающій отвѣсно, и правый, если стать лицомъ къ Выг-озеру, бурливый, безпокойный, брызжущій; онъ называется „боковой”. Третій водопадъ нужно смотрѣть съ берега; его не видно съ Еловаго островка за другимъ голымъ каменнымъ островкомъ, сзади котораго онъ и падаеть. Онъ называется „мельничный”. Теперь мельница находится вблизи бокового водопада, но онъ все-таки по-старому называется мельничный. По этому водопаду спускается лѣсъ при сплавѣ его въ Сороку, потому что онъ значительно меньше, чѣмъ другіе. Вода отъ всѣхъ трехъ водопадовъ собирается въ небольшой котловинѣ сзади Еловаго островка, который отсюда уже представляетъ

довольно высокую скалу. Въ этой котловинѣ раздѣленныя натрое воды Выга встрѣчаются и, словно радуясь встрѣчѣ, бурлятъ, кипятъ, прыгаютъ, вертятся, прижимаются къ лѣвому высокому скалистому берегу и уносятся, разливаясь вскорѣ широкимъ Наводвоицкимъ озеромъ.



Воицкiе падуны. (Среднiй въ профиль).
image033.jpg
image033.jpg (48.21 КБ) 5095 просмотров
Въ бурливой котловинѣ, гдѣ встрѣчаются воды, живописно разбросаны громадные валуны, кое-гдѣ на нихъ сидятъ мальчишки, удятъ рыбу. Тутъ же на этой бурливой водѣ, поѣздуютъ съ сѣткой въ рукѣ ловцы, ловятъ харіусовъ и форель. А наверху высокой скалы на соснѣ ждетъ свою добычу всегда ненасытная скопа.
Въ боковомъ падунѣ, хотя и чрезвычайно бурномъ, есть мѣсто, гдѣ вода падаетъ по уступамъ, вѣроятно, съ высоты не болѣе одного, полутора саженей; вотъ въ этомъ-то мѣстѣ
и проходитъ бѣломорская семга въ Выг-озеро. По словамъ мѣстныхъ рыбаковъ, семга, ударяя хвостомъ о воду, можетъ прыгнуть до двухъ аршинъ надъ водой. Стремленіе этой рыбы пробраться въ рѣку къ мѣстамъ нереставанія такъ велико, что она рѣшается перескочить и падунъ. Прыгая съ уступа на уступъ, по „щельямъ” ), она попадаеть, наконецъ, въ Выгъ



Воицкiе падуны. (Боковой).
image035.jpg
image035.jpg (49.26 КБ) 5095 просмотров
и въ Выг-озеро. Иногда она, не разсчитавъ разстоянія, выпрыгиваетъ на сухую скалу и тутъ же немедленно расклевывается скопой. Одинъ мѣстный батюшка, развѣдавъ ходъ семги, приспособилъ какъ-то у падуна ящикъ, такъ что въ него попадала вся семга. Одкако, выг-озерскіе рыбаки скоро потребовали отъ батюшки, чтобы онъ убралъ свой ящикъ.
Перебраться съ Еловаго островка на берегъ не совсѣмъ безопасно и снизу; поэтому приходится переѣзжать черезъ
ослабленную, но все еще быструю струю бокового падуна. Маленькая долбленая лодочка, „карбасикъ”, ставится кормщикомъ приблизительно подъ угломъ 45° къ струѣ. Вода, ударяя въ носъ карбаса, старается перевернуть его, но вмѣстѣ съ тѣмъ и относитъ на другую сторону. Ловкій ударъ весломъ вò время окончательно переноситъ карбасъ изъ бурлящей воды въ тихое мѣсто къ берегу.
За рѣкой Выгомъ находится довольно высокая скала изъ хлоритоваго сланца, она называется Летегорой; за ней слѣдуетъ моховое болото, снова гора, но уже изъ тальковаго сланца, и потомъ возвышается надъ всею мѣстностью, прилегающая къ сѣверному углу Выг-озера и Сѣверному Выгу, Серебряная гора.
Мнѣ разсказывали, что гдѣ-то въ пещерахъ этой горы течетъ струя чистого серебра, что мѣсто это знала одна старуха, но умерла, и теперь уже никто не можетъ его найти.
Какъ ни фантастично это преданіе, но оно имѣетъ основаніе; и по геологическому строенію мѣстности, и по тому, что недалеко въ окрестностяхъ Сегозера уже найдены залежи серебряной руды, можно думать, что здѣсь она есть.
Мѣстные жители убѣждены, что гдѣ-то здѣсь есть серебро. Разсказываютъ, будто Даниловскіе скитники, добывали руду, дѣлали изъ нея рубли, и эти рубли ходили по всему сѣверу нѣсколько дешевле правительственныхъ.
Жилы же съ мѣдной рудой и, затѣмъ, съ золотой были открыты здѣсь еще въ 1732 г. однимъ крестьяниномъ изъ деревни Надвоицы. На полуостровѣ, образуемомъ, съ одной стороны, заливомъ Выг-озера, съ другой Выгомъ, былъ основанъ Воицкій рудникъ въ 1742 г. Сначала въ немъ добывалась только мѣдь, но съ 1745 г. стали добывать и золото. Кромѣ этихъ металловъ, въ рудоносной жилѣ находилась въ большемъ количествѣ и желѣзная руда. Но рудникъ потомъ былъ заброшенъ... Вообще всѣ изслѣдователи говорятъ о громадномъ запасѣ рудъ въ нашемъ сѣверномъ краю и сулятъ ему блестящую будущность.
_________

Кому же жить въ этомъ мрачномъ краю лѣса, воды и камня, среди угрюмыхъ елей и мертвыхъ богатствъ золота и серебра?

Казалось бы, что тихіе молчаливые невзрачные финны болѣе другихъ народовъ могли бы примириться съ этой жестокой средой, пріютиться гдѣ-нибудь между озерами, скалами, лѣсами и медленно, упорно, молчаливо приспособлять себя къ природѣ и природу къ себѣ.
Но финну жить здѣсь не пришлось, его мѣсто заняли славяне. Эти оказались слабы, неприспособленны; они и до сихъ поръ прозябаютъ здѣсь, изъ поколѣнія въ поколѣніе передаютъ грустныя воспоминанія о своей когда-то жизнерадостной, разудалой жизни. Теперь они поютъ о соловьяхъ, которыхъ здѣсь никогда не видали, ноютъ о зеленыхъ дубравушкахъ, окруженные соснами и елями, поютъ о широкихъ, чистыхъ поляхъ.
Нѣтъ, всякое обычное существованіе не удовлетворило бы этотъ край. Онъ не загорѣлся бы всею полнотою своей могучей внутренней силы.
Однако, было же время, когда край встрѣтился съ равнымъ, могучимъ и гордымъ противникомъ. Восьмиконечный, врубленный въ дерево крестъ, полузаросшія мохомъ кладбища, полуразрушенныя часовенки, преданія о мѣстахъ самосожженія — вотъ все, что осталось отъ этого времени борьбы и жизни въ этомъ краю.
Исторію этой борьбы старообрядцевъ съ суровой природой я разскажу потомъ, когда мнѣ придется говорить о скрытникахъ или пустынникахъ, старающихся въ нынѣшнія времена воспроизвести жизнь первыхъ, одушевленныхъ религіозной идеей, борцовъ-раскольниковъ. Но теперь я передамъ сначала все, что мнѣ удалось узнать изъ жизни людей на Корельскомъ островѣ и въ другихъ селеніяхъ Выговскаго края.
________

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:23, Пт

image037.jpg
image037.jpg (29.5 КБ) 5094 просмотра
Кто никогда не бывалъ въ нетронутыхъ культурой уголкахъ нашего сѣвера и знаетъ родной народъ только по представителямъ, напримѣръ, черноземнаго района, того поразитъ жизнь сѣверныхъ людей. Поразятъ эти остатки чистой, неиспорченной рабствомъ народной души.
Сначала кажется, что вотъ, наконецъ, найдена эта страна непуганныхъ птицъ: такъ непривычна эта простота, прямота, ласковость, услужливость, милая, непосредственная. Душа отдыхаетъ, встрѣтивъ въ жизни то, что давно ужь забыто и разрушено, какъ иллюзія.
Хорошо быть такимъ путешественникомъ, чтобы скользить по жизни и уносить съ собою, не задумываясь, такія прекрасныя, радостныя настроенія. Но я себѣ выбралъ неудачную въ этихъ цѣляхъ систему наблюденія края посредствомъ внимательнаго разглядыванія одного меленькаго, но характернаго его уголка. На мѣстѣ не нужно задерживаться, а ѣхать и ѣхать; тогда непремѣнно получится веселая и пестрая картина.
Задержавшись на мѣстѣ, приживаешься, свыкаешься и понемногу уходишь въ глубину человѣческихъ, мелкихъ, скрещенныхъ интересовъ. Не успѣешь оглянуться, исчезла иллюзія, исчезла страна непуганныхъ птицъ: живутъ себѣ люди, какъ люди.

Одна баба украла житную муку. Другая, хотя и „по тяжелой душѣ”, но доказала. Воровку съ мѣшкомъ на шеѣ и со сковородой на спинѣ провели по деревнѣ. Въ сковороду стучали, передъ каждой избой заставляли женщину кланяться. А вотъ Акулина, у нея что-то неладно: мужъ въ бурлакахъ, а она Максимку чаемъ поила. Собрались кумушки и постановили: „За Акулиной присматривать”. Про Дашку и говорить нечего: эта „вольная”, одна только и есть такая въ деревнѣ. Конечно, совсѣмъ худого за ней никто не знаетъ ничего. Послужила она въ Шуньгѣ горничной и явилась не въ сарафанѣ, а въ городскомъ платьѣ, съ мужиками вертится, мужики ее вертятъ, что совѣстно смотрѣть. Да оно и понятно. Разъ, главное, отецъ гулящій, худой былъ, на сплавахъ и на морѣ загуливалъ, да и мать тоже... всѣ знаютъ какая была. У всѣхъ на памяти, какъ изъ за нея въ Петровъ день вся деревня передралась. Лодочникъ Кожинъ поспорилъ изъ за лодки съ заказчикомъ на улицѣ. Стали ругаться крѣпче и крѣпче. Лодочникъ и скажи при народѣ: „Я не жена твоя, что даромъ съ мужиковъ деньги беретъ”. И поднялось! Откуда ни возмись у бабы колъ, коломъ она его по лбу. А за лодочника его бабы и ребята вступились, за ребятами матёрые люди. Полетѣли камни, всю огороду на колья разобрали. И много, много всего увидишь и узнаешь, какъ обживешься. Въ деревнѣ все на виду, каждый съ удовольствіемъ разскажетъ всю подноготную про своего сосѣда „порядоваго”. Слушаешь, слушаешь, наконецъ, станетъ обидно за человѣка. Да есть ли кто у васъ, кого не коснулись эти людскіе пересуды? Какъ же, какъ же, скажутъ, есть, есть такіе. И такъ скажутъ это „есть”,что успокоишься. Непремѣнно есть въ деревнѣ такіе люди.
Вотъ такой то исключительный человѣкъ на Корельскомъ островѣ — вопленица Степанида Максимовна.
— „Максимовна это особое дѣло, Максимовна у насъ горюша, хлебнула она горя, бѣдная”.
Но, прежде чѣмъ разсказать о Степанидѣ Максимовнѣ, я долженъ сообщить здѣсь то, что знаю о вопленицахъ и ихъ назначеніи, потому что Максимовна извѣстная по всему Выг-озеру вопленица, плакальщица или подголосница.
* *
*

image039.jpg
image039.jpg (31.7 КБ) 5094 просмотра
На сѣверѣ, знакомясь съ народными вѣрованіями, надгробными плачами и похоронными обрядами, можно незамѣтно для ихъ почувствовать себя вдругъ среди славянъ-язычниковъ. Множество признаковъ здѣсь говорятъ о нихъ. Во многихъ, напр., мѣстахъ Архангельской и Олонецкой губерній въ Ильинъ день передъ церковью закалываютъ быка. Часто

можно услыхать, какъ женщина увидавъ бабочку, скажетъ: „Вотъ чья-то душка летаетъ”; точно такъ же скажутъ иногда и про голубя, утку, про заюшку и горностаюшку — несомнѣнные слѣды вѣрованій въ переселеніе душъ въ животныхъ. Иногда почему-то кладбище представляетъ изъ себя своебразную картину: крестовъ на немъ почти нѣтъ, но за то на каждой могилѣ лежитъ лопата и стоитъ обыкновенный печной горшокъ, возлѣ горшка разсыпаны угли. Этотъ обычай, безъ сомнѣнiя, языческаго происхожденія, и введенъ, вѣроятно, старообрядцами. Если же ознакомиться съ надгробными плачами, то тутъ раскроется величайшая глубина и поэзія народной души. Правда, искренность, чистота сердечныхъ движеній при утратѣ близкихъ родныхъ несомнѣнны, а потому и плачи даютъ богатый матеріалъ какъ для науки, такъ и вообще для пониманія жизни народа.
Въ этихъ плачахъ разработана одна великая драма: борьба со смертью. И борьба не въ какомъ-либо переносномъ значеніи, а настоящая борьба, потому что для язычника смерть не успокоеніе и радость, какъ для христіанина, а величайшій
врагъ. Человѣкъ могъ бы жить вѣчно, но вотъ является это чудовище и поражаетъ его.
Прежде всего, являются зловѣщіе признаки приближенія этого величайшаго и непобѣдимаго врага. На крышу избы садится птица, филинъ, воронъ или сова, и укаетъ по звѣриному, свищетъ по змѣиному. Человѣкъ готовъ вступить съ ними въ борьбу; онъ готовъ отдать всѣ свои силы лишь бы избавить любимое существо отъ смерти. Но злодѣйка-душегубица идетъ, крадучись: по крылечку идетъ молодой женой, по сѣнямъ красной дѣвушкой, или залетитъ птицею-ворономъ, или зайдетъ калѣкой перехожею. Передъ вѣчнымъ врагомъ безсильно опускаются руки. Остается умилостивить, вступить съ нею въ сдѣлку. Чего, чего только не предлагается ей: и жемчужная подвѣсочка, и платочки левàнтеровы, и сбруя золоченая, и золотая казна, и гулярно цвѣтнó платьице и любимая скотинушка. Но смерть, или „судина”, не только неумолима, но даже радуется страданіямъ, съ наслажденіемъ плещетъ въ длани, водитъ ужасно голосомъ и поражаетъ жертву смертельнымъ ударомъ.
Человѣкъ умираетъ, въ родѣ какъ „солнышко за облачкомъ теряется, свѣтелъ мѣсяцъ по утру закатается или какъ меркнетъ звѣзда поднебесная”.
Душа умершаго человѣка селится въ особомъ „домовищѣ” или улетаетъ въ надзвѣздный міръ, въ царство вѣчнаго свѣта, тепла. Въ этомъ мірѣ души умершихъ парятъ, сходятся и расходятся легкія, свободныя, какъ облака: „стане облачко съ облачкомъ сходитися, може другъ съ другомъ на стрѣту пострѣтаетесь”.
Всѣ эти изначальныя народныя вѣрованія сохраняются и до сихъ поръ на сѣверѣ: „Изъ среды народа”, говоритъ Барсовъ ) „выступаютъ личности, которыя еще долго являются носителями древней погребальной причеты, извѣстныя подъ именемъ плакальницъ или вопленицъ; въ данномъ случаѣ, онѣ пользуются едва ли не священнымъ уваженіемъ въ народѣ; и долгъ въ отношеніи умершихъ, и тяжелое чувство дорогой потери, ищущее облегченія въ ясносознанныхъ думахъ

и слововыраженіяхъ, долгое время поддерживаютъ еще ихъ существованіе. Благодаря своимъ природнымъ дарованіямъ, вопленицы живо усвояютъ, сохраняютъ и преемственно передаютъ другъ другу формы и отчасти содержаніе древней, священной причеты. Время и исторія мало по малу стираютъ содержаніе плачей, но онѣ еще долго не могутъ осилить присущей имъ свѣжести и силы живыхъ явленій природы и совсѣмъ уничтожить ихъ воздѣйствіе на человѣческую душу. Вопленица по преимуществу является истолковательницей семейнаго горя; она входитъ въ положеніе осиротѣвшихъ; она думаетъ ихъ думами и переживаетъ ихъ сердечныя движенія; чѣмъ богаче ея запасъ готовыхъ оборотовъ и древнихь эпическихъ òбразовъ, чѣмъ лучше она обрисовываетъ думы и чувства въ животрепещущихъ явленіяхъ природы, тѣмъ умильнѣе и складнѣе ея причитанія, тѣмъ большимъ пользуется она вліяніемъ и уваженіемъ среди народа. Отдать послѣдній долгъ умершему собираются иногда цѣлыя селенія, а потому мы не вполнѣ опредѣлимъ значеніе вопленицы, если будемъ представлять ее истолковательницей чужого горя; вліяніе ея шире: она объявляетъ во всеуслышаніе нужды осиротѣвшихъ и указываетъ окружающимъ на нравственный долгъ поддержки, она повѣдаетъ нравственныя правила жизни, открыто высказываетъ думы и чувства, симпатіи и антипатіи, вызываемыя такимъ или другимъ положеніем семейной и общественной жизни”.
* *
*
Съ вопленицей Степанидой Максимовной я познакомился такимъ образомъ.
Разъ ночью не спалось. Непривычному человѣку и трудно приспособиться нормально спать такою ночью, когда такъ свѣтло, что далеко отъ окна можно свободно читать и писать. Помню, мнѣ показалось, что на небѣ сверкаютъ какія-то полосы, похожія на радугу. Меня очень заинтересовало это явленіе: ночью въ 12 часовъ радуга! Я подошелъ къ окну и сталъ разглядывать. Явленіе это для меня такъ и осталось неразгаданнымъ, но дѣло не въ томъ. Когда я разглядывалъ изъ окна яркія полосы, то до меня отчетливо доносился разговоръ снизу. Говорили двѣ женщины.

— „Разъ и мнѣ пришлось его видѣть”.
— „Ну какой же онъ изъ себя”?
— „Да на моего хозяина схожъ, тоже въ красной рубашкѣ показался, борода большая, самъ маленькій, лучинка въ рукѣ.
— „А гдѣ же ты его видѣла?”
„Да въ хлѣву”.
— „Ну такъ это не домовой, это дворовой хозяинъ. Домовой не показывается; его только во снѣ можно видѣть, или, если истомишься и забудешься. Вотъ, мнѣ пришлось его видѣть, какъ мужъ померъ. Ходила я тогда, матушка, вопѣть на могилку. И такъ то я порáто вопѣла, что задрожишь вся. Тутъ то онъ мнѣ и сталъ показываться. Стала я съ лица спадать. Домашники замѣчаютъ, а не знаютъ отчего, думаютъ съ тоски по мужу.
Разъ я такъ навопѣлась, подоила коровушку да и вошла въ избу. Темно, тихо, ребятишки спятъ, только слышно, какъ на печи старичекъ, странникъ захожій, кряхтитъ и стонетъ. Хотѣла я лучинку зажечь, да что то нѐможно стало и прилегла на лавочку. И забылась. Сплю не сплю, сама не знаю. Слышу дверь отворилась... вошелъ... идетъ ближе, ближе. А шевельнуться не могу. Вижу стоитъ... темно... разглядѣть не могу и такъ то онъ гораздо и горячо дышитъ. Наклонился ко мнѣ и за руку взялъ... Шерстн-о-о-й!”
— „Шерстной, говоришь!!“
— „Шерстной, матушка, прешерстной. Кричу: дѣдушка слѣзь съ печи“.
— „Что съ тобой”, — баитъ, „дитятко?”
Заплакала я тутъ, не хочу, говорю, умиратъ. А потомъ и согрѣшила: дѣдушка, говорю, умри за меня!!
— „Радъ бы”, говоритъ, „душка дорогая, радъ, да это дѣло Божье”.
Я взглянулъ въ окно и посмотрѣлъ внизъ на говорившихъ, меня замѣтили и перестали разговаривать. На другой день, когда старичекъ, мой хозяинъ, привелъ меня въ домъ Степаниды Максимовны, чтобы послушать ея „вопъ”, я узналъ въ хозяйкѣ ночную разсказчицу. Небольшого роста, живая старушка, съ ясными, чуть заволоченными дымкой грусти и горя голубыми глазами. Безчисленное множество дѣтей окружало ласковую старушку. Дѣти и на лавкахъ, и подъ лавками, на

полу, дѣти держатся за юбку старушки, выглядываютъ изъ за ея спины, дѣти пищатъ въ трехъ зыбкахъ. Кажется всѣ..., но, смотришь, гдѣ-нибудь у печки копошится въ золѣ совершенно голенькій, оглянулся, тамъ еще и еще...
— „Вотъ, Максимовна, гостя тебѣ привелъ, хочетъ твой вопъ послушать» — сказалъ старикъ.
— „Милости просимъ, милости просимъ, гость дорогой, только вопѣть то ужъ я какъ будто и стара!”
Кое какъ мы уломали Максимовну. Она сѣла на лавочку и, уставившись въ какую-то далекую точку, стала причитывать... И мнѣ стало неловко... У старушки катились по щекамъ слезы; она обнажала свое горе искренне, просто и красиво.
Я оглянулся на старика, онъ плакалъ. Улыбаясь сквозь слезы стыдливо и виновато, онъ мнѣ потихоньку сказалъ:
— „Не могу я этого ихняго вопу слышать; какъ услышу, такъ и самъ завоплю; дома, какъ завопятъ бабы, я гоню ихъ вонъ чѣмъ попало... Не могу...”
Всѣ женщины въ избѣ плакали. И даже молодой парень какъ-то ужъ очень неестественно повернулъ свое лицо въ уголъ. Мнѣ было неловко... Зналъ бы я, что даже въ обыденной жизни надгробная пѣсня можетъ вызвать такое серьезное чувство, то, конечно, не сталъ бы просить Максимовну вопѣть при людяхъ. Но она все вопѣла и вопѣла...
Вслушиваясь въ плачъ вдовы по мужу, я понялъ что тоскливое чувство вызывала, главнымъ образомъ, маленькая пауза въ каждомъ стихѣ. Спѣвъ нѣсколько словъ, она останавливалась, всхлипывала и продолжала. Но, конечно, много значили и слова. Надгробныя пѣсни Степаниды Максимовны образцовыя произведенія народной поэзіи. Вотъ одна изъ нихъ.

Плачъ вдовы ).

Ужъ какъ сѣсть горюшѣ на бѣлую брусовую на лавочку
Ужъ ко своей то милой любимой семеюшкѣ
Ко своей то милой вѣнчальной державушкѣ.

Ты послушай моя милая любимая семеюшка:
Ужь по сегодняшнему Господнему Божьему денёчеку
Какъ по раннему утру утреному
Вдругъ заныло мое зяблое ретивое сердечушко,
Вдругъ налетѣла малолетна мала птиченька,
Стрепенулась на крутомъ на складномъ сголовьицѣ.
„Ты долго спишь вдова сирота безпріютная!
„Какъ на раскатъ горѣ на высокой
„Тамъ разсаженъ садъ виноградье зеленое,
„Тамъ построено теплое витое гнѣздышко,
„Тамъ складены теплыя кирпичныя печеньки,
„Тамъ прорублено свѣтлое косящато окошечко,
„Тамъ поставлены столы бѣлодубовы,
„Тамъ скипячены самоварчики луженые,
„Тамъ налиты чашечки фарфоровы,
„Тамъ дожидаетъ тебя милая любимая семеюшка”.
Такъ ужъ будь проклята малолетна мала птиченька!
Обманула меня побѣдну вдову горе горькое.
Какъ на той на могилочкѣ на умершей
Не поставлено дивно хоромно строеньице
Тамъ повыросла только бѣлая березка кудрявая,
Тамъ не дожидаетъ меня милая вѣнчальная державушка:
Видно ужь отпало желанье великое...
* *
*
Да ужь какъ я, подумаю вдова сирота безпріютная:
Ужь какъ порозóльются быстрыя, струистыя рѣченьки
Ужь пробѣгутъ эти мелки, мелки ручееченьки
Ужь какъ порозòльется славно широко озерушко
Ужь какъ повыйдутъ эти мелкіе бѣлые снѣжечеки,
Я проторю путь торну широку дороженьку
Я на раскатъ на гору на широкую
Да ко той-то милой умершей семеюшкѣ.
Ужь вы завійте тонкіе сильные вѣтрушки,
Ужь разнесите эти мелкіе желтые песочики,
Раскались и эти нова гробова доска,
Раскалитесь, распахнитесь бѣлы саваны
Ужь покажись моя милая любимая семеюшка!

Ужь ты заговори со мной тайное единое словечушко,
Ужь поразбавь, паразговори, самоцтвѣтный лазуревый
камешекъ.
Ужь какъ придетъ темная зимняя ноченька,
Ужь я заберу моихъ милыхъ сердечныхъ дѣтушекъ,
Ужь какъ закутаю теплымъ собольимъ одѣялышкомъ.
Ужь какъ погляжу на это умноженное стадо дѣтиное
Пуще злѣе досаждаетъ, одоляетъ тоска кручина великая.
Погляжу я въ это свѣтло косящато окошечко,
Какъ на эту раскатну гору на высокую:
Ужь нейдетъ, не катится мои милая любимая семеюшка,
Ужь видно такъ мнѣ проживать коротать свою
молодость,
Не порой пройдетъ, да не времечкомъ
А пройдетъ молодость горючими слезьми.
……………………………………………………
* *
*
Вопленицей, истолковательницей чужого горя, Максимовна сдѣлалась не сразу. Чтобы понимать чужое горе, нужно было выпить до дна полную чашу своего собственнаго. „Сама я”, говоритъ Максимовна, „отъ своего горя научилась, пошло мнѣ обидно, поколотно, несдачно, вотъ и научилась”.
И все объяснеие. Простой народъ о своемъ талантѣ не станетъ кричать. Между тѣмъ Максимовна несомнѣнный и въ своемъ мѣстѣ общепризнанный талантъ. Въ дѣвушкахъ она была первой „краснопѣвкой” на Выг-озерѣ, въ дѣтствѣ знала и пѣла всякія байканья, укачивая въ зыбкѣ дѣтей. Постепенно, шагъ за шагомъ, жизнь измѣняла невинныя игрывыя дѣтскія пѣсенки Стёпки Максимовой въ дѣвичьи пѣсни краснопѣвки Степанидушки, потомъ въ свадебныя прощальныя заплачки невѣсты, въ надгробный плачъ вдовы по мужу и, наконецъ, въ причитанія плакальницы Степаниды Максимовны. Вотъ почему жизнь ея достойна описанія.
Родилась Степанида Максимовна вблизи Выгозерскаго погоста на пожнѣ. Мать ея при этомъ случаѣ косила въ сторонкѣ отъ своихъ, бросила косу, ухватилась за сосновый сукъ и родила. Она завернула ребенка въ юбку и принесла домой.

Изъ дѣтства Максимовна помнитъ, какъ „по тихой крисотушкѣ” она ѣздила въ праздникъ въ лѣсъ за ягодами, какъ сопровождала мать на рыбную ловлю и выкачивала „плицей” набѣжавшую въ худую лодку воду, помнитъ какъ укачивала ребенка, когда мать уѣзжала на сѣнокосъ. На ней, пятилѣтней дѣвочкѣ, тогда оставалось все хозяйство. Сдѣлаетъ она, бывало,
image042.jpg
„штейницу”, кашку изъ житной муки, молока и воды, покормитъ ребенка и цѣлый день качаетъ и поетъ байканья. Больше всего у ней осталось впечатлѣній отъ поѣздокъ въ лѣсъ за морошкой. Эти поѣздки не забава, а серьезное дѣло, потому что морошка такая же пища, какъ и хлѣбъ и рыба, въ особенности, если ея набрать побольше и зарыть на болотѣ. Тамъ она хорошо сохраняется до зимы. Въ лѣсу, когда собирали морошку, дѣвочки старались не отходить далеко отъ матери, а то мало ли, какъ можетъ пошутить „Шишкò”! Въ этого Шишкò, и вообще во всю лѣсовую силу Максимовна и теперь глубоко вѣритъ и не допускаетъ малѣйшаго сомнѣнія въ ея существованіи.

Разъ былъ такой случай. Теткины дѣвочки уѣхали на Медвѣжій островъ за ягодами, да долго не возвращались. Вотъ тетка и скажи: „Чертъ васъ не унесетъ ягодницы!” А дѣвочки въ это время собрали по корзинкѣ ягодъ и вышли на лядинку. Смотрятъ, дѣдушка старый стоитъ на той же лядинкѣ и дожидается ихъ. „Пойдемте”, говоритъ „дѣвицы со мной”. Онѣ и пошли вслѣдъ. Вотъ онъ ихъ повелъ по разнымъ глухимъ мѣстамъ, гдѣ на плечо вздыметъ, гдѣ спуститъ. Какъ только дѣвочки сотворятъ молитву, онъ имъ сейчасъ: „Чего вы ругаетесь, перестаньте”. И привелъ онъ ихъ въ свой домъ, къ своимъ ребятамъ: человѣкъ восемь семейство, ребята черные, худые, некрасивые.
Спохватились дома, нѣтъ дѣвицъ. Поискали, поискали и бросили; пошли на Лексу въ скитъ къ колдуньѣ. Та отвѣдать долго не могла; такъ онѣ и выжили 12 дней у лѣсовика. И всего то имъ тамъ пищи было, что заячья да бѣличья говядина; истощали дѣвки, краше въ гробъ кладутъ.
Когда колдунья лѣсовика отвѣдала, онъ и принесъ ихъ на плечахъ къ рѣкѣ. Одну за ухо схватилъ и перекинулъ черезъ рѣчку, такъ что мочку на ухѣ оторвалъ, а другую, старшую, на доскѣ отправилъ. Двѣ недѣли дѣвицы лежали, не могли ни ѣсть, ни пить.
Много случаевъ помнитъ Максимовна, когда и ее пугалъ Шишкò, но всего не перескажешь.
Въ дѣтскомъ кругу Степку съ десяти лѣтъ ужь стали всѣ называть „краснопѣвкой", т. е., по городскому, рѣдкой талантливой пѣвицей. Бывало, какъ соберутся къ празднику на погостъ, въ Койкинцы, на Корельскій островъ или въ другія деревни — въ каждой деревнѣ свой праздникъ разъ въ годъ — Степка всегда первая въ хороводахъ, всѣ пѣсни она запѣваетъ: утошныя, парками, шестерками, круговыя. Да не такія пѣсни, что теперь поютъ частенькія, да коротенькія, а настоящія, „досюльныя”, хорошія пѣсни. Парочка подбиралась въ величайшей тайнѣ отъ всѣхъ. Но гдѣ тутъ укрыться! Отъ деревни къ деревнѣ, отъ праздника къ празднику идетъ слушокъ. И ему придаютъ значеніе не только дѣти, но снисходительно прислушиваются и матери. Почему Гаврюшка и Степка рядомъ въ церкви стоятъ, почему играютъ вмѣстѣ? Дѣти
стали укрываться отъ слушка. Развѣ только Гаврюшка съ воза рукой махнетъ, или передастъ на пожняхъ конфетку. И такъ шло годъ за годомъ.
Степанидушка стала извѣстной красавицей изъ зажиточнаго дома. Настало время, когда идеальная связь Гаврилы и Степаниды должна была получить жизненное испытаніе. Гаврила услыхалъ, что „Боровикъ губастый” послалъ къ Степанидѣ сватовъ. Какъ услыхалъ, сейчасъ же сѣлъ на лодку и на погостъ. Вечеромъ подкараулилъ Степаниду. И какъ же плакала, бѣдняжка! Да еще бы не плакать: первая красавица, а женихъ не молодой, рябой, губастый и прозвище „Боровикъ”.
„Если ты мной не брезгаешь”, сказалъ Гаврило, „останься до весны; меня тогда обязательно женить будутъ, потому что у насъ работать некому; чѣмъ казачку (работницу) нанимать, да платить, лучше ужь свою взять, а такъ не уберутся.”
„Не знаю”, сказала Степанида, „если намъ на этомъ остаться, мать не повѣритъ... отдастъ...”
Задумался Гаврило.
А Степанида, какъ вернулась въ избу, такъ и уперлась на своемъ: не пойду и не пойду.
„Знаю”, сказала мать, „на Гаврюшку надѣешься; понадѣешься, да и будешь сидѣть въ вѣковухахъ; что мнѣ въ щахъ тебя варить что ли? Ольгина мать тоже жарила, жарила Егору яичницу... зятекъ, зятекъ... а зятекъ другую взялъ. Вотъ и пошла Ольга за вдовца.”
Но Степанида не сдавалась.
„Что я врагъ что ли ей” — подумала мать, надѣла шубу, да и на Корельскій къ Радюшинымъ. Приплыла только вечеромъ. Сидятъ паужинаютъ: „Хлѣбъ да соль!”
„Хлѣба кушать! Милости просимъ. Садись, хвастай!”
„Спасибо, я въ лодкѣ поѣла, не хочу”.
„Ничего, хлѣбъ на хлѣбъ валится”.
И сѣла. А сама незамѣтно все на Гаврюшку поглядывала, да и махнула ему пальцемъ.
Смекнулъ Гаврюшка и вышелъ помочь ей кошель до лодки донести.

„Ты что же это мою Степку сбиваешь... Куй желѣзо, пока горитъ, а дѣвицу отдавай, пока сваты бьются... Знаешь Ольгу Егорову. Такъ нельзя, хочешь взять, такъ помолились бы Богу, что ли...”
И опять задумался Гаврило. Сказать страшно. Не пилъ, не ѣлъ, стали домашники замѣчать. Разъ ночью подошла мать. Ты чего не спишь?
„Да кусаетъ, матушка”.
„А чего же раньше не кусало? знаю, знаю... по комъ вздыхаешь. Сказать что-ль отцу?”
„Боюсъ”.
„Чего бояться. Мы нынче живы, а завтра Богъ знаетъ. Вамъ жить а не намъ. Скажу”.
Отецъ согласился. Степанидѣ Максимовнѣ выпало счастье: пришлось выходить замужъ по желанію.
* *
*
Вотъ тутъ-то и началась церемонія, о которой съ величайшей готовностью во всѣхъ подробностяхъ разсказала мнѣ Степанида Максимовна.
Совершенно такъ-же, какъ и въ новгородскую старину, сватомъ сходилъ крестный отецъ. Хотя и „сяжно” было, но не сразу согласились невѣстины родители. „Позвольте” — сказали они — „думу подумать, вотъ родня соберется”.
И другой разъ сходилъ сватъ. На третій привели жениха пить рукобитье.
Затянули столы скатертями, хлѣбъ, соль положили, у иконы свѣчку затеплили, утиральникъ повѣсили. Помолились Богу и выпили рукобитье.
Въ это время и научилась Степанида вопѣть по свадебному или „стихи водить”. Ей казалось, что свадебныя причитанія сами собой пришли ей въ голову, какъ понадобилось. Но на самомъ дѣлѣ, незамѣтно для себя, она изъ года въ годъ постигала эту премудрость, прислушиваясь къ „голосу” другихъ невѣстъ. Многое, конечно, создалось и такъ, какъ думаетъ Степанида Максимовна, т. е. непосредственно вылилось.

Сначала она вопѣла отцу:

Становилась подневольна косата голубушка
На одну мостиночку дубовую...
Ужъ не катитесь мои горькія слезы горючія
По моему блеклу лицу не румяному...

Вся въ слезахъ благодарила она отца и приносила ему покоръ, благодарность великую, что не жалѣлъ онъ для нея



Наряды дѣвушекъ.
image044.jpg
image044.jpg (43.55 КБ) 5094 просмотра
„казны собенной несчетной”, покупалъ ей цвѣтно платьице лазурево, „снаряжалъ и отправлялъ ее по честнымъ владычнымъ праздничкамъ”. Теперь она просила его не пожалѣть скорой скороступчатой лошадушки и собрать всю родню къ послѣднимъ столамъ бѣлодубовымъ.
Почти цѣлую недѣлю Степанида гостила и вопѣла у всѣхъ кумушекъ, сестреюшекъ и даже у сосѣдей. Придетъ, бывало, къ кому-нибудь, а ужъ тамъ для нея самоваръ согрѣтъ, на столѣ тарелка съ пряниками, со всѣмъ, что найдется.

Посидятъ, побесёдуютъ, а на прощаніи невѣста вопитъ „легонькимъ вóпомъ”:

Отпустите на мою слезну слезливу на свадебку,
Когда я буду разставатъся съ своей вольной волюшкой.

Всѣхъ обошла Степанида и вдругъ вспомнила про свою любимую подруженьку, теперь покойницу:

Ужъ вы повiйте тонкіе вѣтры холодные
Изъ подъ холодной изъ подъ сѣверной сторонушки...
Раскатитесь пенья, колодья валючiи
И повыстань моя красная красивая подруженька...

Но часъ часочекъ коротается... Отъ жениха стали приходить дружки, торопить. Бывало придутъ:
„Богъ помощь, живитé здорóво, Петръ Герасимовичъ, Марья Ивановна, Степанида Максимовна, вси крещеные. Какъ здорово живёте?”
„Просимъ милости, пóдьте, пожалуста, проходите, садитесь”.
Посидятъ, отдохнутъ, отдадутъ жениховы гостинцы, да и скажутъ:
„Недосугъ намъ проживаться, да прокармливаться, немощнó ли какъ поскорѣе”?
„Ну ладно”, отвѣчаютъ имъ, „поноровите, дайте волю, мы васъ дольше ждали”.
Между тѣмъ въ семьѣ происходило прощанье невѣсты съ отцомъ, съ матерью, съ братьями, съ подруженьками и, наконецъ, съ своей русой косой красовитою.
Утромъ подруженьки будили ее пѣсней и мало хорошаго ей сулили:

Ты чего спишь глупая бѣлая лебедушка,
Какъ въ ногахъ стоитъ страшная гора страховитая,
А въ головахъ стоитъ женское житье подначальное.

Проснувшись, она просила принести холодной свѣжей водушки съ этого Выг-озера страховитаго. Но эта вода оказывалась со мутомъ и ржавчиной. Подруженьки приносили со струистой быстрой рѣченьки, но и эта вода была безсчастной. Наконецъ, водушка изъ темнаго лѣса изъ колодечка оказалась счастливой и могучей.

Тогда Степанида просила мать взять частозубчатый грéбешокъ и расчесать дорогу вольну волюшку, свою косу красовитую по единому по русому по волосу и завязать семью шелковыми ленточками.
Это время самое интимное, самое священное для дѣвушки: красованiе.



Дѣвушки.
image046.jpg
image046.jpg (59.05 КБ) 5094 просмотра
Тутъ отецъ, мать, братья, вся порода родительская. Невѣста разукрашенная, разодѣтая ходила „по одной дубовой мостиночкѣ”.

Благословите жалки желанны родители,
Ужь мнѣ пойти ко теплому витому гнѣздышку,
Ужь мнѣ разстаться съ моимъ дорогимъ привольнымъ
дѣвичествомъ.

Долго, долго причитывала невѣста. Все спрашивала, куда бы положить свою вольную волюшку: обернуть заюшкой,
водоплавной утушкой, повѣсить на липовой жердочкѣ, или у матери въ виноградномъ зеленомъ саду? Но вездѣ ея волѣ было не мѣсто и не мѣстечко. Осталось раздѣлить ее между подружками совѣтными.
Утромъ, въ день вѣнчанія, явились, наконецъ, поѣзжане: женихъ, его родители, тысяцкій, брюдьга. Ихъ встрѣтили подруженьки свадебными пѣснями.



Молодые супруги на Выг-озерѣ.
image048.jpg
image048.jpg (41.7 КБ) 5094 просмотра
Когда всѣ разсѣлись по порядку: ближняя родня повыше, дальняя пониже, тысяцкій постучалъ батожкомъ по грядкѣ и сказалъ, обращаясь къ дружкамъ:
„Господи Іисусе Христе, а подайте намъ, зачѣмъ мы пришли”?
А дружки сходили къ невѣстѣ и сказали:
„Есть въ дорогѣ, да пàла погода, занесло дорогу порàто”.
Наконецъ, появилась Степанида, поднесла „князю” на подносѣ платокъ, а онъ положилъ ей денегъ, мыло, зеркало и
гребень. Началась церемонія продажи невѣсты. За нее просили денегъ, торговались, увѣряли, что она имъ стоила дорого, что ее кормили, поили, одѣвали. Наконецъ, Степаниду продали и пропили. Однимъ словомъ, разыграли комедію, взятую изъ старинныхъ временъ языческаго славянскаго быта. Послѣ этого оставалось отдать долгъ и новѣйшимъ христіанскимъ временамъ — повѣнчаться въ церкви.
Но не такъ легко язычникамъ стать христіанами. Уже въ то время какъ отецъ и мать благословляли Степаниду иконой, принимались всякія мѣры, чтобы врагъ не испортилъ молодыхъ, не бросилъ бы чего между ними. Былъ приглашенъ спеціально для этого даже колдунъ съ Химьихъ песковъ. Особенно стерегли молодыхъ, когда сажали въ сани. Усадивши, ихъ хорошо закутали и отвезли въ церковь.
Послѣ вѣнчанія поплыли на лодкахъ, такъ же какъ и въ Венеціи, на Корельскій островъ къ жениху. Тамъ молодыхъ обсыпали хлѣбыыми зернами, молились, здоровались, обходили столы. Тутъ собралось народу „ликъ ликомъ”, было послѣднее столованіе. Пили „горько”, клали деньги въ рюмки. Наконецъ, молодыхъ увела проводница спать. На глазахъ ея молодая сняла у князя сапогъ, и онъ положилъ ей въ него деньги...
Утромъ вытопили „байню” и проводница сводила въ нее молодыхъ. Для постороннихъ тѣмъ дѣло и кончилось, но для молодыхъ только началось.
* *
*
Стали жить и поживать. За старшимъ сыномъ женили другого и такъ всѣхъ шестерыхъ. Старика сосѣди укоряли, что дѣвокъ по виду выбиралъ, а на природу не смотрѣлъ. Между тѣмъ первое дѣло природа. Съ виду дѣвка, будто бы и хороша, а, глядишь, у свекрови надъ головой горшокъ разбила. Почему? Потому что вся ея природа была хитрая, да воровитая. Въ дѣвкахъ всѣ хороши, всякая жениха хочетъ и себя смиренницей ставитъ, поди ее раскуси. А вотъ, какъ завязали рога на головѣ, такъ и скажетъ: „Теперь моя голова прикрыта, знать я никого не хочу”.

Еще при жизни старика пошли несогласія между братьями изъ за бабъ. „Напрасно старикъ большой домъ выстроилъ”, говорили дальновидные люди, „не жить имъ вмѣстѣ”.
Померъ старикъ. Словно предчувствуя бѣду, сильно убивалась старуха. Гдѣ ужъ ей теперь справиться, удержать вмѣстѣ такую семью. Одна надежда оставалась теперь на Гаврилу, къ которому переходила отцовская власть и на большуху Степаниду.
Братья еще кое какъ держались, но жёнки такъ и шипѣли: „Кончился лиходѣй нашъ, комомъ ему земля, не работалъ, а только распоряжался хозяйскими деньгами. Теперь хоть свѣтъ увидимъ. Вотъ когда бы только эта змѣя кончилась”. Но старуха отлично понимала, что ей не справиться съ ними и передала хозяйство Степанидѣ. Еще на похоронахъ она вопѣла:

Ужъ ты у дверей будешь придверница,
У воротъ будешь приворотница,
У замковъ будешь замочница,
Во дому будешь большухою.

Трудное дѣло большухи въ такомъ домѣ, гдѣ все врозь лѣзетъ. Ко всей хозяйственной суетѣ можно привыкнуть: пораньше вставать, хлопотать у печи, будить, распредѣлять работу, вѣчно толкаться изъ стороны въ сторону и не знать себѣ покоя. Но самое трудное дѣло, это ладить со всѣми. На ловъ ли ѣхать, на пожни, къ празднику, тутъ ужъ нельзя свой носъ впередъ совать. Нужно помалешеньку вывѣдать, кто какъ думаетъ, а потомъ и предложить на совѣтъ. Но человѣкъ не машина: разъ удалось, два удалось, а на третій и сорвалось. А тутъ меньшуха такая попалась, что раскопала всю семью. Всѣмъ-то она недовольна, дѣла не дѣлаетъ, а только и знаетъ, что гнуситъ подъ палецъ. Она всегда можетъ уязвить большуху тѣмъ, что у нея шесть человѣкъ дѣтей, значитъ, шесть ложекъ, а у нея только двѣ: она сама, да мужъ. Наконецъ не стерпѣла Степанида:
„Ахъ ты нищая, съ голодухи мы тебя и въ домъ-то взяли”!

„А я не просила”, отвѣтила меньшуха, „ у воротъ не стояла. Я вотъ тутъ одна съ мужемъ, а ты въ шесть ложекъ ѣшь“!
Меньшуха сказала, другія молчали, но, словно, стали коситься и замѣчать, что Степанида большуха въ шесть ложекъ ѣстъ. И день отъ дня стало все хуже и хуже. Разъ пришли на



Сѣнокосъ.
image050.jpg
image050.jpg (50.09 КБ) 5094 просмотра
пожню. Взяла большуха, какъ водится, батожокъ, раздѣлила на шесть полосъ, чтобы каждый свое дѣло зналъ. А меньшуха тоже взяла батожокъ, отдѣлила шесть частей большухѣ, а одну для себя.
„Вотъ”, сказала она, „тебѣ шесть частей, у тебя шесть ложекъ”.
„Да какъ ты смѣешь, я тебя косой!”
Но меньшуха какъ сказала, такъ и сдѣлала: скосила свою часть, а потомъ легла на сѣно и пролежала такъ до вечера.
Тутъ ужъ всѣ подумали: „не жить вмѣстѣ”.

Пришли домой, сѣли пáужинать молча. Словно гроза собиралась. Протянулъ было Мишутка большухинъ ложку къ ухѣ, а меньшуха, какъ его по рукѣ ударитъ! Всѣхъ такъ и взорвало. Стали ругаться, кричать, собрались въ кучу, не расходятся. У кого въ рукахъ кочерга, у кого скалка, у кого ножъ.
„Начинай”!
„Нѣтъ ты начинай”!
„Ну тронь”!
„Тронь ты”!
Стали по судамъ ѣздить, жалоба за жалобой. А разъ чуть большака не убили.
Пошла Степанида коровъ посмотрѣть, слышитъ въ избѣ крикъ и шумъ. Прибѣжала назадъ къ избѣ, а дверь заперта. Смекнула въ чемъ дѣло, бросилась къ дровамъ, захватила охапку полѣньевъ, стала швырять въ окно полѣньями и разогнала мужиковъ.
Бывало и такъ, что схватятъ двое, трое одного и тянутъ въ разныя стороны. Разъ люльку съ ребенкомъ въ окно вышвырнули, такъ что ребенокъ на всю жизнь остался съ кривымъ ртомъ. И много было всякаго грѣха.
Наконецъ, рѣшили дѣлиться.
Раздѣлили соленое лосиное мясо, разсыпали рожь, развѣсили муку, подѣлили скотъ, сѣно, солому, горшки, все раздѣлили. Нераздѣленнымъ остался только домъ, потому что зимой нельзя строиться. Послѣ этого стали жить въ шесть семей въ одной избѣ. Въ одномъ углу помѣстились Гавриловы, въ другомъ Семеновы, третій уголъ занятъ печью, четвертый красный. Остальные четыре семейства размѣстились на лавкахъ, на кроватяхъ. Одинъ уголокъ парусомъ завѣсили. Рѣшили такъ и коротать зиму.
Съ внѣшней стороны какъ будто бы и печальная, даже мрачная картина разрушенія. Но это только на видъ; съ внутренней стороны въ этой жизни было столько счастья, перспективъ на будущее, что, если бы знали даже самые предовольные сосѣдушки, то ужь, конечно, позавидовали бы, или самое меньшее, задумались о суетѣ мирской, о ничтожествѣ всего земного.

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:23, Пт

Счастье такъ и блистало во время обѣда, когда каждый изъ шестерыхъ отцовъ, теперь самъ большóй, поглаживая бороду, дожидался на кровати своего собственнаго горшка. Раньше, бывало, большуха истолчетъ вареное мясо и распуститъ въ горшкѣ, а теперь всякій ѣстъ, какъ хочетъ. И какъ довольна мать, когда, выдѣливъ косточку, подзоветъ своего любимаго Мишеньку или Сереженьку поглодать.
Бывало раньше, кто нибудь одинь, нехотя, погонитъ скотину къ озеру на водопой. Теперь же всякая хозяйка у своего хвоста спѣшитъ съ любовью и гордостью исполнить свои обязанности. Дивились сосѣди и смѣялись.
Но безъ того, конечно, чтобы семейное счастье иногда не нарушалось. Сидятъ ребятишки на кровати, а подъ кроватью горшки наставлены, квашня. Вдругъ, влетаетъ въ избу поросенокъ изъ другого семейства и подъ кровать: повалилъ горшки, попалъ въ квашню. Прибѣжала жёнка, стала его хворостиной стегать, а хозяйка поросенка заступаться, визгъ, крикъ, скандалъ.
А какъ теперь куръ кормить? Птица, какъ извѣстно, не сѣетъ, не жнетъ и не признаетъ чужой собственности. А сколько непріятностей у печи! Раньше ставилось въ печь всего два большихъ чугуна, для каши и для ухи, и хозяйство вела одна большуха. А теперь въ печи ежедневно грѣлось двѣнадцать горшковъ, а у печи шесть ховяекъ. Какъ же тутъ не зацѣпить, не повалить?
Но всѣ эти непріятности пробѣгали легко, игриво, какъ случайные вѣтерки на озерѣ въ ясный и тихій день. Впереди весна, когда всякій заживетъ своей собственной отдѣльной и довольной жизнью.
И весна пришла. Стали строиться. Въ одно лѣто на Корельскомъ островѣ прибавилось пять новыхъ дворовъ. Всѣ стали жить по своему, отдѣльно, хорошо. Одни только лошади, по привычкѣ, долго ходили на старый дворъ.
* *
*
Вскорѣ послѣ раздѣла, когда жизнь только начала налаживаться, на озерѣ потонулъ Гаврило. Степанида Максимовна, еще молодая женщина, осталась одна „со умноженнымъ

со стадомъ со дѣтиныимъ”. Съ тѣхъ поръ ея жизнь, вплоть до тѣхъ поръ, пока ей не удалось выростить дѣтей, была сплошнымъ испытаніемъ.
По мужу она такъ вопѣла, что падала въ судорогахъ, дрожала, хрипѣла. Ее поднимали, оттирали, отпаивали молокомъ, и она снова принималась вопѣть. Наконецъ, ее рѣшили протащить подъ гробомъ мужа, что, по мѣстнымъ вѣрованіямъ, помогаетъ.
„И вотъ”, разсказываетъ теперь Максимовна, „когда меня волочили, я хребтомъ въ гробъ упиралась. Упрусь и шепчу: ходи ко мнѣ ходи! А когда послѣдній разъ прощалась, такъ въ голыя губы поцѣловала, холодныя, и слезу на лицо рóнила, а сама шептала: „ходи ко мнѣ ходи”. Онъ и сталъ ко мнѣ ходить, да такъ часто, что и не прилюбилось. Навопѣлась разъ я — а я каждое воскресенье къ нему на могилу вопѣть ходила — и надѣла мужнину шубу, да въ одѣвальницу закуталась, а то послѣ вопу то дрожь брала. Поѣхала за сѣномъ. И только проѣхала сѣнной наволокъ, вдругъ рапсонуло мнѣ на возъ. Глажу, мужъ въ жилецкомъ платьѣ, шепчетъ мнѣ:
„Пусти, пусти, не кричи, я не мертвый, я живой”!
Думаю я, какой мнѣ ко разумъ пришелъ и одурно стало, дрожь нà сердце пала и, будто, кожу сдираютъ. А ужь какъ гугай-то (филинъ) въ лѣсу кричитъ, да собачка лаетъ, да вся эта лѣсовая то сила, страсть! А по снѣгу все кубани (тѣни) все кубани бѣгаютъ! Кричу я сыну: Микитушка, подь ко мнѣ на возъ! Сидимъ на возу: я вижу, а онъ не видитъ. И сказать боюсь, парень пугаться будетъ. Думаю, дай ко стану на возъ, можетъ, отстанетъ. Стала, да тутъ же и пàла. Такъ безъ памяти и безъ языка сколько то времени лежала. Снѣгомъ меня оттирали, чаемъ поили, на печь положили, отжила”.
Такъ отъ собственнаго горя и научилась вопѣть Степанида Максимовна. Стала ходить вопѣть и по людямъ, подголосничать на свадьбахъ.
Такая же судьба, или приблизительно такая, бываетъ, вѣроятно, у всякой вопленицы. На Выг-озерѣ я зналъ нѣсколько вопленицъ, и всѣ онѣ были вдовицы, горюши горе—горькое, какъ и Максимовна. Разъ только меня удивила своимъ веселымъ
жизнерадостнымъ видомъ здоровенная и хитренькая плакальщица бабушка Устинья. Чтобы вызвать въ ней профессіональное соревнованіе, я принялся ей хвалить Максимовну.
— „Такъ ужь вѣрно она тебѣ мужнинъ вопъ сказывала?” освѣдомилась она.
— „Ну по мужу то легко брюхо валить, она повопѣла бы по дѣтямъ, да по родителямъ”.
image052.jpg
image052.jpg (14.62 КБ) 5094 просмотра
И веселая бабушка Устинья стала серьезной. Оказалось, что двадцать лѣтъ тому назадъ у нея умеръ любимый сынъ, и она по немъ восемь лѣтъ вопѣла. Всякую причеть она передавала мнѣ просто и довольно равнодушно: и по мужу, и по родителямъ, и по хорошей свекрови, и по плохой, но, когда стала вопѣть по сыну, расплакалась.
Послѣ, при встрѣчѣ съ Степанидой Максимовной, я передалъ ей разговоръ съ Устиньей. Но безконечно добрая, независтливая вопленица горячо поддержала Устинью. „Всякія жены есть”, сказала она, „хоть по мужу то и порàто повопишь, а по дѣточкамъ по желанію”.
„Родна матушка плачетъ до гробовой доски до могилушки.
А молодà жена до новà мужа.
А родимая сестра плачетъ, какъ роса на травѣ”.



image054.jpg
image054.jpg (36.34 КБ) 5094 просмотра

Рыбу ловятъ въ Выговскомъ краю всѣ, и почти всякое селенiе расположено тамъ возлѣ озера или рѣчки. Но настоящіе ловцы — это выг-озеры. Рыбная ловля ихъ главное основное занятіе. Корельскій островъ въ этомъ отношеніи самое типичное мѣсто. Бѣднота тутъ страшная. Видъ угнетающій: На этомъ островѣ даже лѣса нѣтъ; только вода, да камень; у каменистаго берега виднѣются десятка два лодокъ, сушатся сѣти на козлахъ и между ними копошится человѣкъ въ лохмотьяхъ; прибавить сюда группу почернѣвшихъ отъ дождя и вѣтра избъ, изгородей, кучку елей, скрывающихъ часовню — вотъ и вся картина. Невольно приходитъ въ голову: неужели и тутъ имущественное неравенство, зависть, злоба, самолюбіе... Для уясненія себѣ этого, мѣстные люди рекомендуютъ... пересчитать бани. Если бань немного, значитъ, живутъ ладно, если много, то плохо: другъ къ другу не ходятъ въ баню. Замѣчаютъ также, что чѣмъ селеніе меньше, тѣмъ и бань больше; тамъ, гдѣ живутъ двое пли трое, то ужь непремѣнно у каждаго своя баня...
Въ этомъ суровомъ климатѣ люди любятъ одиночество, любятъ разселяться поодиночкѣ, выискивая новыя и лучшія мѣста. Выселится куда-нибудь къ лѣсному озерку и живетъ себѣ съ своимъ семействомъ среди Божьяго простора лѣса, воды и камня въ неустанномъ трудѣ. Впрочемъ,

связь съ деревней не разрывается; тамъ его родственники и вообще всѣ ближніе. Онъ даже и не считаетъ, что отдѣлился отъ деревни; его починокъ называется тѣмъ же самымъ именемъ. Онъ устроился, обжился. Мало по малу, возлѣ его дома появился другой, третій, возникла деревенька съ тѣмъ же названіемъ. Вотъ, напр., деревня Кайбасово на Выг-озерѣ, подальше отъ него есть еще Кайбасово, а если поискать въ лѣсу



Корельскій островъ.
image056.jpg
image056.jpg (34.81 КБ) 5094 просмотра

хорошенько, то навѣрно найдется еще Кайбасово; это уже будетъ починокъ, одинъ домъ. Такъ разселяются на сѣверѣ и потому такъ часто встрѣчаются деревни въ два, три дома. Однако, между всѣми этими деревнями на Выг-озерѣ крѣпкая связь. Поселившись на Корельскомъ островѣ, я чувствовалъ себя, будто живу въ одной деревнѣ, раскинувшейся на громадномъ пространствѣ между Повѣнцомъ и Поморьемь. Не говоря уже о томъ, что изъ разговоровъ

можно узнать на Корельскомъ островѣ всю подноготную, къ празднику въ Петровъ день тутъ собирались и изъ Телекиной, и изъ Данилова, и даже изъ „залѣсной заглушной сторонушки” Пулозера и Хижозера. Сѣверяне выработали себѣ мудрое правило: въ будни подальше отъ людей, въ праздникъ поближе къ нимъ.
И, конечно, тѣ люди, которые живутъ въ одиночку, сильнѣе другихъ, собранныхъ въ поселки: въ одиночку нельзя прожить



Изба бѣднаго крестьянина.
image058.jpg
image058.jpg (33.99 КБ) 5094 просмотра
безъ труда, а въ деревнѣ между людьми всегда можно какъ нибудь перебиваться съ хлѣба на квасъ.
И на Корельскомъ островѣ есть и богатые и бѣдные люди; объ этомъ можно заключить уже по внѣшнему виду избъ. Вотъ большая прекрасная изба, а рядомъ съ ней жалкая, похожая на кучу дровъ, избушка съ полуразрушенной крышей. Общаго между этими избами только ихъ бросающаяся въ глаза оригинальная сѣверная архитектура. Подъ одной кровлей здѣсь укрыты и жилище человѣка, и всѣ хозяйственные дворы. Но прежде всего бросается въ глаза, что даже самая маленькая


Рыбный колдунъ заговариваетъ сѣть.
image060.jpg

изба построена въ два яруса, причемъ въ нижнемъ ярусѣ не живутъ, а онъ служитъ только для тепла, для храненія хозяйственныхъ вещей. Останавливаетъ вниманіе также мостовой деревянный въѣздъ (въ телѣгахъ) на верхній ярусъ къ той части, гдѣ помѣщается верхній деревянный дворъ. Тутъ на этомъ дворѣ хранится хлѣбъ, сено, солома, а внизу помѣщается скотъ.
Но богатые люди здѣсь отдѣляются отъ бѣдныхъ не каменной стѣной, какъ въ городахъ. Богатство заключается главнымъ образомъ, въ хорошей, правильно организованной семьѣ; потомъ лишняя лошадь, корова, лодка и сѣть. Вотъ и все различіе въ имуществѣ. Изъ 30 дворовъ Корельскаго острова въ трехъ дворахъ по двѣ коровы, у пятерыхъ совсѣмъ нѣтъ, у остальныхъ по одной. У 16-ти хозяевъ совсѣмъ нѣтъ лошадей. Во всей деревнѣ только 13 неводовъ, которыми пользуются по два двора. Безъ коровы еще можно жить, можно жить и безъ лошади, но когда нѣтъ лодки, то остается только итти „по проклятому казачеству”, т. е. наняться въ работники къ тѣмъ, кто нуждается въ рабочихъ рукахъ. Впрочемъ, казачество называется „проклятымъ” только въ виду идеала правильной и счастливой семейной жизни, а не потому, что бѣднякъ золъ на богатаго. Богатство все на виду въ деревнѣ; — и бѣднякъ жалуется только на свою судьбу; эти бѣдняки, большей частью, маломожныя вдовы горюши, которыя не въ состояніи имѣть лодокъ для осенняго лова, которымъ не хватаетъ мужскихъ рукъ.
Но если богатство все на виду, если оно создается трудомъ и чрезмѣрно разбогатѣтъ невозможно, то почему же вотъ Тимошка Тиконскій сильно разбогатѣлъ и какъ-то сразу; раньше былъ бурлакомъ, нанимался въ казаки и вдругъ пошло и пошло... Выстроилъ домъ тысячный, въ клѣти четыре коровы, двѣ лошади.
Но Тимошка не въ счетъ. Тимошка рыбный колдунъ. Разбогатѣлъ онъ отъ рыбы.
Простой человѣкъ отъ рыбы не разбогатѣетъ. Теперь рыбы стало „на умали” попадать и какъ не бейся, а больше положеннаго не поймаешь. А Тимошка такъ и валитъ, такъ и валитъ. Даже вотъ въ тотъ годъ, когда Выг-озерскій

хозяинъ, какъ говорятъ старушки, Сег-озерскому рыбу въ карты проигралъ, и всѣ голодные круглый годъ сидѣли, Тимошка и щукъ насушилъ и сиговъ насолилъ, и ряпушки, не мало свезъ въ Шуньгу на ярмарку. Тимошка колдунъ, онъ знаетъ рыбный отпускъ (заговоръ) и за хорошія деньги можетъ, пожалуй, и научить; но гдѣ же денегъ найдешь для Тимошки? Ужь лучше попросту, по старинному, зашить въ матицу летучую мышь; бываетъ, и это помогаетъ. Разсказываютъ, будто Тимошка сошелся съ водянымъ такъ. Разъ, глухой ночью, онъ вытянулъ неводъ на островъ. Глядитъ, а въ матицѣ кто-то сидитъ... Развелъ Тимошка огонь на острову, выволокъ неводъ. Разложилъ матицу и, вытащилъ водяного. Черный да шерстной! Тимошка не испугался, посадилъ водяника къ огню и спрашиваетъ: тебя въ огонь? Ни... ни... мычитъ водяникъ. Такъ въ воду? спрашиваетъ опять Тимошка. Да, да... промычалъ водяникъ. Тимошка его и пустилъ. Вотъ съ тѣхъ то поръ и повалила къ Тимошкѣ рыба. Тимошка колдунъ, Тимошку въ примѣръ брать нельзя. А такъ, отъ трудовъ не разбогатѣешь въ этихъ краяхъ. Трудъ безпрерывный, тяжелый, круглый годъ безъ отдыху, одинаковый и весной, и осенью, и зимой, и лѣтомъ.
* *
*
Ранней весной молодая, самая сильная часть населенія отправляется на сплавъ лѣсовъ, „уходитъ въ бурлаки”, какъ здѣсь говорятъ. Впрочемъ, среди бурлаковъ попадаются и мальчики, и старики: „ходимъ въ бурлаки”, скажутъ здѣсь, „съ малыхъ лѣтъ и до дикой старости”.
Бурлачество здѣсь словно всеобщая повинность. Населеніе проклинаетъ эти каторжныя и опасныя работы, но жить безъ нихъ не можетъ. Вербовка бурлаковъ начинается приблизительно съ Крещенья, въ то время, когда крестьянинъ уже навѣрное съѣлъ не только собранный имъ хлѣбъ, но и тотъ, который ему далъ мѣстный лавочникъ подъ будущій ловъ рыбы: „мережный”, весенній, осенній неводной и „подъ рябы”, т. е. подъ рябчиковъ, тетеровей и прочую дичь. Вотъ въ это то время, гдѣ-нибудь въ центральномъ мѣстѣ, поселяется „десятникъ”, который вербуетъ бурлаковъ, выдавая имъ впередъ
задатокъ. Денегъ у десятника обыкновенно нѣтъ; онъ самъ беретъ муку въ кредитъ у повѣнецкихъ лавочниковъ, и потому задатокъ, даже и весь будущій заработокъ выдается мукой и другими продуктами. Между Крещеньемъ и половиной марта лучшая, сильная частъ населенія успѣваетъ уже продать и проѣсть свою рабочую силу. Лишь немногіе могутъ избѣжать этой кабалы и наняться весной непосредственно у приказчика, завѣдывающаго сплавомъ лѣса. Эти немногіе счастливцы называются „одинки”.
Лѣсъ, сплавомъ котораго заняты бурлаки по рѣкамъ и озерамъ, направляется къ Бѣлому морю, къ Сороцкой губѣ. Тамъ онъ распиливается на доски и отправляется въ Англію. Само собой понятно, что для этого выбираются только самыя лучшія деревья; но даже и они не сплавляются цѣликомъ: отъ нихъ отрѣзается ровная часть, а верхушка въ двѣ три сажени бросается въ лѣсу и гніетъ. Гніетъ также и пропадаетъ даромъ весь сухопостойный или поваленный вѣтромъ лѣсъ. Въ то время, какъ гдѣ-нибудь въ черноземной полосѣ чуть не изъ за сучка помѣщикъ судится съ мужиками, здѣсь безчисленное количество лѣса пропадаетъ даромъ. Лѣсъ до сихъ поръ здѣсь, какъ вода и воздухъ, еще ничего не стоитъ. Въ лѣсу часто встрѣчается десятокъ срубленныхъ гнiющихъ деревьевъ; это срубилъ охотникъ, перегоняя бѣлку съ дерева на дерево на видное мѣстечко, или земледѣлецъ для того, чтобы, собравъ хвою, употребить ее на подстилку скоту... Много было проэктовъ, много разъ обсуждался вопросъ о соединенiи каналомъ этой мѣстности съ Онежскимъ озеромъ, и слѣдовательно съ Петербургомъ. Разъ даже серьезно приступили къ разработкѣ этого вопроса. Но отъ всѣхъ этихъ начинаній осталось лишь возлѣ дер. Мосельги два камня съ надписью: „Онежско-Бѣломорскій каналъ”. И никакихъ естественныхъ преградъ для канала не оказывалось, а просто частнымъ лицамъ предпріятіе было слишкомъ дорого, а государство сѣверомъ не занималось. Теперь лѣсъ отправляется пока въ Англію. Зимой его „заготовляютъ”, т. е. рубятъ и свозятъ къ берегамъ рѣкъ и озеръ. Весной же его поднимаетъ вода, а незахваченный разливомъ „окатываютъ” бурлаки и „провожаютъ”. На рѣчкѣ лѣсъ движется розсыпью, а на озерахъ
его собираютъ въ „кошели”; для этого множество деревьевъ связываются веревковыми прутьями, такъ что изъ нихъ образуется какъ бы длинный прочный деревянный канатъ; этимъ канатомъ охватывается весь собранный бурлаками лѣсъ на озерѣ; вся масса деревьевъ бываетъ заключена такимъ образомъ какъ бы въ кошель. Такой кошель поднимается впередъ посредствомъ „головки”, какъ называется плавучій воротъ на якорѣ. Воротомъ подтягиваютъ кошель, а потомъ



Бурлаки на отдыхѣ.
image062.jpg
image062.jpg (44.07 КБ) 5094 просмотра
снимаютъ якорь, передвигаютъ веслами головку впередъ, снова подтягиваютъ кошель, и т. д. „Хвостъ”, т. е. кошель съ головкой, движется по Выг-озеру вплоть до Воицкихъ падуновъ. Здѣсь кошель разбивается, потому что каждое бревно должно свалиться въ „падь”, претерпѣть отдѣльно свою собственную участь. Бываетъ, что громадное 7-ми вершковое дерево, свалившись въ падь, „ульнетъ” тамъ и затѣмъ съ страшной силой выскакиваетъ изъ воды; если при этомъ оно ударяется о скалу, то, случается, разбивается въ дребезги или „мочалится” на четверть, на двѣ. Пролетѣвъ черезъ падунъ,

деревья собираются въ Надвоицкомъ озерѣ и затѣмъ движутся розсыпью по бурной, порожистой рѣкѣ Выгъ.
Бурлацкая работа чуть ли не самая тяжелая изъ всѣхъ существующихъ работъ; вмѣстѣ съ тѣмъ она и очень опасная.
Ранней весной при разливѣ рѣкъ, когда бываютъ еще и морозы, бурлаки окатываютъ баграми лѣсъ съ береговъ рѣкъ и озеръ въ воду. Цѣлый день они мокнутъ, бываеть даже выкупаются въ холодной, только что растаявшей водѣ.



Кошель.
image064.jpg
image064.jpg (43.75 КБ) 5094 просмотра
Вечеромъ, часовъ въ десять, собираются кучками въ лѣсу, разводитъ костры и, тѣсно прижавшись другъ къ другу, щелкаютъ зубами до утра. Утромъ — „чортъ въ зорю не бьетъ”; часа въ четыре нужно уже быть на работѣ. Когда лѣсъ въ водѣ, они его должны „провожать”. Нѣкоторые идутъ по берегу и баграми отталкиваютъ готовыя застрять между камнями деревья, а нѣкоторые стоятъ на бревнахъ, плывущихъ по рѣкѣ, и перескакивая съ дерева на дерево, цѣпляясь баграми за деревья, стараются всей плывущей массѣ лѣса придать удобную для прохода въ узкихъ мѣстахъ форму, или просто не дать
отдѣльнымъ деревьямъ загородить путь. Въ очень неудобныхъ мѣстахъ, „на загубкахъ”, устраиваются „отводы” изъ двойного ряда связанныхъ между собою деревьевъ. Плывущія деревья, ударяясь объ „отводъ”, не могутъ попасть въ загубокъ и тамъ задержаться. Но въ большихъ порогахъ, несмотря на всѣ эти мѣры, почти всегда застрянетъ гдѣ-нибудь дерево, за нимъ другое, третье, больше и больше, пока, наконецъ, нагромоздится цѣлая гора лѣса и остановитъ все движеніе. Вотъ



Разборъ косы.
image066.jpg
image066.jpg (48.98 КБ) 5094 просмотра
тутъ-то, когда „заломитъ”, и бываютъ самыя опасныя работы, требующія отчаянной храбрости. Вся эта остановившаяся масса деревьевъ, „коса”, часто держится на одномъ, двухъ деревьяхъ. И вотъ смѣльчаки, получающіе не въ примѣръ прочимъ жалованья до 7 рублей въ недѣлю, берутся разобрать косу. Смѣльчакъ становится на одно плывущее бревно и, сохраняя равновѣсіе посредствомъ багра, цѣпляясь имъ то за камни, то за другія плывущія деревья, подъѣзжаетъ къ мѣсту залома. Здѣсь онъ выбираетъ тѣ именно деревья, которыя, по его мнѣнію, задерживаютъ движеніе остальныхъ, привязываетъ

къ нимъ веревку и спѣшитъ уѣхать къ берегу. Но случается, что въ то время какъ онъ выискиваетъ заломившіяся деревья, коса вдругъ трогается. Тогда бурлакъ на своемъ бревнѣ мчится впереди косы къ порогу, стараясь лишь не задержаться, не дать нагнать себя массѣ деревьевъ. Миновавъ порогъ, не разъ окунувшись въ клокочащей водѣ и постоянно снова вскакивая на бревно, онъ выѣзжаетъ на „плёсу” ) и тамъ спасается.



Коса.
image068.jpg
image068.jpg (47.9 КБ) 5094 просмотра
Одинъ бурлакъ мнѣ разсказывалъ, какъ онъ попалъ разъ въ „кипунъ” при разборѣ косы; онъ говорилъ, что его тамъ вертѣло ногами черезъ голову минутъ пятнадцать; онъ потерялъ уже сознаніе, но товарищи его спасли. Продрогшіе, промокшіе, часто въ лихорадкѣ, бурлаки, въ концѣ концовъ, добираются, до лѣсопильнаго завода въ Сорокѣ. Тамъ уже своя поморская свободная жизнь.




Тутъ бурлаки отводятъ себѣ душу такой жизнью, которая ничего не имѣетъ общаго съ патріархальнымъ Выговскимъ бытомъ.
* *
*
Въ то время какъ бурлаки работаютъ на сплавѣ лѣсовъ, другіе обитатели Корельскаго острова готовятся къ мережному лову. Пока ледъ еще не разошелся, мережи нужно пересмотрѣть и починить. Мережи — это тѣ же самыя верши, но только онѣ сдѣланы не изъ прутьевъ, а изъ сѣтки, натянутой на деревянные обручи. Весенній ловъ происходитъ у болотистаго берега, и потому передъ мережнымъ ловомъ все болото дѣлится на равныя части. Какъ только сбѣжитъ снѣгъ, посинѣетъ ледъ на озерѣ и станетъ отставать отъ берега, тутъ то и ставятъ мережи у болотистаго берега одну возлѣ другой стѣнкой. Въ это время щука нерестуетъ, стремится къ берегу, чтобы оставить тамъ икру. Но на пути она встрѣчаетъ мережу и съ удовольствіемъ входитъ въ ея „языкъ”, потому что въ узкомъ проходѣ ей удобно освободиться отъ икры: рыбѣ такъ хочется избавиться отъ нея, что она не боится и даже очень узкаго прохода, лишь бы можно было пройти.
Весеннее солнце сильно пригрѣваетъ воду. На солнопекѣ рыба быстро наполняетъ всю мережу и даже можетъ разорвать ее, если во время не осмотрѣть. Вотъ почему ловцы не допускаютъ, чтобы въ мережу набралось болѣе 10, 15 штукъ; они спѣшатъ „сбавлять мережу”, т. е. развязать ея носокъ и выбрать рыбу. Тутъ иногда попадается громадная щука и, случается, что въ спинѣ ея бываютъ когти и даже лапы скопы. Очевидно, хищная птица, не соразмѣривъ своихъ силъ, впустила когти въ громадную рыбу и была увлечена въ воду. Вмѣстѣ съ щукой попадается иногда язь, окунь, плотица, лещь и мень (налимъ). У хорошаго хозяина такихъ мережъ штукъ 100, и въ весну онъ можетъ наловить щукъ рублей на семьдесятъ; но у большинства ихъ не больше сорока. Пойманную рыбу тутъ же и чистятъ. Садятся старые матерые люди и жёнки гдѣ-нибудь на угрѣвѣ и пластуютъ щукъ. Вычищенную рыбу солятъ и складываютъ въ кадки. Заѣдетъ „богачъ”, какъ здѣсь называютъ всякаго торговца, и скупитъ всю эту „вешную” рыбу, а если не заѣдетъ, то ее высушатъ на солнцѣ и продадутъ послѣ. Олончанинъ большой любитель этой сушеной рыбы.

Бурлаки переносятъ канаты.
image070_.jpg

Весна вступаетъ въ свои права. Время бы и выгонять скотину въ поле, но куда же выгонять ее на Корельскомъ островѣ, гдѣ только камень, да болота? Очевидно ее нужно перевезти на другіе острова, съ болѣе плодородной землей. Такой хорошій островъ верстъ въ 10 длины находится всего въ 2 верстахъ отъ Корельскаго острова.

Чаепитіе бурлаковъ въ лѣсу. Налѣво „десятникъ”, направо приказчикъ.
image073.jpg
image073.jpg (59.39 КБ) 5094 просмотра
И вотъ въ то время какъ въ обыкновенныхъ условіяхъ выгоняютъ скотину въ поле, на Выг-озерѣ плывутъ лодки съ коровами, лошадьми, овцами. Въ каждую лодку можетъ помѣститъся только одна скотина, да и то необходимо особое приспособленіе, „козелъ”, бревно съ перекладиной въ видѣ буквы Т, чтобы лодка не опрокинулась. Козелъ кладется перекладиной въ воду, а другая часть его опирается на бортъ лодки. Обитатели Корельскаго острова — народъ бѣдный; они не въ состояніи даже имѣть для стада пастуха, а можетъ быть и просто не привычны къ этому. Скотину пускаютъ одну на Божій просторъ, на Божье произволеніе. Бродитъ скотина въ лѣсу, какъ дикія животныя, и только звонъ колоколовъ, такой странный въ молчаливомъ сѣверномъ лѣсу, говоритъ о связи этихъ животныхъ съ людьми. Впрочемъ, ни коровы, ни лошади за лѣто не отвыкаютъ отъ людей, а овцы даже скучаютъ и, когда увидятъ проѣзжающую лодку на озерѣ, собираются на берегъ кучкой у самой воды и жалобно блеятъ. Только телята къ осени становятся совсѣмъ дикими и доставляютъ много хлопотъ хозяевамъ осенью. Ихъ загоняютъ въ топкое болото и тамъ ловятъ; если нѣтъ близко болота, устраиваютъ загонъ.

Когда скотина перевезена на островъ, то женщинамъ приходится каждый день ѣздить туда доить коровъ. Рано утромъ онѣ садятся въ лодки, почти всегда съ ребятишками, и уѣзжаютъ. Пристаютъ къ берегу. Тучи комаровъ, мошекъ и оводовъ носятся въ лѣсу. Спасаясь отъ нихъ, скотина вся до головы входитъ въ воду и тамъ ожидаетъ подъѣзжающихъ женщинъ. Коровъ выгоняютъ на берегъ, разводятъ костеръ и ставятъ животныхъ выменемъ къ дыму. Кромѣ того, по обѣимъ сторонамъ становятся дѣти съ вѣтками и отгоняютъ комаровъ. Происходитъ доеніе. Подоивъ коровъ, женщины непремѣнно прислушаются, не слыхать ли колоколовъ, не случилось ли чего съ лошадьми. Если колокольчики не звенятъ, то онѣ пойдутъ непремѣнно въ лѣсъ искать лошадей. Мало ли что можетъ съ ними случиться.

Въ это время мальчики ѣдутъ на лодкѣ удить рыбу для ухи. У знакомой луды почти всегда играютъ „парвы” (стайки) окуней. Мальчики спускаютъ въ воду заранѣе приготовленный камень на веревкѣ, „якорь”, и ждутъ пока лодка „обставится”, затѣмъ „наживляютъ” червяка и спускаютъ крючки на лескахъ въ воду безъ поплавковъ, безъ удилищъ. Все это здѣсь лишнее; окуней очень много, и безъ поплавка слышно, какъ „тыркаетъ” рыбка. Шш.ш... зашумитъ стайка окуней у луды и „затыркаетъ”. Теперь успѣвай только выхватывать, да насаживать червя, оводъ или даже окуневый глазъ на крючекъ. Мальчики поглощены работой, не замѣчаютъ, какъ красиво глядятся угрюмые острова въ спокойное озеро, какъ выскакиваетъ изъ воды и сверкаетъ на солнцѣ серебристая семга.

Но вотъ подулъ вѣтерокъ, рыба ушла въ глубину, коровы выдоены, лошади найдены. Ѣдутъ домой, но по дорогѣ непремѣнно нужно осмотрѣть сиговыя сѣти. Издали можно узнать, гдѣ поставлены эти сѣти. Тамъ торчатъ темные колышки изъ воды, вьются чайки, хохочутъ гагары. Эти птицы часто „обижаютъ” ловцовъ, ныряютъ въ воду и клюютъ запутавшуюся въ тонкой и рѣдкой сиговой сѣти рыбу. Бываетъ такъ, что гагара и сама платится за свое хищничество жизнью, запутывается въ



Перекличка бурлаковъ.
image075.jpg
image075.jpg (58.91 КБ) 5094 просмотра
сѣти. Она годится ловцамъ: у нея шкура „шадровитая” прочная, изъ нея, если снять шкуру и обдѣлать, выйдутъ прекрасныя теплыя туфли.
Одна женщина гребетъ и лодка двигается вдоль сѣти, другая быстро собираетъ сѣть въ лодку, время отъ времени вынимая запутавшагося сига, окуня, плотичку и выбрасывая расклеванную или уснувшую рыбу. Сѣтку такъ и оставляютъ въ лодкѣ: ее нужно высушить дома, повѣсивъ на вѣтерокъ на „козлахъ” у берега. Если же ее не просушить, то она „заглевѣетъ”, покроется слизью, и рыба не будетъ въ нее попадать

Иногда вмѣстѣ съ женщинами на лодкѣ пріѣзжаетъ домой и „конь”. Это бываетъ въ томъ случаѣ, если передъ поѣздкой онѣ замѣтятъ, что паръ „затравѣлъ”, что его нужно вспахать. Дома пашутъ, солятъ рыбу, продергиваютъ заросшую рѣпу. Такъ проходитъ время до полдня. Къ этому времени старуха изготовляетъ кашу, рыбники и уху. Ѣдятъ больше окушковъ, или ряпушку; сиговъ ѣсть нельзя, они стоятъ дорого, 6 коп. фунтъ, и годятся „для богача”. Поѣдятъ, отдохнутъ и снова за работу. Рабочій день великъ, онъ состоитъ изъ трехъ „упряжекъ”: утренней, до 8-ми часовъ — средней, до полдня и вечерней, до заката солнца, когда садятся пàужинать. Вотъ такъ и живутъ, и трудятся отъ „выти до выти” (отъ ѣды до ѣды).
Съ закатомъ солнца, на сѣверѣ почти не происходитъ никакихъ перемѣнъ, попрежнему свѣтло. И, вѣроятно, это отсутствіе границъ между днемъ и ночью раздражаетъ даже и помирившагося, привычнаго къ этому сѣвернаго человѣка; ложатся не сразу, а старикъ долго, иногда часовъ до двѣнадцати, возится у сѣти или у дровъ. Наконецъ, и онъ вспоминаетъ, что надо же спать, и ложится рядомъ со всѣми на „лосинѣ” (лосевой шкурѣ) на полу.

Душно въ такую ночь: раскинулась мать, безпокоятся ребятишки, кто уткнулся у груди, кто у ногъ, кто и вовсе сползъ съ лосины. А на улицѣ свѣтло, прозрачно, тихо, кричатъ на болотѣ утки... Старикъ послѣдній легъ и первый встаетъ. Встаетъ и старуха, топитъ печь, качаетъ зыбку. За ними встаютъ всѣ и поочереди подходятъ къ мѣдному чайнику-умывальнику, подвѣшенному на веревочкѣ надъ кадкой. Отъ этой кадки исходитъ тяжелый, удушливый запахъ, тамъ варится уха для стельной коровы, которую опасно было везти на островъ. Еще вчера старуха, когда чистила рыбу, набросала въ кадку рыбные отбросы, а утромъ подлила воды, помоевъ и опустила туда горячій камень.
Мало-по-малу время движется къ лѣту и работа слѣдующихъ дней не походитъ на вчерашнюю. Подходитъ „листобросница”, пора совершенно незнакомая хозяевамъ средней и южной Россіи. Женщины ѣдутъ на лодкахъ на тотъ же Янь островъ, находятъ березовыя лядинки и, пригибая нижнія вѣтки, обрываютъ листъ и складываютъ въ лодки. Къ вечеру домой плывутъ уже не лодки, а копны, на верху которыхъ важно сидятъ ребятишки. Листъ складывается на верхнемъ дворѣ, надъ скотнымъ дворомъ, для просушки. Съ этихъ поръ хозяева обыкновенно cпятъ здѣсь на мягкомъ листѣ.



Точатъ горбушу.
image077.jpg
image077.jpg (45.01 КБ) 5094 просмотра
Березовый листъ предназначается для зимняго корма скота. Если его пересыпать мукой, то неприхотливыя мелкія сѣверныя коровенки мирятся съ этимъ кормомъ.
Послѣ листобросницы начинается тяжкое время: сѣнокосъ. Тутъ уже не обойтись безъ бурлаковъ: женки не сумѣютъ выточить косу, не могутъ сложить и „зарода”. Они съ нетерпѣніемъ, съ волненіемъ дожидаются мужей, боятся, какъ бы не запоздать съ сѣнокосомъ... Наконецъ, прiѣзжаютъ истомленные, измученные бурлаки. Имъ нужно отдохнуть, кстати выточить косы, починить кошели, вычистить ружья, которыя пригодятся на лугахъ.

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:24, Пт

* *
*
Сѣнокосъ на сѣверѣ совсѣмъ не то, что въ южныхъ счастливыхъ мѣстахъ. Луга такіе жалкіе, что сначала не вѣришь глазамъ: неужели эта низенькая трава, не болѣе четверти аршина высотой, стоитъ трудовъ? Но оказывается, что какъ разъ эта-то жалкая трава и есть самая хорошая „земная трава”. Она состоитъ не изъ кислыхъ осокъ, а и изъ сладкихъ злаковъ, которые охотно ѣстъ скотъ. Но бываетъ, что въ „водливые годы”, т. е., когда сильно разливается озеро, и этой травы не бываетъ, родится одна „кортяха”, т. е. хвощъ. Эту кортяху скотъ уже ни въ какомъ случаѣ безъ муки ѣсть не станетъ, а мука продуктъ дорогой, большею частью привозной. По подсчету мѣстной земской управы, населеніе Повѣнецкаго уѣзда употребляетъ 1/3 всей имѣющейся въ его распоряженіи муки на кормъ скоту. Отсюда можно себѣ представить, какова эта трава, къ которой нужно прибавлять столько муки, чтобы сдѣлать ее съѣдобной! „Водливые годы”, которые такъ ухудшаютъ пожни, происходятъ отъ переполненія Выг-озера, которое не успѣваетъ переливаться черезъ падуны въ р. Выгъ. Вотъ почему мѣстные люди убѣждены, что если бы можно было взорвать „щелья” на падунѣ и понизить уровень озера, то и берега бы пообсохли, и выросла бы трава хорошая, „земная”. И въ самомъ дѣлѣ, на немногихъ сухихъ мѣстахъ здѣсь всюду виднѣются красныя головки превоходнаго „визильника”, т. е. клевера.
Эти жалкія пожни находятся иногда очень далеко отъ деревни. Такъ, съ Корельскаго оотрова ѣздятъ верстъ за двадцать и работаютъ тамъ, не возвращаясь домой, цѣлую недѣлю. Въ это время въ деревняхъ остается только старый да малый, а всѣ, кто можетъ работать, переселяются на пожни. Тамъ, на мѣстѣ сѣконоса устроены маленькія избушки, „фатерки”; въ нихъ обыкновенно и спасаются ночью отъ комаровъ усталые работники. Комары и мошки страшные враги косцовъ; ихъ такъ много, что не будь у нихъ „комарниковъ”,

прикрывающихъ лицо, было бы невозможно выдержать пытку. „Хоть вопи”, говорятъ косцы.
Косятъ всѣ: мужчины и женщины; вѣрнѣе, не косятъ, а рубятъ траву. Косецъ ударяетъ „горбушей”, т. е. большимъ серпомъ, отъ праваго плеча къ лѣвому и сейчасъ же отъ лѣваго къ правому, все время согнувшись, обвязавъ голову платкомъ отъ комаровъ. Какой изящной и легкой забавой кажется послѣ этого южная косьба, при которой въ ритмъ махаютъ руками.



Сѣнокосъ.
image079.jpg
image079.jpg (49.91 КБ) 5093 просмотра
Здѣсь этотъ ритмъ, такъ облегчающій работу, невозможенъ: изъ травы то и дѣло виднѣются камни, то и дѣло приходится прерывать работу. А тутъ еще комары и мошки. Какіе безчисленные легіоны ихъ носятся въ воздухѣ, можно понять лишь, когда изъ лѣса вырвется на полянку тонкій солнечный лучъ и ихъ освѣтитъ.
Косятъ обыкновенно утромъ, а когда солнце подсушитъ росу, то начинаютъ складывать въ „зароды” то сѣно, которое уже подсохло. Для этого выбираютъ мѣстечко посуше,
вырубаютъ въ лѣсу высокія жерди, „стожары”, и втыкаютъ ихъ въ землю въ одну линію, одну возлѣ другой, на разстояніи нѣсколькихъ шаговъ. Двѣ женщины приносятъ сѣно на жердяхъ, а мужчина накладываетъ его аккуратно между стожарами высоко вверхъ. Уложенное такъ сѣно составляетъ первую „заколи́ну”. Если сѣно сыро, то съ обѣихъ сторонъ его подпираютъ, а по мѣрѣ того, какъ оно высыхаетъ, ниже и ниже опускаютъ подпорки. За первой заколиной набивается вторая, третья и т. д., насколько хватитъ сѣна. Своего сѣна достается всего лишь по три воза, а за сѣно въ казенномъ лѣсу приходится платить по 50 коп. съ воза. Въ такихъ зародахъ сѣно остается здѣсь и на зиму.
Утомленные косцы устраиваются подъ вечеръ на ночлегъ. Чтобы избавиться отъ комаровъ, въ избушкѣ покурятъ „паккулой” (гнилушкой), а тѣ, кто спитъ на сѣнѣ, устраиваютъ полога изъ паруса. Но избавиться отъ комаровъ невозможно. Вертится на сѣнѣ косецъ, жмется, кряхтитъ и слышитъ, какъ лаетъ въ лѣсу собачка. Откуда это собака въ лѣсу? — думаетъ онъ. И вдругъ вспоминаетъ: когда они шли на работу, то онъ оставилъ на камнѣ двѣ „калитки” (лепешки), а потомъ, когда вернулись, калитокъ уже не было. Куда же это они дѣлись, — думаетъ онъ, то и дѣло просыпаясь отъ комаровъ. А собачка все тявкаетъ и тявкаетъ. Утромъ онъ забудетъ и собачку, и калитки, но когда нибудь вспомнитъ и на досугѣ во время „бесёды” скажетъ:
— „А меня Богъ миловалъ... Да вотъ только разъ это... Оставилъ я на пожняхъ на камнѣ у фатерки двѣ калитки. Пришелъ, нѣту калитокъ”.
— „А можетъ, кто взялъ ихъ, да и съѣлъ?”
— „Да кому же въ лѣсу калитки взять?”
— И всѣ помолчатъ, согласятся. А онъ продолжитъ:
— „И собачку евонную слышалъ: тявъ, тявъ, смѣшная такая”.
Такъ можетъ это кто-нибудь съ собакой шелъ? усумнился недовѣрчивый слушатель.
— „Да кому же въ лѣсу съ собачкой идти”?
И въ самомъ дѣлѣ, кто же заберется въ такую глушь, развѣ какой „сбѣглый”.

Выкосили „земное сѣно”. Теперь можно приняться за болотное. Болота находятся у самаго острова и потому можно переселиться домой. Раньше болото не дѣлили, но теперь такая нужда стала, что и болота раздѣлили. И это на сѣверѣ, гдѣ на каждаго отдѣльнаго человѣка приходится, вѣроятно, много сотенъ десятинъ лѣса и болотъ!



Сушеніе хлѣба на зародѣ.
image081.jpg
image081.jpg (54.45 КБ) 5093 просмотра
Начали рубить горбушами болотную траву, стоя по колѣно въ водѣ. Болото колышется подъ ногами, кругомъ летятъ и кричатъ утки, пищатъ утенята, вьются чайки, гагары, а женщины съ подтянутыми юбками, въ высокихъ сапогахъ цѣлый день стоятъ въ водѣ и рубятъ траву. Зрѣлище удивительное для несѣверянина. Но слѣдующія за сѣнокосомъ работы уже не представляютъ ничего особеннаго. Рожь и жито косятся тѣми же горбушами и сушатся на особыхъ
„хлѣбныхъ зародахъ”, т. е. высокихъ, въ нѣсколько саженей, лѣстницахъ. Хлѣбъ возятъ съ полей на Корельскомъ островѣ въ саняхъ, потому что имѣть исключительно для этого телѣгу не стоитъ. Высушенный хлѣбъ молотятъ „привузами” (цѣпами) въ „ригачахъ” (ригахъ).
* *
*
Для обитателя Корельскаго острова необыкновенно важно во-время убрать хлѣбъ. Это важно и потому, чтобы морозы не захватили его въ полѣ, но главное же потому, чтобы уборка хлѣба не задержала осенняго лова рыбы. Для ловцовъ это время самое серьезное, самое важное. Настоящій ловъ рыбы бываетъ только осенью и, если хлѣбъ во-время не созрѣлъ, то лучше ужъ нанять работницу, „казачку”.
Осенній неводъ великъ и дорогъ. Только очень большому семейству подъ силу имѣть его. На Корельскомъ островѣ всего одно семейство самостоятельно справляется съ неводомъ, всѣ же другія складываются по два двора на каждый неводъ. Выг-озерскій осенній неводъ имѣетъ въ каждомъ крылѣ по 70—80 саженей, при этомъ къ нему еще нужно саженей полтораста веревокъ. Самая важная часть въ неводѣ „матица”, куда собирается пойманная рыба. Отъ матицы крыло начинается „котколуксой” саженей въ пять, потомъ слѣдуетъ „ринда” такъ-же саженей въ пять, за ней „частыя” сѣти и „плутивныя”, тѣ и другія вдвое длиннѣе ринды.
Ловъ начинается съ 15-го августа и продолжается до 1-го октября. Передъ ловомъ берегъ Корельскаго острова дѣлится на равныя части, по числу неводовъ. Возлѣ такой части берега однимъ неводомъ можно ловить только въ теченіе дня, слѣдующій день на этомъ мѣстѣ ловятъ другіе, а первые ловятъ на другомъ мѣстѣ, слѣдующемъ по порядку и т. д.
Для осенняго лова необходимо имѣть двѣ лодки. Сначала, заѣхавъ въ озеро, спускаютъ матицу и сейчасъ же разъѣзжаются въ стороны: одна лодка тянетъ правое крыло, другая лѣвое. Когда распустятъ всѣ сѣти, то поворачиваютъ къ берегу и тянутъ тоню саженей на полтораста. Лодки, которыя на озерѣ плывутъ на нѣкоторомъ разстояніи другъ отъ друга, у самаго берега съѣзжаются въ одно мѣсто. Веревки тянутъ

„шпилями”, т. е. воротами, установленными на каждой лодкѣ. Сначала на водѣ виднѣются только „кибаксы”, т. е. поплавки, а потомъ показываются и крылья; какъ только они покажутся, ловцы бросаютъ шпили и тянутъ руками, взявшись по двое за крыло. Когда показываются частыя сѣти, кто нибудь беретъ „торболо”, т. е. жердь съ деревяннымъ кружкомъ на концахъ, и начинаютъ ими „буткать” воду, чтобы рыба бѣжала въ матицу. Подъ конецъ развязываютъ матицу и рыбу вытрясаютъ въ лодку...



Ловъ неводами.
image083.jpg
image083.jpg (43.22 КБ) 5093 просмотра
Осенью ловится, главнымъ образомъ, сигъ и ряпушка. Вся эта пойманная рыба обыкновенно тутъ же и скупается „богачами”, но тѣ, кто въ состояніи, берегутъ ее до Крещенья и везутъ на знаменитую ярмарку въ Шуньгу на озерѣ Онего. До самаго послѣдняго времени эта ярмарка играла такую же роль въ Олонецкой губерніи и Поморьѣ, какъ Нижегородская ярмарка на востокѣ Европейской Россіи. Охотники и рыболовы привозятъ сюда шкуры и рыбу, запасаются мукою, покупаютъ себѣ кожу, гужи, растительное масло, пеньку, ленъ, мелочи и обновы для семейства. „Богачи” или „обиралы” перепродаютъ свой товаръ оптовымъ торговцамъ, а эти торговцамъ Петербурга и другихъ городовъ. Словомъ, Шуньга и до сихъ поръ играетъ огромную роль въ торговлѣ сѣвера.

Въ народныхъ пѣсняхъ и сказкахъ Шуньга постоянно упоминается.
Однако, на Выг-озерѣ только очень состоятельные могутъ возить рыбу въ Шуньгу, большинство же продаетъ на мѣстѣ.
Въ то время, какъ происходитъ осенній ловъ, нѣкоторые идутъ въ лѣсъ на охоту стрѣлять рябчиковъ, тетеревей и мошниковъ. Но на Корельскомъ островѣ плохіе полѣсники (охотники) и предпочитаютъ, когда озеро замерзнетъ, ловить рыбу по льду.
Для этого прежде всего „выпешивается”, т. е. прорубается „пешней”, орудіемъ, похожимъ на ломъ, „большой ерданъ” (прорубь), въ него опускается неводъ. Направо и налѣво отъ ердана, по направленію тони, выпешиваютъ отверстія саженей на 10 другъ отъ друга. Съ помощью этихъ отверстій, длинной жерди и ворота неводъ и тянутъ къ берегу, гдѣ то-же приготовляютъ большой ерданъ.
Такъ ловятъ до Декабря. Съ этого времени и до весны, до бурлацкой работы, производится вывозка лѣса къ мѣстамъ сплава. Лѣсъ, опредѣленный для рубки и вывозки, иногда находится очень далеко. И вотъ мѣстному труженику снова приходится покидать свою семью. Рѣдко кто, развѣ самый бѣдный, возьметъ съ собою жену. Мало можетъ оказать пользы женка на этой трудной, чисто мужской работѣ; побарахтается, побарахтается въ снѣгу, а тутъ еще мужъ съ досады толканетъ... Лучше отъ грѣха не брать съ собой, лучше пусть онѣ продолжаютъ ловить по льду рыбу.
Мужчины же рубятъ, шкурятъ и возятъ лѣсъ всю зиму. Живутъ они въ такихъ же точно лѣсныхъ избушкахъ, „фатеркахъ”, въ которыхъ живутъ полѣсники, косцы, скрытники, пустынники, вообще всѣ, кому временно приходится жить въ лѣсу. Зимой на сѣверѣ день короткій: поработали, померзли, и въ избушку отогрѣваться. Потомъ улягутся рядомъ и ждутъ, когда самъ собой придетъ сонъ. Что дѣлать въ избушкѣ въ такіе длинные вечера? Кажется, помереть бы отъ скуки. Но тутъ выручаетъ сказочникъ Мануйло. При свѣтѣ лучины онъ въ этой лѣсной избушкѣ разсказываетъ всѣмъ этимъ дремлющимъ на полу людямъ про какого-то царя, съ которымъ народъ живетъ такъ просто, будто бы это и не царь, а лишь

счастливый, имѣющій власть мужикъ. Этому царю мужики носятъ рябчиковъ, загадываютъ ему загадки, а царь ловко отгадываетъ, даетъ совѣты...
Всѣ, молча, слушаютъ сказки про царя, иногда смѣются, и засыпаютъ.
А Мануйло все разсказываетъ и разсказываетъ, пока не убѣдится, что всѣ до одного человѣка спятъ. Для этого онъ окликаетъ время отъ времени: „спите крещеные?”
И если хоть одинъ откликнется, онъ поправитъ лучину и продолжаетъ свою сказку про мужицкаго царя.....
Весной снова одни уходятъ въ бурлаки, другіе берутся за мережи, за соху. И такъ круглый годъ безпрерывно трудится сѣверянинъ, добывая себѣ пропитаніе въ борьбѣ съ суровой природой.
________

image085.jpg
image085.jpg (35.31 КБ) 5092 просмотра


Старики всегда говорятъ: въ наше время люди были лучше и крѣпче, въ старину жилось хорошо. Молодому не убѣдить стариковъ, они упрямы. Но если бы даже и удалось убѣдить и замолчать отцовъ, то заговорили бы дѣды, прадѣды, заговорили бы давно вымершіе народы и сѣдые вѣка. Золотой вѣкъ былъ и былъ...
Когда-то въ Русской землѣ жили „славные, могучіе богàтыри”. Правда это или нѣтъ, но только старинный русскій народъ на сѣверѣ поетъ о нихъ „старины”, вѣритъ, что они были и передаетъ свою вѣру изъ поколѣнiя въ поколѣніе.
Эти стихи о былыхъ временахъ такіе длинные, такъ непохожи на современные, что усвоить ихъ можетъ только здоровая память неграмотнаго человѣка, незагроможденная часто ненужными, лишними, случайными фактами современной жизни. А, значитъ, и „сказители” былинъ должны обладать чѣмъ-то такимъ, что приближаетъ и ихъ самихъ къ прекраснымъ былиннымъ временамъ золотого вѣка.
Стало быть, эта поэзія связана съ какимъ-то строемъ жизни, въ которомъ она обязываетъ пѣвца, подъ угрозой исчезновенія, жить именно такъ-то. Строгія старовѣрческія традиціи, плетеніе неводовъ въ долгіе сѣверные вечера при свѣтѣ лучины, большая семья — вотъ среда, въ которой вырабатывается пѣвецъ былинъ.

Но все это разсужденіе книжно и гадательно. Когда я ѣхалъ въ Выговcкій край, я рѣшилъ непремѣнно отыскать такого сказителя и посмотрѣть на его жизнь по-своему, увѣриться своими собственными глазами.
Еще далеко не доѣзжая до Выговскаго края, мнѣ удалось услыхать объ этихъ сказителяхъ какъ разъ то, что совпадало и съ моими предположеніями.
Присмотрѣвшись на пароходѣ къ одному славному сѣдому дѣду, когда мы ѣхали мимо Сѣнной губы на Онежcкомъ озерѣ, я спросилъ его: нѣтъ ли у нихъ сказителей.
„Какъ же, какъ же”, отвѣчалъ онъ. „Рябинушка-то у насъ, въ Гарницахъ, живетъ. Слышалъ про нашего Ивана Трофимовича Рябинина? Да ужь слышалъ, господа его знаютъ, ѣздятъ къ нему. Онъ за свои старины рублей 500 собралъ, у Государя былъ, заграницу возили. Чудное дѣло!”
— „А другіе въ вашей деревнѣ знаютъ старины”? спросилъ я.
— „Нѣ-ѣ-тъ, гдѣ намъ... Рябинка старовѣръ, вино не пьетъ, не куритъ. Строго у него это. И отъ пищи то-же не отступаетъ: что на какой день положено, то и ѣстъ, оттого онъ и памятливъ. Онъ ни въ чемъ отъ своего не отступаетъ. Вотъ когда его къ Государю возили, такъ чтò тамъ наставлено было! Столы ломились. И его, Рябинку, съ собой сажаютъ, угощаютъ. Онъ съ ними сидитъ, бесёдуетъ, а ничего не трогаетъ, ни... ни... Теперь собралъ себѣ денегъ и живетъ по старому, рыбку ловитъ, дѣтей къ пѣснямъ пріучаетъ.
Иванъ Трофимовичъ Рябининъ сынъ того самаго знаменитаго Рябинина, у котораго Гильфердингъ записывалъ былины. Судя по разсказамъ старика, Гильфердингъ встрѣтился съ нимъ случайно, гдѣ-то у часовни, во время рыбной ловли.
Не знаю, отвлекли ли меня другія наблюденія, или сказители теперь уже стали переводиться, но только на Выг-озерѣ я долго не могъ найти хорошаго пѣвца былинъ. Наконецъ, я встрѣтился съ нимъ, обжился въ его домѣ, долго не подозрѣвая, что это-то именно и есть сказитель.

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:25, Пт

* *
*
Разъ ловцы завезли меня на большой островъ, гдѣ обиталъ съ семействомъ всего лишь одинъ житель, Григорій Андрiановъ.
Ловцы мнѣ про него говорили: „хорошій старикъ, не баламутный, староколѣнный человѣкъ, онъ тебѣ всякую досюльщину (старину) разсказать можетъ”.
Когда мы подъѣзжали, на берегу острова у большой избы играло въ „рюхи” множество босыхъ, полуодѣтыхъ, но здоровыхъ ребятъ.
— „Дома ли старый мошникъ (глухарь)?” спросили ловцы.
— „Ловитъ” — отвѣтили ребятишки.
Вышла старушка, жена Григорія, повела меня на верхъ въ чистую горницу и все говорила: „Гостите, хозяинъ скоро пріѣдетъ, гостите”...
Старушка, какъ принято на сѣверѣ, сначала напоила меня чаемъ, потомъ угостила обѣдомъ: сварила уху изъ сиговъ, поставила на столъ простоквашу, тарелочку съ морошкой, съ сухими красными пряниками, тутъ былъ и рыбникъ изъ ряпушки, и рыбникъ изъ окуней, и пирогъ изъ черники, калитки, шанежки, мякушечка хлѣба. Старушка то и дѣло ныряла внизъ за новыми и новыми угощеніями.
— „Ловитъ старикъ, ловитъ — говорила она — стара стала я, не могу ужь съ нимъ ѣздить. А по прежнимъ временемъ ужь я не усидѣла бы по такой тишинкѣ, 140 сѣтей, батюшка мой, было... Жила и съ одной коровушкой, и съ двумя, и съ тремя, и съ четырьмя, всяко жила. А вотъ теперь ноги болятъ”.
Только подъ вечеръ пріѣхалъ старикъ. За кого онъ меня могъ считать? Ужь, конечно, за барина, имѣющаго отношеніе къ лѣсному, межевому или полицейскому дѣлу. Нужды въ нихъ человѣку на островѣ, конечно, не было.
Но Григорій, подойдя ко мнѣ, вѣжливо подалъ руку, поговорилъ немного, съ достоинствомъ, какъ хозяинъ, и ушелъ спать. Громаднаго роста, съ кудрявыми волосами, съ крѣпкими отчетливыми чертами лица, онъ походилъ на апостола Петра.
Въ лицѣ его какъ то не было ничего лишняго и даже безчисленныя морщинки на лбу, казалось, всѣ имѣли свое назначеніе, словно каждая изъ нихъ была продолженіемъ его правильныхъ спокойныхъ мозговыхъ извилинъ.
Ругань и крикъ разбудили меня рано утромъ. Я выглянулъ въ окно. По дорожкѣ вдоль озера съ громаднымъ коломъ въ рукѣ бѣжалъ вчерашній, похожій на апостола Петра старикъ.
А впереди его бѣжалъ безъ шапки совершенно такой же старикъ, только немного помоложе. Первый старикъ догналъ второго и ударилъ его коломъ. Тотъ такъ и повалился. Ударилъ еще и еще...
Объяснилось это такъ. Старшій сынъ Григорія, мужикъ 57 лѣтъ отъ роду, былъ посланъ въ Повѣнецъ продать рыбу. Вернулся онъ, выпивши, нагрубилъ старику и тотъ его отколотилъ.



Игра въ рюхи.
image087.jpg
image087.jpg (43.84 КБ) 5092 просмотра
Водка и табакъ безусловно не допускались въ домѣ старика, чай и кофе пили только съ гостями, такъ что преступленіе было двойное. Раньше я думалъ, что воспрещеніе старовѣрами водки, чаю и табаку имѣетъ лишь религіозное значеніе. Но тутъ, бесѣдуя со старикомъ, я убѣдился, что эта громадная семья и по своимъ достаткамъ не могла этого допускать. Если бы вся семья ежедневно стала пить чай и справлять праздники съ водкой, то это поглотило бы весь мережный промыселъ и часть бурлацкаго. А если прибавить

къ этому, что курящій табакъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ бы и отрицаетъ высшую власть отца, то расправа старика становится будто бы и немного понятной.
— „А какъ же съ ними?” — говорилъ мнѣ немного спустя старикъ — въ судъ что ли подавать? Такъ въ судѣ этого разбирать не станутъ. Какіе теперь суды, только деньгамъ переводъ. Раньше такъ просто бывало, соберутся, повалятъ, отдерутъ, вотъ тебѣ и судъ весь. Ничего, отлежится. Пойдемъ, съ нами побесёдуемъ!
Отчасти по случаю воскресенья, отчасти потому что гость былъ въ домѣ, женщины старательно приготовляли все для бесёды. Столъ покрыли бѣлой скатертью, старуха хлопотала съ кофеемъ, который здѣсь получается контрабандой изъ Финляндіи и очень пришелся по вкусу, молодуха завертывала въ тѣсто рыбу, приготовляя рыбники. Изъ сыновей Григорія тутъ былъ только младшій, бойкій парень лѣтъ 20, любимецъ старика, блондинъ съ открытымъ славянскимъ лицомъ, старшій „отлёживался”, остальные были въ бурлакахъ. Кромѣ того, тутъ же на лавкѣ сидѣлъ бородатый, глубокомысленный зять, очевидно, гость. Разобраться въ женщинахъ и дѣтяхъ не было никакой возможности, казалось, что ихъ было великое множество.
Стали угощать кофеемъ, старикъ пилъ горячую воду. Началась бесёда, немножко натянутая, какъ бы оффиціальная, о жизни вообще. Говорилъ одинь старикъ, старуха вставляла замѣчанія, а зять подавалъ глубокомысленно реплики: „вѣрно, вѣрно”. Остальные молчали.
Жизнь, о которой говорилъ старикъ, была, конечно, здѣшняя, выговская. Въ этой избѣ, въ большой семьѣ, на островѣ происходила такая же драма, какъ и вездѣ: старое боролось съ молодымъ новымъ. Старое пришло сюда, на Выгозеро, съ верхняго Выга изъ погубленнаго Даниловскаго монастыря. Новое, — съ нижняго Выга, гдѣ сосредоточивались бурлацкія работы по сплаву лѣсовъ. Поэтому старикъ осуждалъ бурлачество и, вмѣстѣ съ нимъ, новую жизнь.
— „Въ бурлаки, въ бурлаки”, говорилъ онъ, „а придутъ къ чему?”
— „Вѣрно, вѣрно, ужъ такъ” — вторилъ зять.

— „Да что, господа, оставь поле безъ огороды, что будетъ?”
— „Да, что будетъ”, — вторилъ зять.
Слушатели прихлебывали кофей молча, торжественно и долго.
— „Въ наше время”, разливался старикъ, „жили совѣтно, ужъ невѣстка въ дверяхъ не застрянетъ и не скажетъ: хочу, не хочу, а нынѣшняя молодежь: имъ слово, а они два”.
— „Вѣрно, ужь такіе и есть”.
— „Да что далеко ходить”, вставила свое словечко старушка — годовъ десятокъ, не больше, у насъ на всемъ Выг-озерѣ только и былъ самоваръ у Койкинскаго батюшки, да на Выгозерскомъ погостѣ другой, да у Семена Ѳедорова третій, да у дьякона... всего девять самоваровъ было. А теперь у каждаго, да еще по два”.
— „Старики наши”, продолжалъ хозяинъ, „гнильтиной кормились, да воду піяша, а молодому давай хоромъ, коня, да домъ”.
— „Такъ и нужно”, раздался неожиданно молодой свѣжій голосъ младшаго сына хозяина, „безъ коня въ нашихъ мѣстахъ и жить невозможно”.
— „А что, кому поматерѣе себя, будто поперечить то и неловко” — поправилъ старикъ — „какъ же это старики то кережи (ручные сани) на себѣ безъ коней возили?”
— „Старики только и знали, что свою душу спасали, о другихъ и не думали”.
— „А объ комъ же еще и думать, какъ не о себѣ?”
— „Да что и въ этомъ хорошаго: уйти въ лѣсъ, да гнилью питаться?”
— „А пойди-ко, братъ, уйди. Нѣ-ѣтъ, не уйдешь. Вѣдь на страшномъ-то судилищѣ Господнемъ ты за себя за одного отвѣчать будешь, за другихъ тамъ не спросятъ?”
— „Вѣ-ѣрно, вѣрно, за другихъ не спросятъ” — вторилъ зять.
На этотъ разъ мнѣ такъ и не удалось сойти съ оффиціальнаго тона бесёды. Она была длинная и утомительная. Потомъ я убѣдился, что старикъ былъ не совсѣмъ искреннимъ, когда совѣтовалъ сыну уйти въ лѣсъ. Это былъ по натурѣ не пустынникъ, а крестьянинъ. Онъ любилъ землю,
крестъянство, готовъ былъ идти на какой угодно каторжный трудъ, лишь бы не разстаться съ землею. „Уйти въ лѣсъ”, такъ учили пустынники, въ это онъ вѣрилъ, искренно всю жизнь собирался уйти, но все-таки не ушелъ, а устроилъ большую семью, домъ, все хозяйство. Въ немъ жилъ инстинктъ хлѣбопашца. Однажды онъ мнѣ разсказалъ такую характерную для здѣшнихъ мѣстъ сказочку:
„Старикъ одинъ спасался, Богу молился въ лѣсу. Вотъ приходитъ къ нему калика прохожій, Господь ужь только знаетъ, кто онъ такой, приходитъ и говоритъ: Богъ помочь, лѣсовой лежебочина!
— А какой я лежебочина, какъ я Богу молюсь, да тружусь, труды полагаю, да потѣю...
— Да что твои труды, вотъ благочестивый крестьянинъ на полѣ пашетъ такъ знаетъ, когда Господь къ обѣднѣ зазвонитъ и когда обѣдать пора приходитъ.
Старикъ и взялъ себѣ въ разумъ: что это мнѣ калика прохожій говориль. Пошелъ на поле, — видитъ мужикъ пашетъ.
— Богъ помощь! А обѣдалъ ли ты, добрый человѣкъ, спрашиваетъ у пахаря.
— А я, говоритъ, еще не обѣдалъ, у Господа еще благовѣста не было.
Одинъ сѣлъ на межу. Другой попахалъ, поставилъ лошадь и глаза перекрестилъ.
— А чего ты добрый человѣкъ глаза перекрестилъ? спросилъ старецъ. — А вотъ, говоритъ, благовѣстъ къ обѣднѣ, такъ надо идти Богу молиться и обѣдать.
Подивился старецъ... и пошли молиться”.
Смыслъ этой сказочки старикъ сейчасъ же поясниль:
— „Видно”, сказалъ онъ, „крестьянинъ у Господа больше значитъ, чѣмъ старецъ. Старецъ-то все молился, да не домолился, а крестьянинъ все пахалъ, да въ святые попалъ”.
Но если старикъ не соглашался съ требованіемъ „уйти въ лѣсъ”, то бурлачество ему было совершенно непонятно.
— „Дома”, говорилъ онъ мнѣ, „крѣпче спишь, да скорѣе пообѣдаешь. А бурлаки уйдутъ, домашникамъ и ѣсть нечего”.
— Тамъ вольно, — во-первыхъ, заботы нѣтъ: хлѣбъ хоть не родись, домашники хоть не живи. Сперва охотой стали отбиваться

отъ земли — деньги давали, а потомъ и неволей. Вотъ придутъ домой голодные, изморенные, а денегъ не принесутъ. Деньги еще „лонись” (прошлый годъ) черту отдали. Много ли въ поляхъ хлѣба родится. Бери, откуда знаешь. Вотъ онъ и пойдетъ къ десятнику кланятеся, продаетъ себя на весну, а потомъ еще къ богачу поклонится: дай муки, дай крупы. Сначала заберетъ подъ рыбу, потомъ подъ рябы и дойдетъ до того, что душу продастъ, праздники десятнику продастъ.
— „Эхъ въ старину-то было! На землѣ, какъ на матери жили. Тогда по 20 пудовъ ржи въ нивьяхъ сіяли. Въ нивьяхъ не родится, на поляхъ родится. Семейства душъ по 20 были, хорошо жили!”
* *
*
И какова же эта мать земля, о которой такъ любовно говорилъ старикъ? Съ какимъ презрѣніемъ отвернулся бы отъ нея нашъ крестьянинъ земледѣльческой полосы. Не мать, сказалъ бы онъ, эта земля, а мачиха.
Оообенно поразила меня пашня на Корельсксьгъ островѣ. Весь этотъ небольшой островъ раздѣляется на двѣ половины: одна низменная, топкое болото, другая повыше: сельга, сплошной каменный слой. Да какъ же вы пашете? невольно спросишь, когда увидишь этотъ слой камней. „Не пашемъ, а перешевеливаемъ камень”, отвѣтятъ вамъ.
Такую землю за лѣто непремѣнно нужно перешевелить разъ пять, иначе ничего не родится. При этомъ бываетъ еще нужно постоянно стаскивать большіе выпаханные изъ земли камни въ кучи, называемыя „ровницами”. Скоро эти ровницы обростаютъ травой, и на поляхъ, состоящихъ изъ бѣлаго слоя мелкихъ камней, рѣзко выдѣляются зеленые холмики. Это такъ характерно, что крестьяне часто говорятъ напр. такъ: „у меня поле въ девять ровницъ”. Убрать мелкій камень въ ровницы нельзя, потому что нагрѣтый днемъ камень предохраняетъ посѣвъ отъ зябели, а въ засуху препятствуетъ испаренію воды. Такъ, по крайней мѣрѣ, думаютъ крестьяне. Не успѣешь вспахать такую землю, какъ она снова въ этомъ сыромъ климатѣ заростаетъ травой, потому-то и приходится ее такъ часто пахать.
Но, кажется, это слово „поле” означаетъ нѣсколько не то, что въ земледѣльческомъ районѣ. Это поле находится возлѣ самой деревни, очень маленькое, какъ огородъ, и обнесено изгородью, „огородой”. Казалось-бы мѣсто это какъ разъ пригодно для огородовъ, но здѣсь ихъ нѣтъ: капуста не растетъ, не растетъ лукъ, даже картофель родится плохо, часто гніетъ. Мѣстные люди не знаютъ яблокъ, не имѣютъ понятія о пчелѣ, никогда не слыхали соловья, перепела, не собирали клубники, земляники. Почти о всемъ этомъ они увѣренно и любовно поютъ, но въ обыденномъ языкѣ этихъ словъ не услышишь. Разъ я заговорилъ о пчелѣ, меня не понимали, а когда я нарисовалъ, то сказали, что это „медовикъ”, т. е. шмель.
И въ этомъ краю проходитъ дѣтство, бываютъ романы... И романы съ чудными пѣснями, какихъ уже не знаютъ въ центрѣ Россіи!
На такомъ „полѣ”, да еще при необходимомъ рѣдкомъ посѣвѣ, въ суровомъ климатѣ родится хлѣба немного: хорошо, если мѣсяца на два, на три хватитъ... Вотъ почему теперь неизбѣжно нужно продать себя въ бурлаки и продать впередъ.
Раньше, когда еще не было лѣсныхъ промысловъ въ краѣ и когда разрѣшалось еще подсѣчное хозяйство въ казенныхъ лѣсахъ, хлѣба хватало. Съ одной стороны, стѣсненіе подсѣчнаго хозяйства правительствомъ, а съ другой бурлачество, оторвавшее въ самое нужное время лучшихъ работниковъ, вотъ причины, почему осталась только жалкая постоянная пашня, „поля”, а „нивья”, т. е. земля, раздѣланная въ лѣсу, заброшены. Крестьянинъ и радъ бы увеличить постоянную пашню „поля”, на которыхъ хлѣбъ получается съ меньшимъ трудомъ, потому что тутъ уже не нужно вырубать деревья, жечь ихъ и пахать между пеньями, а только положить навозъ да перешевеливать каменья сохою. Но вотъ въ навозѣ-то и дѣло. Для постоянной пашни нужно много навоза, значитъ, много нужно имѣть скота, а для скота корма; сѣно же здѣсь болотное, скотъ его не ѣстъ безъ муки. И получается общеизвѣстный сельско-хозяйственный кругъ. Кромѣ подсѣки, въ старину этотъ кругъ разрывался еще работами для Даниловскаго общежитія. Теперь же на мѣсто
подсѣки и работъ для Даниловскаго общежитія стало бурлачество со всей его новой культурой.
Такова эта мать земля. А теперь снова къ сказителю Григорію Андріанову.
* *
*
Въ глухомъ лѣсу, на холмикѣ противъ лѣсного озерка, „бѣлой ламбины”, виднѣется желтый кружекъ ржи, обнесенный



Поле на сѣверѣ. Налѣво зародъ. Направо: кучи большихъ камней „ровницы”.
image089.jpg
image089.jpg (54.15 КБ) 5092 просмотра
частой косой изгородью. Вокругъ этого островка стоятъ стѣны лѣса, а еще немного подальше начинаются и совсѣмъ топкія, непроходимыя мѣста. Этотъ культурный островъ весь сдѣланъ Григоріемъ Андріановымъ, и сдѣланъ не изъ разсчета хозяйственнаго. Какой тутъ разсчетъ, когда такимъ трудомъ онъ могъ бы больше наловить рыбы или наплести
сѣтей. Хорошо было работать такъ раньше, когда эти островки расчищало цѣлое семейство душъ въ двадцать. А одному старику это непосильный, невыгодный трудъ. Нѣтъ, въ этомъ лѣсу скрыты болѣе высокіе запросы Григорія Андріанова, чѣмъ простой хозяйственный разсчетъ. Нѣтъ, тутъ поэзія прошлаго, когда всѣ громадными семействами сѣкли лѣсъ, когда духовно болѣе сильные люди еще не продавали себя за грошъ въ бурлаки, не курили табаку, не пили чаю и вина. Островокъ этотъ памятникъ прошлому золотому вѣку, священнодѣйcтвіе души старика Григорія Андріанова.
Еще осенью, два года тому назадъ, старикъ замѣтилъ это мѣстечко, когда полѣсовалъ. Онъ осмотрѣлъ внимательно лѣсъ: не тонокъ ли онъ или не очень ли толстъ: очень тонкій не дастъ хлѣба, очень толстый трудно сѣчь. О почвѣ онъ уже заранѣе, по виду лѣса, составилъ себѣ сужденіе, теперь ему остается только провѣрить. Если лѣсъ березовый, ольховый, вообще лиственный, то подъ нимъ растетъ трава, цвѣты, почва ими удобряется. Если же это сосновый или еловый лѣсъ, то подъ нимъ ничего не растетъ, почва остается тощей. Онъ знаетъ, что береза растетъ на крѣпкой землѣ, а ель на слабой. Тѣмъ не менѣе онъ вынулъ изъ за пояса топоръ и обухомъ разбилъ землю, осмотрѣлъ корни; они оказались сухими. Это хорошо, потому что „на сыромъ корнѣ не бываетъ рожденія”. Слой почвы въ четверть, значитъ, можно собрать четыре хорошихъ урожая; каждый вершокъ почвы, по его мнѣнію, даетъ одинъ урожай. Окончивъ осмотръ, онъ замѣтилъ мѣстечко. Весной же, когда сошелъ снѣгъ и листъ на березѣ сталъ въ копейку, т. е. въ концѣ мая или въ началѣ іюня, онъ снова взялъ топоръ и пошелъ „суки рубить”, т. е. сѣчь лѣсъ. Рубилъ день, другой, третій. Хорошо, что близко коровы паслись и бабы принесли ему свѣжіе рыбники, калитки и молоко, а то бы пришлось довольствоваться захваченной съ собой сухой пищей и тутъ же ночевать въ лѣсу у костра или въ тѣсной избушкѣ. Наконецъ, работа кончена. Срубленный лѣсъ долженъ сохнуть. Мало по малу листья на срубленныхъ деревьяхъ желтѣли и среди лѣса появился желтый островокъ.

На другой годъ въ то же время, выбравъ не очень вѣтренный, ясный день, старикъ пришелъ жечь просохшую слежавшуюся массу. Онъ подложилъ подъ край ея жердь, чтобы она загорѣлась и поджогъ съ подвѣтренной стороны. По мѣрѣ того, какъ мѣсто подъ жердью сгорало, онъ подвигалъ ее дальше, чтобы подъ деревьями былъ воздухъ и они горѣли. Среди дыма, застилающаго глаза, искръ и языковъ пламени онъ



Нива.
image091.jpg
image091.jpg (40 КБ) 5092 просмотра
проворно перебѣгалъ съ мѣста на мѣсто, поправлялъ костеръ, пока не сгорѣли всѣ деревья. Въ лѣсу на холмикѣ, противъ бѣлой ламбины желтый островокъ сталъ чернымъ — это „палъ”. Вѣтеръ можетъ разнести съ холмика драгоцѣнную черную золу, и вся работа пропадетъ даромъ. Потому-то нужно сейчасъ же приняться за новую работу. Если камней мало, то можно прямо „орать” особой „паловой” сохой, съ прямыми сошниками безъ „присоха”. Если же ихъ много, землю нужно „косоровать”, раздѣлывать ручнымъ

косымъ крюкомъ, старинной „копорюгой”. Когда и эта тяжелая работа окончена, то пашня готова и слѣдующей весной можно сѣять ячмень или рѣпу. Такова исторія этого маленькаго культурнаго островка.
Узнавъ эту исторію, невольно приходитъ въ голову такое предположеніе: не принесли ли эту любовь къ землѣ еще далекіе предки старика, когда они переселились сюда изъ болѣе хлѣбородныхъ мѣстъ?
* *
*
Такъ вотъ эта-то связь съ землей и мѣшала старику „уйти въ лѣсъ”, спасать свою душу. Но теперь еще новое сомнѣніе росло въ душѣ старика: младшій его любимый сынъ, „парной, саблеватый” и грамотный малый, побывалъ въ Поморьѣ и заразился тамъ новыми взглядами. Съ этими взглядами было не такъ легко бороться, какъ съ пьянствомъ и грубостью старшаго сына.
А вернувшись на дняхъ съ лѣсопильнаго завода изъ Сороки, малый началъ и вовсе плести чепуху. Онъ сказалъ, что заводъ лѣсопильный остановился, всѣ рабочіе забастовали и даже подговариваютъ бурлаковъ на Выгу и на Сегозерѣ. Старикъ былъ возмущенъ. Вотъ уже пятьдесятъ лѣтъ выговцы ходятъ по сплавамъ, тѣмъ только и кормятся. Хотя и ненавистно бурлачество, но имъ теперь только и кормятся выговцы. Не будь этого единственнаго заработка на сторонѣ, пришлось бы умирать съ голоду. И вотъ забастовали! Къ чему же это должно привести? Вѣрить не хотѣлъ старикъ. Но слухи все росли и росли, время отъ времени на островъ заѣзжали ловцы и каждый разъ подтверждали эти слухи. Наконецъ, по всему краю только и говорили о забастовкѣ. Слово неслыханное, непонятное въ этомъ краю аскетизма, въ этомъ населеніи, въ борьбѣ съ природой прошедшемъ суровую вѣковую школу терпѣнія. Ежедневно, при возрастающемъ волненіи въ семьѣ, мнѣ приходилось наблюдать, какъ обострялись отношенія старика съ молодымъ сыномъ. Между женщинами то же образовались двѣ партіи. И Богъ знаетъ, чѣмъ бы это кончилось, если бы вдругъ старикъ не былъ разбитъ такимъ оборотомъ дѣла.

Разъ утромъ молодуха пошла за водой на озеро и сейчасъ же прибѣжала назадъ съ крикомъ:
— „Ѣдутъ, ѣдутъ, бурлаки ѣдутъ!”
Бабы уже давно дожидались бурлаковъ, потому что наступилъ сѣнокосъ, а страшное новое слово забастовка поселило безпокойство въ сердцахъ молодыхъ женъ. Вотъ почему всѣ, кто былъ въ избѣ, бросились къ берегу, когда услыхали, что ѣдутъ.
Лодка шла на восьми веслахъ и только ужь близко отъ берега поставили парусъ, хотя почти не было вѣтра. Подкатить на парусѣ считается на Выг-озерѣ особымъ шикомъ. Бурлаки, повидимому, были очень весело настроены, доносился смѣхъ и заливистая пѣсня:
„Не ржавчинка, ой не ржавчинка все поле съѣдаетъ”...
Радостную вѣсть привезли бурлаки. Всѣ ихъ требованія были удовлетворены. Къ нимъ прiѣзжалъ самъ губернаторъ, кланялся и обѣщалъ все устроить. Тутъ же послали телеграмму хозяину въ Петербургъ и получили отвѣтъ: „удовлетворить немедленно”.
Старикъ былъ сбитъ съ толку и, насупившись, молчалъ, а бурлаки радовались. Первый день ничего не дѣлали, отдыхали. Потомъ стали приготовляться къ сѣнокосу: кто точитъ косу-горбушу, кто кошель чинитъ, кто ружье чиститъ, кто готовитъ дорожки для уженія рыбы, крючки... Все это пригодится на сѣнокосѣ. Сѣнокосныя мѣста, „пожни”, находятся далеко за 20 верстъ, такъ что цѣлую недѣлю нельзя возвращаться домой.
Когда вся эта шумная ватага уѣхала, большая изба опустѣла, остался одинъ старикъ со старухой и малыми дѣтьми. Тихо стало на островѣ и въ избѣ. Слышно только, какъ скрипитъ зыбка и уныло звучитъ монотонная пѣсенка старушки пѣстуньи:

Баю, баю въ добри,
На соломенномъ коври,
Бай на лыченькомъ, на тряпиченькомъ....

А старикъ, этотъ большой матерый дѣдъ, цѣлыми днями плететъ свою сѣть у окна, прицѣпивъ ее за крючекъ въ углу.
Когда онъ плететъ сѣть, онъ молчитъ и о чемъ то думаетъ. Навѣрно вспоминаетъ о своей жизни или перерабатываеть по своему новые, занесенные на этотъ островъ бурлаками взгляды на жизнь.
Разъ я попросилъ его разсказать о себѣ, какъ онъ женился, какъ вообще устраивался въ этой глуши. Старикъ взволновался и съ радостью мнѣ разсказалъ.
— „Вѣку мнѣ, сказалъ онъ, 87 лѣтъ. Родился я на Коросъ озерѣ. Это хоть и не далеко отсюда, верстъ 25 лѣсомъ, а ужь хозяйство другое. Зябель тамъ постоянная, другой разъ по семи лѣтъ вымерзаетъ хлѣбъ. Какъ ясень на небѣ, да три звѣзды, такъ и зябель. Болота, родники холодные, морянка задуетъ — все къ зябели. Да и не мудрено: возлѣ океана живемъ. На Выг-озерѣ этого нѣтъ: острова, кругомъ вода, отъ водицы тепло, водица тепло дёржитъ. Пала разъ весна, сѣвернàя такая, ждать хлѣба нельзя. Надумалъ родитель батюшка перебраться сюда: куда, говоритъ, ни зайдешь, все солнышко по вершинкамъ задѣвать будетъ. Продали корову, купили лодку; на острову нельзя безъ лодки жить. Пришли и начали хозяйствовать. Жили сначала подъ сосной. Вонъ она, матушка, стоитъ”.
Старикъ показалъ мнѣ рукой въ окно на большую развѣсистую сосну.
— „Эхъ! Ужь я это тебѣ вѣрно говорю: въ нашихъ мѣстахъ безъ трудовъ не проживешь. Лѣсъ сѣкли, камни выворачивали, сѣти плели, рыбу ловили, полѣсовали. А родитель мой батюшка полѣсникъ! Я и самъ полѣсникъ былъ! Эхъ, былъ конь, да заѣзженъ, былъ молодецъ, да подёржанъ. Хвастать не буду, а еще и теперь на 50 саженъ въ копейку попаду. Вотъ только мошниковъ ужь плохо слышу... Хорошо! Помалешеньку, помалешеньку, да и устроили вотъ эти хоромы. Запахали поля, засіяли. Лѣтъ пять такъ прожили. Ужь мнѣ 25-й годъ пошелъ. Поѣхали мы въ Койкинцы на праздникъ, къ Полеостровскому. Прихожу къ Захару, смотрю: моя то княгинюшка рыбу чиститъ, станушка въ перстъ! Да вотъ она княгиня моя, люба тебѣ? Ну а мнѣ такъ гораздо прилюбилась. Прихожу домой, говорю отцу: такъ и такъ, батюшка, кабы ты съѣздилъ. Какую, говоритъ. Да вотъ тую, говорю, Захарову. Смотрю, одѣлъ батюшка тулупъ, опоясывается.

Жду... Да какъ жду! Вѣришь ли, на крышу разъ десять слазилъ, не видать ли лодки. Гляжу: двое ѣдутъ. Отецъ гребетъ, Захаръ сидитъ правитъ. Ну, попалъ молодецъ!
Свадьбу собирать, а денегъ нетъ. Всего-то рублей 17 и нужно было. Толканулся я на погостъ къ Алексѣю Иванову. Такъ и такъ, повинился ему. Далъ, вѣкъ ему спасибо, слова не сказалъ. Вотъ такъ я и женился. А дальше жили въ трудахъ. Я какъ женился, такъ и сказалъ: ну жена, я хоть и худой мужъ, а противъ матушки и батюшки ногой не ступи. А она какъ завопитъ: матушка, благослови!..”
Старикъ отвернулся, оправился и продолжалъ.
„Матушка моя, Марья Лукична, хорошая старушка была, краснословая, изъ Данилова монастыря вышла. Какъ сказала жена тогда слово, такъ и не перемѣнила потомъ. Варя моя неожурима была. А вотъ есть молодые, не скажу плохіе, а... Эхъ, Михайло, умъ не кошёлка, не переставишь, моего ума держимся. Много горя видѣли, всего извѣдали, а семь молодцовъ, какъ семь яблоковъ, выростили. Другой разъ придешь, наморишься, станетъ словно и не хорошо. А отдохну и опять за работу. Да такъ вотъ и живу, да болтаюсь, все впередъ, да впередъ....
Про Алексѣя Ивановича я тебѣ забылъ досказать. Черезъ годъ я снесъ ему деньги, поблагодарилъ и не видалъ его лѣтъ десять. И вотъ разъ передъ самымъ Свѣтлымъ Христовымъ Воскресеньемъ пала погодушка великая. Озеро надулось, посинѣло, что мертвецъ. Смотрю, катитъ ко мнѣ Алексѣй Ивановъ, гость дорогой. А на другой день ѣхать нельзя было: ледъ разошелся. Пришлось ему у меня праздникъ гостить. Въ Великую пятницу я и говорю княгинѣ своей: чѣмъ гостя кормить будешь? Мошника бы убить, да боюсь, грѣхъ въ Великую пятницу. Ничего, говоритъ, сходи, попытай счастья. Совѣтно мы съ ней жили! Перекрестился я и пошелъ въ лѣсъ. А снѣгъ ужь въ лѣсу повышелъ, талинки показались. Индѣ тало, индѣ суметно. Суметы подморозило, гладкіе, что бумага. Смотрю, большой суметъ наваленъ. Сталъ я его переходить и вдругъ какъ схватитъ меня у поясницы, не могу съ мѣста сдвинуться. Ну ничего справился, пошелъ по талинкамъ, какъ по скатерти.

И слышу, точится мошникъ. А ужь разсвѣтаетъ, заря разгорѣлась, боръ что гарево стоитъ! Вижу, далеко мошникъ противу зари, черный да большой, что ) буракъ. Я къ нему по сушинкамъ, да по лежинкамъ, да по кокорочкамъ пя-тю-готь, ) пя-тю-готь, чтобы сучья не заряцкали. А онъ посидитъ, посидитъ, да и заточится. Замолчитъ — и я стою не шелохнусь, какъ заточится — я опять пя-тю-готь. Съ однимъ покончилъ, другой недалеко заточился.... Да такъ вотъ въ Свѣтлое Христово Воскресенье гостя и накормилъ”.
— „Вотъ какъ мы въ старину жили — закончилъ старикъ — любо ли тебѣ?”
И чѣмъ глубже и глубже погружался старикъ въ прошлыя времена, тѣмъ они ему cтановились милѣе и милѣе. Отцы, дѣды, даниловскіе подвижники, соловецкіе мученики, святые старцы, а въ самой сѣдой глубинѣ вѣковъ жили славные могучіе богàтыри.
— „Какіе же это богатыри?” спрашиваю я.
— „А вотъ послушай, я тебѣ про нихъ старинку спою”, отвѣчалъ старикь.
И, продѣвая крючкомъ въ петли „матицы”, запѣлъ:

„Во стольномъ городѣ во Кіевѣ
„У ласкова князя у Владиміра...

Трудно передать то настроеніе, которое охватило и унесло меня куда-то, когда я услыхалъ первый разъ былину въ этой обстановкѣ: на берегу острова, противъ сосны, подъ которой начиналъ свою жизнь этотъ сказитель старикъ; на минуту, словно переносишься въ какой-то сказочный міръ, гдѣ по безконечной чистой равнинѣ ѣдутъ эти богатыри, ѣдутъ и ѣдутъ, спокойно, ровно...

И умный хвастаетъ золотой казной
А безумный хвастаетъ молодой женой.

Старикъ на минуту остановился. Въ этихъ словахъ онъ, глава большого семейства, видитъ какой то особый смыслъ.
— „Слышишь ты, безумной-то хвастается молодой женой”. И продолжалъ:
„А одинъ молодецъ не ѣстъ, не пьетъ да и не кушаетъ
И бѣлой лебеди онъ да и не рушаетъ”.
Старикъ долго пѣлъ и все-таки не окончилъ былину.
— „А что же сталось съ Ильей Муромцемь?” спросилъ мальчикъ, внимателыю слушавшій, будущій сказитель.
— „Илья Муромецъ окаменѣлъ, за то, что хвалился Кіевскую пещеру проѣхать”.
— „А Добрыня Никитичъ?”
— „Добрынюшка скакалъ подъ Кіевомъ черезъ камень, скобой зацѣпился за него, да тутъ ему и смерть пришла”.
— „Какой скобой?” спросилъ я.
— „Да развѣ ты не знаешь, какая у богатырей скоба бываетъ, стальная скоба”.
Это замѣчаніе о стальной скобѣ было сказано такимъ тономъ, что я невольно спросилъ:
— „Да неужели же и въ самомъ дѣлѣ богатыри были?”
Старикъ удивился и сейчасъ же быстро и горячо заговорилъ:
— „Все, что я тебѣ въ этой старинѣ пѣлъ, правда истинная до послѣдняго слова”.
А потомъ, подумавъ немного, добавилъ:
„Да знаешь что, они богатыри-то, можетъ быть, и теперь есть, а только не показываются. Жизнь не такая. Развѣ теперь можно богатырю показаться!”
Вотъ тутъ-то я и понялъ, почему стихи, которые казались такими скучными въ гимназіи, здѣсь целикомъ захватывали вніманіе. Старикъ вѣрилъ въ то, что пѣлъ.

___________


image093.jpg
image093.jpg (46.31 КБ) 5092 просмотра
Когда-то самымъ страшнымъ врагомъ человѣка былъ звѣрь. Это мы всѣ знаемъ, но думаемъ обыкновенно, что время это давно миновало. Между тѣмъ, у насъ въ Россіи достаточно двухъ, трехъ дней, чтобы попасть въ такія мѣста, гдѣ можно наблюдать эту борьбу человѣка со звѣремъ. Медвѣдь и волки уничтожаютъ на Сѣверѣ часто все, что было достигнуто громаднымъ трудомъ человѣка, потому что безъ коровы и лошади немыслимо хозяйствовать. Въ этихъ мѣстахъ въ складахъ земскихъ управъ продаются не косы и плуги, а ружья и порохъ. За каждаго убитаго медвѣдя и волка тамъ выдается премія, причемъ охотникъ въ видѣ доказательства представляетъ въ управу хвостъ и уши, которые потомъ, какъ оправдательные документы, представляются на Земское Собраніе.
Вотъ куда слѣдовало бы ѣхать нашимъ охотникамъ-любителямъ и помогать населенію въ борьбѣ со „звиремъ”. Но охотникъ-любитель обыкновенно прикованъ къ другимъ, совершенно противоположнымъ занятіямъ и не можетъ ѣхать такъ далеко. Оттого, то, быть можетъ, онъ и охотникъ.
Впрочемъ, объ охотникахъ-любителяхъ лучше можетъ разсказать мой попутчикъ полковникъ-старичекъ, съ которымъ

мнѣ пришлось ѣхать до Повѣнца по Онежскому озеру. На пароходѣ онъ обратилъ мое вниманіе тѣмъ, что безпрерывно фотографировалъ, а когда онъ узналъ, что и я фотографъ, то тутъ же сдѣлался моимъ другомъ. Съ нимъ ѣхалъ секретарь, который разсказалъ мнѣ о страсти полковника слѣдующее:
— „Ну сошлись вы съ полковникомъ! Вы знаете, полковникъ тратитъ въ годъ до 500 руб. на фотографію, снимаетъ все и вкривь и вкось, лишь бы снять. И все это остается безъ всякой пользы, не все онъ даже проявляетъ. И знаете... васъ удивитъ, эта страсть происходитъ отъ... медвѣдя. Онъ страстный охотникъ на медвѣдей и убилъ въ своей жизни ихъ, кажется, 43 штуки, былъ даже разъ подъ медвѣдицей. Обратите вниманіе: у него на брелокѣ виситъ зубъ этой самой медвѣдицы. Но теперь охота на медвѣдя около Петербурга вздорожала: 10 р. съ пуда за берлогу, да охотникамъ, да проѣздъ, такъ что медвѣдь ему сталъ обходиться въ 500—700 р. Наконецъ, при скромныхъ средствахъ полковника охота стала ему недоступной. Вотъ тутъ то онъ и взялся за фотографію. Иногда мнѣ кажется, что при каждомъ спускѣ затвора фотографическаго аппарата полковникъ испытываетъ маленькую частицу того, что при спускѣ курка. На дняхъ онъ сдѣлалъ такое изобрѣтеніе: приспособилъ, видите ли, фотографическій аппаратъ къ рогатинѣ. Зачѣмъ вы думаете? Не подумайте, что я сочиняю, но полковникъ полагаетъ, что когда онъ приготовится стрѣлять, мужикъ будетъ держать на готовѣ рогатину съ аппаратомъ и въ тотъ моментъ, когда медвѣдь поднимется на заднія лапы, дернетъ за шнурокъ. Теперь мы ѣдемъ на сѣверъ по дѣлу: осмотръ оружія, но я убѣжденъ, что полковникъ замышляетъ найти дешевыя берлоги...
А самъ полковникъ о себѣ разсказалъ мнѣ такъ:
— „Знаете, кто мой самый страшный врагъ?... Газета. Я не боюсь ни пуль, ни медвѣдя, но признаюсь, что газеты боюсь. Это врагъ страшный, коварный, ползучій. Онъ умѣетъ пробраться въ вашъ праздникъ и въ ваши будни, въ вашу семью, испортить самое мирное доброе расположеніе духа. И какъ я теперь счастливъ, что цѣлыхъ два мѣсяца не буду читать. Я убѣгаю на сѣверъ отъ газеты...

У меня почти съ дѣтства была сильная страсть къ медвѣдю. Теперь старѣю, но медвѣдь живетъ во мнѣ, какъ въ юности, даже крѣпнетъ. Вотъ, посмотрите”....
На цѣпочкѣ полковника висѣлъ огромный зубъ звѣря немного испорченный на краю...
— „Видите, и у нихъ зубы гніютъ... Но, знаете, почему страсть къ медвѣдю со временемъ крѣпнетъ? А потому, батюшка мой, что тутъ духъ борется. Какъ станешь, бывало, за деревомъ съ винтовкой, а онъ вылетитъ изъ берлоги, взроетъ снѣгъ клубомъ, пыль летитъ, страсть что туть поднимется, противъ васъ пасть раскрытая, красная, страшная, языкъ виситъ, зубы торчатъ, встанетъ на заднія лапы, еще секунда и обниметъ васъ... Стоишь противъ него маленькій: вотъ я тутъ, а вотъ ты, поборемся... Лютый звѣрь, страшный звѣрь... И бла-го-ро-денъ! Въ немъ нѣтъ коварства ни вотъ столечко! А какой онъ нервный! При малѣйшемъ шумѣ онъ вздрагиваетъ и бѣжитъ, онъ никогда васъ не тронетъ зря. Но, если вы рѣшительно ему мѣшаете, онъ не смотритъ ни на что, онъ идетъ прямо, откровенно”.
* *
*
Всѣ эти разговоры съ полковникомъ о медвѣдѣ живо припомнились мнѣ, когда я попалъ въ эту мѣстность, гдѣ люди занимаются охотой не по страсти, а по необходимости. Медвѣдь страшенъ здѣсь тѣмъ, что „рóнитъ скотъ”, а самъ по себѣ, по отношенію къ человѣку считается довольно безобиднымъ существомъ. Тутъ люди выходятъ на него иногда съ одной пешней, встрѣчаются лицомъ къ лицу въ лѣсу, разговариваютъ съ нимъ и бранятся. И на самомъ Выг-озерѣ, на островахъ, частенько бываетъ Михайло Иванычъ, но настоящее его мѣстожительство, какъ и всякаго звѣря, на восточномъ берегу озера, где нѣсколько тронутые вырубкой леса постепенно переходятъ въ первобытные лѣса Архангельской губерніи. Тутъ всякій звѣрь: медвѣдь, лось, олень живутъ осѣдло, размножаются. Отсюда медвѣди и совершаютъ свои набѣги на Выгозерскія стада. Тѣ люди, которые живутъ возлѣ Выг-озера, защищаются отчасти охотой, но называются ловцами, потому что ихъ главное занятіе рыболовство. Здѣсь. же, хотя
всѣ также занимаются рыболовствомъ, но называются полѣсниками, т. е. охотниками. Полѣсники живутъ маленькими деревнями въ лѣсахъ у озеръ, сообщаются они съ остальнымъ міромъ по едва замѣтнымъ тропинкамъ пѣшкомъ, зимой на лыжахъ и возятъ маленькія сани „кережи” съ поклажей. Лѣтомъ часто можно встрѣтить здѣсь человѣка, который по моховымъ болотамъ несетъ десятки верстъ на себѣ пятипудовый мѣшокъ муки. Ближайшія къ Выг-озеру деревни такого типа Пулозеро и Хижозеро. Вотъ въ нихъ то я и рѣшилъ побывать, чтобы ознакомиться съ жизнью настоящихъ полѣсниковъ. Замѣчательно, что даже въ этихъ глухихъ деревняхъ, до которыхъ нужно идти пѣшкомъ верстъ тридцать, есть маленькія школы грамоты съ 5—6-ю учениками. Учителя въ такихъ школахъ получаютъ по десяти рублей жалованья и то же занимаются охотой и рыбной ловлей. Я былъ свидѣтелемъ, какъ одинъ изъ такихъ учителей женился на Выгозерскомъ погостѣ и какъ потомъ молодая чета пошла пѣшкомъ въ высокихъ сапогахъ по мхамъ и болотамъ „на жениховъ дворъ”.
Провожать меня въ Хижозеро вызвался знаменитый полѣсникъ Филиппъ, типичный охотникъ на звѣря. Я замѣтилъ, что всѣ полѣсники раздѣляются на двѣ группы: тѣ, которые, главнымъ образомъ, ходятъ на мелкую дичь, и тѣ, которые бьютъ „звиря”. Первые полѣсники часто балагуры, сказочники, вообще легкомысленные и часто художественно воспріимчивые люди. Вторые солидные, иногда угрюмые и молчаливые. Мой провожатый Филиппъ въ обыденной жизни былъ, вѣроятно, малоразговорчивый, угрюмый старикъ. Но у всякаго старика въ прошломъ есть живыя струнки, обыкновенно скрытыя для молодыхъ. Троньте ихъ и старикъ оживетъ, онъ будетъ вспоминать былое, станетъ разсказывать живо, какъ художникъ, и, подъ конецъ, будетъ вамъ глубоко благодаренъ, что вы пришли и оживили его умирающую душу.
„Эхъ этта бывало!” началъ мнѣ разсказывать полѣсникъ Филиппъ про свое житье-бытье, когда мы съ нимъ, съ кошелями и ружьями за плечами, рано утромъ вошли въ лѣсъ. И разсказывалъ всю дорогу. А дорога была съ непривычки трудная. Сначала, какъ будто бы и видно что-то въ родѣ

хорошей тропы, но потомъ, когда лѣсъ остался за нами, то и тропа исчезла; такъ только примятая трава. А вотъ словно и совсѣмъ исчезла, но полѣсникъ идетъ и не смотритъ подъ ноги. У него превосходный компасъ — сами деревья: съ сѣверной стороны сучья на нихъ ростутъ плохо, и онъ безошибочно опредѣлитъ по нимъ сѣверъ и югъ. Посматривая на деревья, полѣсникъ выводитъ изъ лѣса на поляну. Что это? Свѣтло, просторно, будто знакомое съ дѣтства широкое поле ржи. На мгновенье, послѣ давящей тяжести угрюмаго сѣвернаго лѣсного пейзажа становится такъ свободно, легко и тепло. Но это только мимолетныя, случайныя и не здѣшнія ощущенія. И поляна, на которую выводитъ полѣсникъ, вовсе не поле ржи, но еще болѣе глухое, топкое, почти непроходимое мѣсто: это моховое болото, моховина. На ней ясно виднѣются слѣды ногъ, которыя погружали и выдергивали изъ топкаго мѣста, видны даже кое гдѣ, на очень топкихъ мѣстахъ, положенныя для перехода деревья. То балансируя на этихъ деревьяхъ, то по колѣно увязая въ зыбкой моховинѣ, мы переходимъ, наконецъ, это трудное мѣсто и вступаемъ въ лѣсъ. Моховина тянется иногда на версту, на двѣ, она самое трудное для перехода мѣсто. Отъ моховины до моховины считаетъ полѣсникъ свой путь. А если нѣтъ моховинъ далеко, то онъ можетъ опредѣлить время по тѣни. Тѣнь онъ измѣряетъ локтями и, ставъ на полянку въ лѣсу, сразу на глазъ узнаетъ, сколько въ этой тѣни локтей: пять, шесть, больше или меньше; такимъ образомъ, онъ и узнаетъ, сколько времени прошло отъ „солностава” и сколько осталось до заката.
„Эхъ этта бывало" — разсказывалъ мнѣ Филиппъ, „и походилъ я на своемъ вѣку по лѣсу, отъ лыжной походки и по сейчасъ ноги болятъ”.
* *
*
Началъ ходить въ лѣсъ Филиппъ еще мальчикомъ съ отцомъ, сначала лишь „по силовымъ путикамъ” или, „по сильямъ”, собирать запутавшуюся въ этихъ сильяхъ дичь. Отецъ его, хотя былъ тоже солидный, „самостоятельный” человѣкъ, и потому предпочиталъ полѣсоватъ на „звиря”, но ему, какъ и всѣмъ на свѣтѣ, не всегда приходилось дѣлать
одно лишь любимое дѣло. Полѣсникамъ охота не забава, а дѣло, которымъ они живутъ.
Осенью рано утромъ, а то и въ ночь выйдутъ бывало въ лѣсъ полѣсникъ съ своимъ сынишкой. Они берутъ съ собой только ножъ, топоръ и огниво. Ни въ какомъ случаѣ не берутъ хлѣба и вообще съѣстного. Дома они непремѣнно съѣдятъ „по двѣ выти”, т. е. поѣдятъ противъ обыкновенной ѣды вдвое. Это дѣлается для того, чтобы въ лѣсу, во время собиранія дичи, не ѣсть. Когда полѣсники ходятъ по сильямъ, они избѣгаютъ ѣсть въ лѣсу.
Почему такъ? спросилъ я Филиппа. — „Богъ знаетъ! Но только такъ всѣ дѣлаютъ, а Микулаичъ — нашъ колдунъ — говоритъ: у сила ѣсть станешь, всякая нечисть, и звѣрь и мышь, и воронъ будутъ клевать птицу”.
Безъ колдуна полѣснику вообще не прожить. Отъ него онъ получаетъ множество практическихъ совѣтовъ. Такъ, напр., колдунъ никогда не посовѣтуетъ выходить въ лѣсъ въ праздникъ. Отъ этого можетъ случиться много недобраго. „Вотъ разъ мой батюшка”, разсказываетъ Филиппъ, „полѣсовалъ по путикамъ въ бору. А боръ то свѣ-ѣ-тлый былъ! Видитъ: мужикъ идетъ впереди, Василій, съ парнемъ. Батюшка и кричитъ: Василій, Василій, дожди меня! А они идутъ, будто не слышатъ, сами съ собой совѣтуютъ и смѣются. Онъ ихъ догонять, а они все впереди. Перекрестился батюшка и вспомнилъ, что праздникъ былъ, Рождество Пресвятой Богородицы. Это ему Богъ показалъ, что въ праздникъ нельзя полѣсовать”.
Вотъ почему отецъ съ сынишкой, съѣвши по двѣ выти, выходятъ въ лѣсъ непремѣнно въ будни.
Но передъ уходомъ въ лѣсъ мало того, чтобы съѣсть по двѣ выти и выбрать будничный день; кромѣ этого, необходимо прочесть взятый у того же колдуна отпускъ (заговоръ) отъ ворона, который иначе непремѣнно расклюетъ пойманную въ сильяхъ птицу. Съ глубокой вѣрой въ священныя слова отпуска полѣсники шепчутъ:
„Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Выйду я, рабъ Божій, въ чистое поле. Стану на востокъ лицомъ, на западъ хребтомъ. Прилетаетъ воронъ нечистая птица. — Куда рабъ

Божій пошелъ? — Пошелъ силышки ставить! — Возьми меня съ собой! — А есть ли у тебя топоръ? Есть ли у тебя ножъ? Есть ли у тебя огниво? — Нѣту. — Есть ты мнѣ не товарищъ. Отлетай отъ меня за тридевять земель, за тридевять болотъ, тамъ есть магнитъ—птица, кушанья составляетъ и обѣдъ приготовляетъ тебѣ, воронъ, поганой птицѣ. Аминь”.
Сначала они идутъ по той тропѣ, по которой всѣ ходятъ. Но, пройдя версты двѣ, гдѣ нибудь около замѣченной кривой сосны, свертываютъ въ сторону. Саженей черезъ двадцать, опять таки у замѣченнаго дерева, начинается чуть замѣтная тропа, силовой путикъ. По этому путику, кромѣ ихъ, никто не смѣетъ ходить, это великій грѣхъ. Этотъ путикъ, на которомъ разставлены тысячи сильевъ, достался имъ отъ покойныхъ родителей, это ихъ собственность и будетъ переходить изъ поколѣнія въ поколѣніе.
По этому путику полѣсники скоро подходятъ къ знакомому дереву, у корня котораго виднѣется расчищенное мѣстечко, величиной въ тарелку, усыпанное желтымъ песочкомъ и потому рѣзко выдѣляющееся на фонѣ зеленаго моха. Это „пуржало”, мѣстечко очень соблазнительное для косача, тетерки, мошника и копполы, на немъ птицѣ пріятно отдыхать, кувыркаться и грѣться, особенно, если между деревьями скользнетъ солнечный лучъ. „Любо имъ тутъ топоржиться на тепломъ и сухомъ песочкѣ”, разсказывалъ мнѣ Филиппъ, указывая въ лѣсу такія пуржала. Птица отдохнетъ и хочетъ перейти на другое мѣстечко рядомъ, но на пути ей стоитъ согнутая дужка и на ней виситъ волосяная петля. Ни вправо, ни влѣво птицѣ пройти нельзя, тамъ и тутъ искусно устроены препятствія изъ сухихъ сучьевъ. И птица идетъ въ петлю. Въ этихъ сильяхъ попавшейся птицѣ еще остается надежда, сило можетъ само собой расправиться, если она, усталая, перестанетъ биться. Но бываютъ такія силья, изъ которыхъ уже не возможно выбраться; это „очапъ”, т. е. жердь въ видѣ безмена; ея легкій конецъ находится у самой земли и держится внизу такимъ-же приспособленіемъ, какъ въ западняхъ, къ ея концу привязано сило; толстый-же конецъ очапа виситъ въ воздухѣ, всегда готовый рухнуть, если птица задѣнетъ крючекъ на легкомъ концѣ. Когда падаетъ тяжелый
конецъ очапа, птица взлетаетъ на воздухъ и виситъ въ петлѣ. Еще хуже „пасть”, въ которой обрушивается на голову птицы камень.
Итакъ, полѣсники подходятъ къ пуржалу, вынимаютъ птицу, расправляютъ силышко и укрѣпляютъ его хвойными иглами какъ разъ на ходу птицы. Они не забываютъ также повѣсить возлѣ сила на ниточкѣ маленькую дощечку, „стрѣлку”, отъ ворона, который боится всякихъ приспособленій и не станетъ клевать пойманную птицу. Наконецъ, покончивъ съ однимъ силомъ, они идутъ къ слѣдующему. Они собираютъ такъ много дичи, что нести становится тяжело. Тогда они выбираютъ подходящую сосну, привѣшиваютъ на ней дичь и идутъ далыше и дальше. Начинаетъ вечерѣть, съ трудомъ можно разглядѣть и узнать мѣсто. Мальчикъ поглядываетъ по сторонамъ, онъ боится; какія-то подозрительныя огромныя, мохнатыя существа выдѣляются изъ деревьевъ, словно медвѣди со всѣхъ сторонъ выходятъ изъ лѣса и поднимаются на заднія лапы. Но это мальчику только такъ кажется. Отецъ его, опытный полѣсникъ, знаетъ, что медвѣдь зря не станетъ на заднія лапы. Это не медвѣди, а громадныя „кокоры”, т. е. корни поваленныхъ вѣтромъ деревьевъ, захватившіе при паденіи большой слой земли и обросшіе мхомъ, грибами и лишаями. Это не медвѣди, но и старый полѣсникъ приглядывается къ нимъ: нѣтъ ничего мудренаго, что съ другого конца путика идетъ Михайло Ивановичъ и тоже собираетъ дичь. Полѣсники повертываютъ въ сторону. Такъ и есть. Встрѣтились лицомъ къ лицу. Бѣжать назадъ нельзя, потому что медвѣдь, узнавъ о трусости полѣсника, сейчасъ же догонитъ и задеретъ. А медвѣдь разсуждаетъ совершенно такъ же: и радъ бы бѣжать, но боится.
„Будь ты проклятъ, нечистая сила, ты мнѣ сейчасъ ненадобенъ”, думаетъ мужикъ, „ни ружья, ни собаки нѣту”.
— Да и ты мнѣ не надобенъ — думаетъ медвѣдь, а стану повертываться, ты меня и хватишь.
Такъ и стоятъ другъ противъ друга: мужикъ у сосны съ топоромъ и противъ него медвѣдь на заднихъ лапахъ.
Стучитъ мужикъ неистово топоромъ по соснѣ, кричитъ во весь духъ: „У, супостатъ, немытое рыло, уходи”. А медвѣдь

стоитъ на заднихъ лапахъ, языкъ высунулъ, пѣна бѣжитъ изъ рта, хватаетъ лапой пѣну и бросаетъ въ мужика. И долго стоятъ мужикъ и медвѣдь, не хотятъ уступить другъ другу дорогу, мужикъ до половины исколотитъ обухомъ сосну. Но Богъ покорилъ медвѣдя человѣку, онъ убѣгаетъ. И снова идутъ впередъ полѣсники. Совсѣмъ уже стемнѣетъ, закричитъ въ лѣсу гугай (филинъ), затявкаетъ чья то собачка, зашумятъ деревья, поднимется вся лѣсовая сила. Полѣсники уже не собираютъ дичь, имъ только бы добраться до своей лѣсной избушки, „фатерки“. Наконецъ, добрались до нея. Это какъ разъ такая же избушка, какъ въ сказкахъ. Правда, она не на курьихъ ножкахъ и не повертывается въ разныя стороны, но въ остальномъ она ничуть не уступаетъ избѣ Ягинишны. Въ ней нѣтъ трубы и дымъ выходитъ прямо изъ двери, почему входъ въ нее кажется черной дырой; у самаго входа обожженные камни и горшки, оставшiеся съ весны, когда здѣсь полѣсовали на мошниковъ съ ружьемъ и варили пищу. Приходятъ полѣсники, разведутъ огонь въ избушкѣ для тепла, обогрѣются, улягутся спать. А въ лѣсу вѣтеръ гудитъ, шумитъ вся нечистая сила. Вдругъ отчетливо затявкаютъ собачки.
„Батюшка, слышишь?“
Слышу, слышу, не трожь, пущай подходятъ ближе.
Ближе и ближе тявкаютъ собачки… Запрыгали горшки на камняхъ… Заскрипѣли доски… Посыпалось что то съ крыши въ избушку.
Сразу выскочитъ изъ избушки старый полѣсникъ и начнетъ ругаться, и начнетъ!..
Въ лѣсу побѣжитъ, зашумитъ, захлопаетъ въ ладоши и захохочетъ: хо, хо, хо…
Потомъ мальчикъ еще услышитъ, какъ кто то, играя на свирѣли, подойдетъ къ избушкѣ и уйдетъ дальше въ лѣсъ. Но отецъ ничего не слышитъ, онъ уже спитъ.
Утромъ полѣсники тѣмъ же путемъ возвращаются домой, берутъ съ собой подвѣшенную на деревьяхъ дичь и продаютъ „богачу“. Пройдя множество рукъ, эта дичь удвоится, утроится въ цѣнѣ и, наконецъ, попадаетъ въ Петербургъ, гдѣ и съѣдается въ удобныхъ, теплыхъ, свѣтлыхъ комнатахъ.


Хотя пойманная силками, „давленная дичь”, по мнѣнію полѣсниковъ, лучше стрѣленой, потому что дольше сохраняется при отсутствіи огнестрѣльныхъ ранокъ, но „богачъ” ею брезгуетъ, онъ требуетъ стрѣленой дичи. Кромѣ того, въ послѣднее время администрація стала, не безъ основанія,



„Богачъ”.
image095.jpg
image095.jpg (46.33 КБ) 5092 просмотра
стѣснять силовой промыселъ, такъ какъ при этомъ много птицы гибнетъ напрасно. Походивъ нѣкоторое время по сильямъ, полѣсники оставляютъ промыселъ до слѣдующей осени, а силья продолжаютъ губить дичь уже совершенно напрасно. По этимъ причинамъ силовой промыселъ изъ года въ годъ падаетъ и сохраняется въ своей первобытной чистотѣ только въ глухихъ
лѣсахъ Архангельской губерніи. За то охота съ ружьемъ и собакой процвѣтаетъ попрежнему и даже совершенствуется, благодаря распространенію земской управой дешевыхъ дробовиковъ.
Впрочемъ, въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ я былъ, дробовиковъ было мало, большинство же ружей малопульныя и даже кремневыя.
— „Эхъ этта бывало!” продолжалъ разсказывать мнѣ полѣсникъ Филиппъ про охоту... Бывало, станутъ собираться съ отцомъ полѣсовать съ ружьемъ и собакой. Теперь уже необходимо захватить съ собой въ кошели рыбники, калитки и другую пищу, такъ какъ ходить въ лѣсу придется долго. Передъ охотой мальчикъ чинитъ кошель, а отецъ чиститъ ружье. Иногда отецъ при этомъ вспомнитъ, что „лонись” ) онъ убилъ изъ этого ружья ворона, ворону или другую нечистую птицу. Въ такомъ случаѣ, необходимо сходить къ колдуну Микулаичу помыть ружье, иначе оно будетъ недострѣливать или давать промахи. Когда всѣ эти предосторожности приняты, то остается кликнуть собаку и идти въ лѣсъ. Хорошая собака, корельская лайка, для полѣсника то же, что корова для пахаря, съ хорошей собакой онъ не разстается ни за какія деньги. Хорошая собака должна ходить по всему, что попадется въ лѣсу: по дичи, по бѣлкѣ, по медвѣдю и по всякому звѣрю. Такую собаку нигдѣ нельзя купить, ее нужно выбрать изъ щенковъ. Вотъ тутъ-то колдунъ снова можетъ оказать услугу. Впрочемъ, и безъ колдуна каждый знаетъ, что у щенковъ, которые должны ходить по оленю, во рту устроено такъ же, какъ и у оленя, у нихъ, какъ и у оленей, такія же красныя полоски на деснахъ; у тѣхъ же щенковъ, которые ходятъ по дичи, опять-таки во рту есть такіе же бугорки, какъ у тетеревей; по бѣлкѣ ходитъ почти всякая собака, но у очень хорошихъ собакъ во рту устроено такъ же, какъ и у бѣлки. Однимъ словомъ, полѣсникъ вѣритъ, что Богъ при сотвореніи міра уже все предусмотрѣлъ относительно охоты съ корельской лайкой.
Полѣсники выходятъ изъ дому непремѣнно очень рано, потому что птица, поднятая собакой, садится на деревья, когда еще роса не сошла и нѣтъ солнца, а „на ясеню” она
не сидитъ. Входятъ въ лѣсъ; пропадаетъ собака, только ее и видѣли. Но полѣсникъ не безпокоится: у него свое дѣло, а у собаки свое. Если только ужъ очень долго не попадается дичи, она прибѣжитъ провѣдать хозяина, пригнетъ свои торчащія кверху, словно рожки, уши, визгнетъ, полежитъ немного, если полѣсникъ сѣлъ отдохнуть, и опять прощай. Наконецъ, полѣсникъ прислушается и про себя скажетъ: „облаяла”. Это по дичи лаетъ, соображаетъ онъ, свертывая въ сторону, по бѣлкѣ лай рѣже.
— Квахъ, квахъ, квахъ — слышится безпокойный куриный крикъ.
Звукъ выходитъ изъ чащи и отдается по лѣсу; если бы не лай собаки, то трудно было-бы опредѣлить и мѣсто, откуда онъ исходитъ. Но по собачьему лаю полѣсникъ угадываетъ, что птица сидитъ именно въ такой-то кучкѣ деревьевъ. И вотъ уже видна вся знакомая полѣснику картина: наверху дерева сидитъ громадная птица „коппола” — самка глухаря — и смотритъ, угнувъ голову внизъ, на собаку. Собака отвлекаетъ вниманіе птицы отъ полѣсника. Птица все время квохчетъ, подаетъ голосъ молодымъ мошничкамъ и копполамъ, чтобы не разлетались далеко и смирно сидѣли на своихъ мѣстахъ, пока минуетъ бѣда. Долго такое напряженное состояніе продолжаться не можетъ, вотъ почему полѣсникъ, раздвинувъ сучья, торопится установить свою „шагарку” ), на которую онъ кладетъ ружье, чтобы вѣрнѣе прицѣлиться. Ему въ этомъ случаѣ своей маленькой пулькой приходится стрѣлять навѣрняка. Весной, когда мошникъ поетъ, „точится”, онъ можетъ и промахнуться, птица все равно не услышитъ звука выстрѣла и не улетитъ, но теперь безпокойная мать сейчасъ же улетитъ и уведетъ съ собой весь „дѣтникъ”. Онъ прицѣливается долго, нѣсколько минутъ, и стрѣляетъ навѣрняка. Когда коппола убита, нужно „собрать дѣтей”. Это уже простая механическая работа: нужно только очень внимательно присматриваться къ деревьямъ. Вотъ сидитъ молодой глупый мошничекъ, угнулъ голову, словно


напряженно слушаетъ, ожидая опасности, и смотритъ прямо на охотника. И если тотъ промахнется, то молодая птица еще смѣшнѣе изогнетъ шею, но не улетитъ. Такъ мало по малу бываетъ перебитъ весь дѣтникъ и полѣсникъ идетъ дальше.
По бѣлкѣ еще рано охотиться, въ это время шкурка ея ничего не стоитъ. На нее охотятся позднѣе. Тутъ тоже трудностей не мало. Прежде всего ее надо найти. Иногда для этого нужно очень много исходить. Наконецъ, собака облаетъ. Лаетъ какъ бѣшенная, пробуетъ прыгнуть на дерево, но все, что она въ состояніи сдѣлать, это стать на заднія лапы и передними охватить стволъ. Полѣсникъ спокойно подходитъ, бѣлка никуда не уйдетъ и собака ея не броситъ. Онъ подходитъ къ дереву, смотритъ на дерево, обходитъ его кругомъ, но бѣлки не видитъ. Онъ знаетъ навѣрное, что бѣлка сидитъ на деревѣ, но гдѣ именно, онъ не видитъ. Пробуетъ стучать топоромъ по дереву, чтобы согнать, но бѣлки нѣтъ и нѣтъ. Наконецъ, ничего не остается дѣлать, какъ срубить дерево. Онъ достаетъ изъ за пояса топоръ и ловко, привычно срубаетъ громадное 7—8 вершковое дерево. Разсчетъ у него простой: бѣлка стоитъ 20 к., а дерево ничего не стоитъ, 15 минутъ работы рубки. Дерево валится, бѣлка „пуйтаетъ” (скачетъ) на другое дерево и исчезаетъ, вѣроятно, въ дуплѣ. И второе дерево валится. Бываетъ, что и десятокъ и болыше деревьевъ свалится, пока бѣлка будетъ убита. Какимъ это варварствомъ кажется намъ съ нашимъ хозяйственнымъ глазомѣромъ! Но тамъ въ лѣсу, въ которомъ полѣсникъ съ огромнымъ трудомъ въ день находитъ десятокъ бѣлокъ, срубленныя деревья капля въ морѣ, они ничего не стоятъ въ общей массѣ лѣса, не имѣющаго цѣны.
Бѣлка убита, значитъ, двугривенный въ карманѣ, можно сѣсть отдохнуть. Собака ложится у ногъ, смотритъ, какъ хозяинъ привычной рукой снимаетъ шкурку, дѣйствуя финскимъ ножемъ. Собакѣ достается мясо, или, самое меньшее, лапки, если хозяинъ торопится и не снимаетъ шкурку.
Такъ мало по малу проходитъ день, полѣсники подходятъ къ лѣсной избушке съ десяткомъ бѣлокъ и нѣсколькими дѣтниками. Поѣдятъ, переночуютъ и снова искать въ лѣсу бѣлокъ и дѣтниковъ.

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:25, Пт

Старый полѣсникъ Филиппъ, коренастый съ сѣдыми нависшими бровями, совсѣмъ и не считаетъ все это охотой. Ходить въ лѣсъ за бѣлками и дичью съ собакой, значитъ „полѣсовать”. Даже любимая всѣми полѣсниками стрѣльба глухарей весной на току для него не охота. „Вѣдъ она за то охота”, говоритъ Филиппъ, „что по своей по доброй волѣ дѣлается и по желанію”. Настоящая охота — это только по звѣрю. Безъ любви, безъ особыхъ способностей это занятіе невозможно. Оно становится все менѣе и менѣе доступнымъ теперепшему мелкому и слабому народу. „Они думаютъ”, говоритъ Филиппъ, „что звѣря меньше въ лѣсу стало, не вѣрь имъ. Звѣрь весь тутъ, его только найти надо. Давай тебѣ сейчасъ найду и лося, и оленя, и медвѣдя. Эхъ, и походилъ, походилъ я на своемъ вѣку, отъ лыжной походки и по сей-часъ ноги болятъ. Эхъ этта бывало!”
— „Въ лѣсахъ хóдючи на всякую штуку набредешь, онъ пошутить-то любитъ”. И онъ частенько шутилъ, когда отецъ съ сыномъ охотились на звѣрей. „Было разъ”, разсказывалъ мнѣ Филиппъ, „ходили мы въ лѣсахъ. День проходили, ничего не видѣли. Идемъ ужь ночевать къ фатеркѣ. А бываетъ, что не сразу къ ней попадешь, иной разъ и верcтъ на пять ошибешься. Идемъ мы зимникомъ, нѣтъ фатерки и нѣтъ. И тутъ сзади насъ к-а-акъ побѣжитъ, да захлопаетъ въ ладоши! Мы его ругать, онъ и убѣжалъ. Отошли еще версты двѣ, смотримъ, олень бѣжитъ. Мы его стрѣлили, я къ нему. Вижу, батюшка стоитъ у оленя, оперся на ружье. Подхожу, смотрю: ни батюшки, ни оленя, видно такъ прикóхло. А тутъ тéмница завóдитъ и я маленько не толкую, куда идти, хожу, кричу: батюшка, батюшка! А погóдища рóдилась великая! Вижу, отецъ идетъ со псомъ и кричитъ, будто свой отецъ. Смотрю, съ островинки вы́сталъ тоже отецъ, кричитъ мнѣ, а другой-то словно протаялъ, провалился.”
Такихъ случаевъ Филиппъ помнитъ безчисленное множество, но онъ такъ твердо вѣритъ, съ одной cтороны, въ силу молитвы, съ другой, ругани и въ совѣты колдуновъ, что ничего не боится въ лѣсу.
Отецъ съ сыномъ выходятъ на лосей и оленей зимой. Лѣтомъ ихъ трудно найти: они скрываются гдѣ нибудь по
„канабрамъ” и „оргамъ”, въ непроходимой глуши, у ручьевъ. Рѣдко бываетъ видно, какъ пробѣжитъ олень, закинувъ назадъ рога, или выйдетъ на лѣсную полянку важанка (самка оленя) пощипать траву. Чуть только шевельнуть рукой, чтобы взять ружье, сейчасъ телятки вытянутъ мордочки, насторожатъ ушки, красныя на солнцѣ, какъ кровь. Щелкнулъ затворъ въ берданкѣ, „ряцнулъ” сучекъ и всѣ несутся въ свои орги и канабры. Рѣдко лѣтомъ увидишь и лося. Развѣ случайно и всегда неожиданно. Ѣдетъ иногда полѣсникъ на лодкѣ по рѣкѣ, вдругъ изъ чащи на берегу выдвинется громадная рогатая голова и скроется. Только лѣсъ зашумитъ.
Нѣтъ, на звѣря можно охотиться только зимой, около поста, когда солнышко начинаетъ посвѣтлѣе свѣтить и потеплѣе грѣть, когда начнутъ „падать чиры”, т. е. на снѣгу образовываться корки, „насты”.
Отецъ съ сыномъ выходятъ на лыжахъ „по настамъ”. Они ищутъ слѣдъ. Разные слѣды бываютъ въ лѣсу, отъ бисернаго, словно растянутаго ожерелья какого-то совсѣмъ маленькаго звѣрка: горностая, хорька, ласки до громаднаго, „въ теплый сапогъ”, слѣда Михайлы Иваныча, если его потревожили и выгнали изъ теплаго логовища. Но все это не интересуетъ охотниковъ. Вдругъ, они видятъ черную полянку среди снѣга въ лѣсу. Это значитъ, что тутъ было цѣлое стадо оленей, которые разбивали ногами снѣгъ и доставали бѣлый мохъ. На этомъ мѣстѣ съ деревьевъ уже не свѣшивается лѣсная шуба „капшига”, т. е. лишайники, все это ощипали олени. А вотъ и большой лосиный слѣдъ. Охотники предпочитаютъ бѣжать за лосемъ. Тутъ и начинается настоящая охота. Они должны рано или поздно догнать лося. У нихъ то преимущество, что лыжи не проваливаются въ снѣгу, а ноги лося проваливаются и рѣжутся о твердую обледенѣлую кору снѣга. Охотники бѣгутъ и бѣгутъ на лыжахъ, гдѣ скатываются, гдѣ взбираются на горку. Начинаетъ темнѣть.
Очень рѣдко случается, что на охотѣ по настамъ приходится ночевать въ фатеркѣ, какъ осенью. Обыкновенно-же охотники ночуютъ „у нудьи”. Они срубаютъ два дерева, кладутъ одно надъ другимъ и между ними сучья, хворостъ, „паккулу” (грибы) какъ можно больше. Этотъ хворостъ

поджигается и деревья, по мѣрѣ его сгоранія, сближаются и, въ свою очередь, медленно тлѣютъ. Такой костеръ можетъ горѣть очень долго. Охотники укладываютъ на снѣгу возлѣ нудьи толстый слой хвои и на него ложатся, установивъ по другую отъ себя оторону, противоположную нудьѣ, аллею изъ маленькихъ елокъ. „И такъ-то разоспишься въ теплѣ у нудьи, что ужь утромъ и не охота вставать”, разсказывалъ мнѣ Филиппъ.
На утро снова бѣгутъ по слѣду. Случается, что на тотъ же слѣдъ попадаютъ и другіе полѣсники, тогда бѣгутъ всѣ вмѣстѣ, и всѣ получаютъ равныя части отъ убитыхъ звѣрей. Иногда лосей и оленей бываетъ такъ много убито, что для солки мяса не хватаетъ соли. Тогда мясо вымѣнивается на соль, фунтъ за фунтъ.
* *
*
Кромѣ лосей и оленей, убиваютъ россомахъ, хорьковъ, выдръ, горностаевъ и, конечно, медвѣдей. Впрочемъ, медвѣдь стоитъ отъ нихъ особо. Съ одной стороны, медвѣдь-то именно и есть звѣрь, о немъ именно и думаетъ полѣсникъ, когда говоритъ „звирь”. Но, съ другой стороны, онъ будто и не звѣрь... Нечистый... Разсказывая мнѣ про медвѣдя, Филиппъ началъ увѣрять меня, что бабу онъ никогда не тронетъ. — „Да почему же? — спросилъ я.
— „Это ужь ему вѣдать о томъ. Бывали случаи, только рѣдко: когда баба полѣсника несетъ”.
— „А какъ же онъ узнаетъ, что она несетъ полесника, а не будущую „женку?”
— „Такъ, ужь знаетъ... нечистый...”
Но зря медвѣдь, разсказывалъ Филиппъ, никогда не тронетъ, Господь его покорилъ человѣку. Вотъ только если его задѣть, разсердить, то тогда живо шапку сниметъ. Въ особенности опасно бываетъ встрѣтиться съ медвѣдицей, когда у нея маленькіе медвѣжата; они бѣгутъ къ охотнику и ластятся къ нему, какъ собаки, а медвѣдица за нихъ боится и можетъ растерзать охотника. Съ Филиппомъ много разъ бывали такіе случаи, но всегда онъ какъ-то извертывался. — „Разъ”, разсказывалъ онъ мнѣ, „полѣсовалъ я по сильямъ. Ну
хорошо. Стою я на колѣнкахъ, силки лажу, слышу, бунчитъ земля. Поглядѣлъ: два медвѣженка, за ними пѣстунъ, а позади всѣхъ медвѣдица стоитъ на заднихъ лапахъ, верхними помахиваетъ. Тутъ мнѣ стало будто бы и немножко неладно. Всталъ я сразу съ земли, да закричу какъ во весь духъ: Сѣрко, Сѣрко! А какой тутъ Сѣрко, когда по сильямъ шелъ. Эти медвѣженки ка-акъ махнутъ, за медвѣжатами пѣстунъ. А медвѣдица постояла, постояла, да на лѣвое плечо и ухъ! Побѣжала вслѣдъ за ними”.
Случай этотъ, разсказанный Филиппомъ вскользь, какъ одинъ изъ типичныхъ, постоянно съ нимъ повторявшихся, по контрасту напомнилъ мнѣ разговоръ съ полковникомъ на озерѣ Онего. Вспомнилъ я, какъ онъ разсказывалъ о своихъ ощущеніяхъ, когда онъ стоялъ съ ружьемъ и сзади него мужикъ съ рогатиной. Тутъ же безъ ружья, безъ собаки, почти вѣрная смерть и все таки отъ всѣхъ ощущеній онъ передаетъ только: „мнѣ стало будто бы немножко и неладно”. Я разсказалъ Филиппу о томъ, что въ Петербургѣ охотникамъ медвѣдь обходится до 500 рублей и что этихъ охотниковъ множество. „Вотъ бы къ намъ то ихъ переманить!” воскликнулъ старый полѣсникъ, и сталъ мнѣ разсказывать, какъ онъ убиваетъ медвѣдя въ берлогѣ.
— „Лонись о Крещеньи это было. Мужикъ нанялъ мужика въ казáки ) бревна возить. Поѣхалъ этотъ казакъ лѣсъ рубить возлѣ островиночки. Рубилъ, рубилъ да и палъ въ берлогу. Молодой мужикъ, хаповатый такой: ухватился за сукъ, выскочилъ, Господь его и спасъ. Ну хорошо, разсказалъ онъ это намъ, мы въ разъ и согласились. Иванъ съ оглоблей, Миронъ съ пешней, я съ ружьемъ. Долго мы искали берлогу; по чужимъ накàзамъ не легко найти. Видимъ со стороны, надъ снѣгомъ пари́тъ. Стой ребята, берлога! Ты, говорю, Иванъ, становись на берлогу, гдѣ казáкъ провалился и потревожь
его сверху оглоблей, ты, Миронъ, стой позади меня съ пешней, а я стану сперва изъ ружья стрѣлять. Выходъ изъ берлоги обложилъ деревьями, чтобы не сразу выбрался. Вотъ и сталъ его Иванъ оглоблей выживать. Разъ сунулъ — молчитъ, два сунулъ — молчитъ, на третій ка-акъ вымахнетъ, показалась голова, хлопъ! Ружье не сгорѣло. А Миронъ стоитъ съ пешней, какъ пришитый. Гляжу, песъ бросился къ медвѣдю. Жаль мнѣ стало пса, сгребетъ медвѣдь, спереди ухватиться ему не зачто. Выхватилъ я у Мирона пешню, да и шарнулъ ему въ пасть, а Иванъ бросилъ оглоблю, да топоромъ его по переносицѣ. Убили. Слышимъ, еще есть въ берлогѣ, рычитъ помаленьку. Стали тыкать, зарычало посильнѣе. Вытащили изъ берлоги медвѣдицу, смотримъ, а съ нею маленькій, словно котъ”.
— „Такъ развѣ можетъ среди зимы медвѣдица дѣтей принеcти? — спросилъ я.
— „Медвѣдица всегда, какъ смерть зачуетъ, среди зимы о Крещеньи рóдитъ”, отвѣчалъ мнѣ увѣренно Филиппъ.
И много всего разсказывалъ мнѣ о медвѣдяхъ Филиппъ. Разсказывалъ, какъ ему случалось бывать на медвѣжьихъ токахъ и видѣть смертный бой между двумя медвѣдями: одинъ заѣлъ другого, вырылъ яму и похоронилъ въ ней убитаго. Разсказывалъ, какъ осторожно на пяткахъ ходитъ онъ по лѣсу, такъ что ни одинъ сучекъ не ряцнетъ, какъ онъ, такимъ образомъ, подкрадывается къ полямъ и ѣстъ нежатый хлѣбъ. И поскольку рѣчь шла о его личныхъ столкновеніяхъ съ медвѣдемъ, Филиппъ разсказывалъ спокойно, неизмѣнно заканчивая свои разсказы словами: „Господь покорилъ его человѣку”. Но какъ только сталъ разсказывать о медвѣдѣ, какъ истребителѣ скота, тутъ ужь встревожился. Тутъ, говорилъ онъ, нуженъ колдунъ, и каждый разсказъ заканчивалъ: нѣ-ѣтъ, безъ колдуна полѣснику не обойтись. Впрочемъ, иногда помогаетъ молитва, обѣщаніе. Разъ какъ то у Филиппа медвѣдь рòнилъ скотину, потомъ рòнилъ у Ивана и у Мирона. Поставили они „чинёныя ружья” у падины, т. е. ружья заряженныя и такъ приспособленныя, что, при малѣйшемъ прикосновеніи медвѣдя къ падинѣ, должны выстрѣлить. Поставили ружья, и тутъ же обѣщались шкуру этого медвѣдя пожертвовать на церковь. Ночью всѣ три ружья хлопнули, но медвѣдя не оказалось. Думали, что это воронъ зацѣпилъ. Но года черезъ два пастухъ нашелъ недалеко отъ этого мѣста медвѣжью голову, а шкура сгнила. Дѣлать нечего, выполнить обѣщаніе было невозможно, Филиппъ, Иванъ и Миронъ отслужили молебенъ, внесли по рублю на часовню, тѣмъ дѣло и кончилось.

Ловасъ.
image097.jpg

Но самый обычный способъ истребленія медвѣдя „у рóненой скотины”: посредствомъ кляпцовъ и ловаса. Кляпцы, — это двѣ тяжелыя желѣзныя дуги съ острыми зубьями, захлопывающіяся въ видѣ пасти, а ловасъ-помостъ устраивается между двумя или тремя, близко стоящими соснами. На этотъ ловасъ у рóненой скотины и садится полѣсникъ съ ружьемъ, караулить медвѣдя. Онъ садится на верхъ, конечно, не оттого что боится, а для того, чтобы вѣтеръ не доносилъ до чуткаго звѣря человѣческій духъ. По мнѣнію Филиппа, медвѣдь не только хорошо чувствуетъ присутствіе человѣка, но даже знаетъ его слѣдъ. Чтобы отвести слѣдъ, къ ловасу непремѣнно приходятъ двое, одинъ взлѣзаетъ на верхъ, а другой уходитъ и по дорогѣ домой нарочно шумитъ, кричитъ, даетъ знать медвѣдю, что полѣсникъ ушелъ. Другой же полѣсникъ, на ловасѣ, сидитъ не шелохнется и зорко смотритъ, потому что медвѣдь идетъ такъ тихо, что услыхать его невозможно: ни одинъ сучекъ не треснетъ. Онъ можетъ почуять полѣсника, далеко не доходя до ловаса, и полѣсникъ долженъ замѣтить его издали, слѣдить за всѣми его движеніями. Наконецъ полѣсникъ, часто прокарауливъ нѣсколько ночей, видитъ, какъ онъ ползетъ на брюхѣ, поднявъ кверху голову и озираясь кругомъ. Подпустивъ его какъ можно ближе, онъ стрѣляетъ.
Но бываетъ такъ, что полѣсникъ просидитъ и недѣлю на ловасѣ, а медвѣдь не придетъ. Почему это? А потому, что этотъ медвѣдь „напущеный”, вѣритъ Филиппъ. Какой нибудь злой колдунъ, осердившись, напустилъ медвѣдя на скотину.
Но колдуны играютъ такую огромную роль въ жизни полѣсниковъ, что мнѣ о нихъ нужно разсказать подробнѣе.

___________





image099.jpg
image099.jpg (38.01 КБ) 5092 просмотра
Когда одинъ изъ ангеловъ возсталъ на Бога, а съ нимъ и многіе другіе ангелы, то Богъ прогналъ ихъ съ неба. Стѣсненные на краю неба, возставшіе ангелы полетѣли внизъ. Одни изъ нихъ, страшно изувѣченные, съ своимъ начальникомъ Сатаною упали въ подземное царство въ адъ, другіе пали на землю и поселились кто въ водѣ, кто въ домахъ, кто въ лѣсу.
Такъ объясняетъ себѣ олончанинъ происхожденіе лѣсовиковъ, водяниковъ и домовыхъ, въ которыхъ онъ вѣритъ беззавѣтно.
Уже въ Повѣнцѣ мнѣ пришлось изъ за этихъ вѣрованій имѣть небольшія непріятности. Въ этомъ городкѣ нѣтъ гостиницы, и мнѣ пришлось остановиться на постояломъ дворѣ, а такъ какъ это было ночью, долго стучаться. Наконецъ, мнѣ отворили дверь и уложили спать. Ночью переполохъ въ домѣ разбудилъ меня. Оказалось, что околѣла овца и огорченные хозяева суетились. Проснувшись утромъ, слышу разговоръ хозяйки съ кѣмъ-то въ сѣняхъ.
— „Пришелъ онъ ко мнѣ страшный такой, большой. Ой, Акулинушка, говоритъ, не сбыть безъ убытку... Слышу, стучатъ подъ окошкомъ. Кричу: что вамъ крещеные? Ночевать, говорятъ. Уложила я ихъ. Только легла, а онъ опять пришелъ: ой, Акулинушка, не сбыть безъ убытку. Я тутъ вы́стала, зажгла лучинку да въ хлѣвъ: смотрю, лежитъ овца гора горой...

Вотъ такъ я и попалъ въ колдуны съ первыхъ шаговъ. Хозяева на меня косились и хмурились.
Однажды я разсказалъ это приключеніе одному деревенскому фельдшеру, идейному, прекрасному молодому человѣку. — „Это пустяки, сказалъ онъ, если бы вы знали, что только мнѣ приходится продѣлывать въ борьбѣ съ этими вѣрованіями. У нихъ въ каждой деревнѣ есть своя знаменитость: въ Тиконицахъ рыбный колдунъ, въ Корос-озерѣ скотскій, у насъ ружейный и свадебный. А сколько тутъ знахарей, ворожей!”
— „Какъ же вы съ ними боретесь?” поинтересовался я.
— „Да какъ придется. Вотъ на дняхъ пришелъ ко мнѣ мужикъ кровь унять: ему разрубили топоромъ жилу и знахарь ничего не могъ сдѣлать. Я сейчасъ же послалъ сторожа собрать всѣхъ нашихъ знахарей и колдуновъ, унимать руду. Собрались, никто не можетъ. А я приложилъ арнику на ватѣ, кровь сразу и унялась. Кажется, послѣ этого можно бы сдаться колдунамъ. Нѣтъ, говорятъ, въ присутствіи фельдшера заговоры не дѣйствуютъ.
— „А то вотъ ѣду разъ на лодкѣ, со мной человѣкъ десять народу. Вынулъ я изъ кармана „Олонецкія Губернскія Вѣдомости”, гдѣ напечатанъ былъ коровій заговоръ, такъ называемый „отпускъ”, и сталъ читать, думаю, узнаютъ, что это не только колдунамъ, а и всѣмъ извѣстно, перестанутъ вѣрить. Такъ что же вы думаете? Только кончилъ я читать, сразу нѣсколько голосовъ:
— „Прочти, прочти еще разъ, не запомнили, да порѣже читай”.
„Вотъ и судите сами, какъ тутъ бороться. Заболѣетъ ребенокъ оспой, всѣ идутъ, кланяются больному: „оспа матушка, говорятъ, смилуйся, уходи!” И разносятъ болѣзнь по своимъ дѣтямъ. Ну что я съ своей медициной сдѣлать могу. А какія разстоянія! Иногда позовутъ верстъ за 70. Ѣдешь на лошади, ѣдешь водой, идешь пѣшкомъ. Пришелъ, посмотрѣлъ, далъ порошокъ и кончено. Я не увѣренъ даже, что этотъ порошокъ не очутится гдѣ нибудь за божницей”.
Но самые лютые враги науки, по словамъ фельдшера, не мѣстные колдуны, а мезенскіе коновалы. Какъ только осенью на Мезени закончатся работы, сотни этихъ знахарей расходятся

по Олонецкой и Архангельской губерніямъ. Они лѣчатъ все: людей, животныхъ. Они знаютъ всевозможные заговоры. Колдуны это жрецы, языческіе священники, а мезенскіе коновалы спеціалисты медики. И какимъ уваженіемъ они пользуются въ народѣ! Двери всякаго дома передъ ними открыты, вездѣ они ѣдятъ, пьютъ, живутъ на одномъ мѣстѣ иногда мѣсяцъ, два и нигдѣ никогда не платятъ, да и въ голову никому не приходитъ брать съ нихъ деньги.
Такъ разсказывалъ мнѣ представитель медицины о колдунахъ. Скоро послѣ этого разговора, благодаря знакомству со сказочникомъ Мануйлой, мнѣ удалось проникнуть къ знаменитому колдуну Микулаичу Ферезеину. Но прежде чѣмъ говорить объ этомъ колдунѣ, необходимо познакомиться съ Мануйлой. Этотъ даровитый человѣкъ больше всѣхъ другихъ моихъ знакомыхъ на Выг-озерѣ обладаетъ чистой, непосредственной вѣрой во все чудесное.
* *
*
Сказочникъ Мануйло человѣкъ высокаго роста, съ густой бородой, на видъ серьезный, строгій. И только, когда онъ начнетъ разсказывать свои сказки, „манить”, въ лицѣ его мелькаетъ что то такое легкомысленное, такое неподходящее къ этому строгому лицу и бородѣ, что становится смѣшно. Душа у Мануйлы не простая, а поэтическая, онъ испытываетъ приступы тоски, имѣетъ неопредѣленныя желанія, его тянетъ куда-то. Ходитъ онъ въ лѣсъ по мошникамъ не какъ простой полѣсникъ-ремесленникъ, а любитель охотникъ. Охотой и сказками онъ до нѣкоторой степени удовлетворяетъ себя. Но самая завѣтная мечта, которую онъ никакъ не можетъ рѣшиться осуществить, это сходить въ Іерусалимъ. Почему же именно въ Іерусалимъ? — спросишь его бывало.
— „А потому, что это пупъ земли и тамъ все”, скажетъ Мануйло.
Чтобы осуществить эту мечту, не нужно и денегъ, а только рѣшиться идти и просить по дорогѣ милостыню. Но рѣшиться Мануйло не можетъ, слабъ.
Мануйло человѣкъ необыкновенно общительный, любитъ людей. Живетъ онъ въ полуразрушенной избушкѣ у самой

дороги, по которой идутъ соловецкіе богомольцы. Они всѣ находятъ радушный пріютъ у сказочника. Для нихъ Мануйло уже три самовара сжегъ. Вслушиваясь въ ихъ разговоры, Мануйло узнаетъ о какомъ то удивительно сложномъ и прекрасномъ мірѣ. Всѣ эти свѣдѣнія въ поэтической душѣ пе-



Полѣсникъ Мануйло въ лѣсу.
image101.jpg
image101.jpg (56.89 КБ) 5092 просмотра
рерабатываются и потомъ подносятся односельчанамъ когда нибудь въ зимніе вечера на вывозкѣ въ лѣсныхъ избушкахъ. Мануйло мастеръ „манить”, снисходительно говорятъ односельчане, не понимая, что эти сказки и есть единственная красота ихъ „загнанной” жизни. Результаты творчества Мануйлы достаются имъ даромъ, они оставляютъ жить своего поэта въ жалкой полуразрушенной избушкѣ. Самъ Мануйло
скроменъ, онъ думаетъ, что для сказокъ нужна только „недырявая память”. Однако, были въ его жизни случаи, которые убѣдили его, что сказка не совсѣмъ пустое занятіе. Прежде всего, она годится въ бурлакахъ. Приказчики любятъ сказки и работу не спрашиваютъ.
— „Мнѣ легко въ бурлакахъ", говоритъ онъ, „сижу я на бревнѣ да покуриваю. Подходитъ приказчикъ, разъ посмотритъ, два посмотритъ. „Ты что, говоритъ, Мануйло?” А я ему въ отвѣтъ: да ничего. „Хо, хо, хо”, засмѣется, „ну приходи вечеромъ сказывать”. Вечеромъ придешь, чаемъ напоитъ”.
Можетъ принести сказка пользу, и когда изъ за озеръ и лѣсовъ, изъ большихъ блестящихъ городовъ въ этой лѣсной глуши появляется баринъ. Онъ требуетъ лошадей, требуетъ лодку, покупаетъ куръ и яйца, снимаетъ планы, вымѣряетъ лѣса. Кто онъ такой? Богъ его знаетъ. Господа бываютъ разные.
— „Они думаютъ”, говоритъ Мануйло, „что господа одинаковые”.
„Они” это вся сѣрая масса крестьянъ, противоположная сказочнику Мануйлѣ, они это филистеры.
— „ Они думаютъ, что господскія одёжи и все тутъ. Н-ѣ-ѣтъ, братъ! Господа бываютъ разные. Другой разъ на лодкѣ сидишь день, другой, везешь его. И бываетъ такой баринъ, что сидитъ себѣ въ лодкѣ на солнышкѣ, поглядываетъ, въ книжку записываетъ и молчитъ. Двое сутокъ съ тобой проѣдетъ и слова не скажетъ. Такіе крѣпкіе бываютъ господа! Они не знаютъ, что изъ господъ и нѣмцы и поляки бываютъ. Зато попадетъ другой въ разговоръ, онъ-то тебя повыспроситъ, напоитъ, накормитъ. Одинъ попался, такъ сутокъ трое мои сказки слушалъ. Всякіе господа бываютъ”.
“Они” не цѣнятъ сказокъ Мануйлы, а какъ дойдетъ дѣло разсказать что нибудь отъ общества барину, сейчасъ Мануйлу. Вотъ тутъ только и сорветъ Мануйло съ нихъ на бутылку.
Въ семейной жизни Мануйло былъ несчастливъ: единственная его дочь безумная. Всякаго гостя эта безумная, полуобнаженная дѣвушка встрѣчаетъ дикимъ хохотомъ и пристаетъ къ нему, пока отецъ не уйметъ. Эта дѣвушка испорчена еще дѣвочкой, съ ней что-то сдѣлалъ лѣсовикъ и даже знаменитый колдунъ Микулаичъ Ферезеинъ не могъ отколдовать. Вотъ какъ разсказываетъ объ этомъ самъ Мануйло.

— „Въ этотъ годъ у насъ въ Матк-озерѣ рыбы совсѣмъ не было, вся перешла въ Выг-озеро. Старухи разсказываютъ, будто видѣли, какъ на Поповомъ камнѣ матк-озерскій водяникъ съ выг-озерскимъ въ карты играли. Вотъ и думаемъ, что нашъ хозяинъ свою рыбу проигралъ. Не было рыбы весной, а лѣтомъ такъ даже окуни на уду не шли, осенью маялись, маялись съ неводами, себя и бабъ замучили, а ничего не поймали. Ну, думаю, надо въ лѣсу дѣло поправлять бѣлками да мошниками. Взялъ собаку, ружье, надѣлъ кошель и пошелъ въ лѣсъ. А дѣвченка моя и говоритъ: „тятенька, позволь я съ тобой малешенько по лѣсу пройду”. Да такъ и увязалась со мной. Только вошли въ лѣсъ, слышу, собака такъ то часто и гораздо лаетъ. Ну, думаю: бѣлку облаяла. За бѣличью шкурку въ тотъ годъ по двугривенному платили, гдѣ тутъ о дѣвченкѣ помнить. Какъ услыхалъ, что по бѣлкѣ лаетъ, сейчасъ въ лѣсъ. Лаетъ, какъ бѣшенная, а бѣлки нѣтъ. Нечего дѣлать, срубилъ дерево, срубилъ другое. Смотрю, сидитъ на чистомъ мѣстѣ на вѣточкѣ, хвостъ на спинѣ. Разставилъ я шагарку, сталъ прицѣливаться. Хлопъ! Нѣту ни бѣлки, ни сука, и дерево это на другомъ мѣстѣ стоитъ, и собака не лаетъ. Тутъ-то я и вспомнилъ про дѣвченку. Оглянулся назадъ, нѣту ея. Ну, думаю, домой ушла, сотворилъ молитву и въ лѣсъ. Дня два проходилъ, прихожу домой, жена ругаетъ: что ты, говоритъ, дѣвченку по лѣсу водишь. А она съ тѣхъ поръ домой не приходила. Тутъ я и понялъ: онъ бѣлку то мнѣ показалъ, а дѣвченку закрылъ”.

„Дѣлать нечего! Посовѣтовали, посовѣтовали со старухой, и поѣхалъ я къ Микулаичу, къ колдуну, отвѣдать дѣвченку. Сутки я къ нему плылъ, да сутки пѣшій шелъ.... „Ничего, говоритъ старикъ, онъ ее восемь сутокъ водить будетъ. на девятые намъ только попасть туда нужно”. Пришли мы съ нимъ въ лѣсъ на девятые сутки въ полночь. „Становись”, говоритъ, „за вересиной, а я за камнемъ стану. И что бы ни было, стой, не шевелись, не бойся”. Не мнѣ бы ему говорить: въ лѣсу ходишь, такъ нужно, чтобы запятая была твердая... Стою... Вижу, будто волокутъ мою дѣвченку два мужика, ножикъ вынимаютъ... Стою, молчу... Кричитъ: тятенька! Стою, молчу. А потомъ вижу: карета ѣдетъ, везутъ дѣвочку мимо. Тутъ старикъ вышелъ изъ за камня. „Пойдемъ”, говоритъ, „она теперь дома”. Пришли, дѣвченка дома, вся синяя, дрожитъ. Девять сутокъ онъ ее водилъ, а ужь что съ ней дѣлалъ, не знаемъ. Такъ и осталась нѣмая и глупая”.

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:25, Пт

* *
*
Вотъ этотъ-то Мануйло и познакомилъ меня съ колдуномъ Микулаичемъ. Ему зачѣмъ-то нужно было въ Корос-озеро, да, кстати, онъ хотѣлъ и ружье помыть у колдуна, а то оно стало недострѣливать. Только что мы отплыли верстъ пять по Выг-озеру, вижу, Мануйло встревожился, сталъ приглядываться вдаль, наконецъ увѣренно произнесъ:
„Пакость!”
Скоро и я увидалъ, что на маленькомъ голомъ острову стояла кучка лошадей, она то и возбуждала вниманіе Мануйлы. Этихъ лошадей, очевидно, перегналъ съ Янь-острова медвѣдь. Въ это время въ сторонѣ показалась лодка, намъ кричали, можно было ясно разобрать слова:
„Па-а-кость! На Короо-озерѣ четырехъ рóнилъ!”
Когда лодка подъѣхала, между Мануйлой и двумя ловцами начался непонятный для меня разговоръ:
— „У насъ вся скотина въ отпуску... Самъ Микулаичъ отпущалъ... Пакость! Четырехъ изъ отпущеннаго стада рóнилъ... Ослѣпъ. Видно, у него путаться началось... Дьяволà-то жмутъ... Напущенный... Максимка напустилъ”...
Кое какъ мнѣ удалось установить такой смыслъ этихъ словъ: скотина, которую рóнилъ медвѣдь, была заговорена знаменитымъ колдуномъ Микулаичемъ, или „отпущена”. И вотъ, несмотря на это, случилось что то неслыханное: медвѣдь съѣлъ заговоренную, „отпущенную” скотину. Объяснялось это тѣмъ, что Микулаичъ сталъ старъ, ослѣпъ, дьяволы его жмутъ и оттого въ головѣ его начало что-то путаться.
— „Эхъ, а хорошій колдунъ былъ Микулаичъ”, сказалъ мнѣ Мануйло. По всѣмъ деревнямъ отъ Данилова до Поморья отпускалъ скотину. Привезутъ, отвезутъ на своей лошади,
поятъ, кормятъ, соберутъ рыбниковъ, калитокъ цѣлый возъ, надаютъ денегъ... Пастухи къ нему со всѣхъ мѣстъ за отпусками ходили”.
Мануйло не вѣрилъ, что у Микулаича путаться начало, и объяснялъ это тѣмъ, что „онъ”, т. е. медвѣдь, напущенъ другимъ


Ружейный колдунъ.
image103.jpg
image103.jpg (61.57 КБ) 5092 просмотра
завистливымъ колдуномъ Максимкой и что слѣдовало бы опять попробовать его утопить. Оказывалось, что этого Максимку уже не разъ топили, но не удавалосъ, онъ всплываетъ и начинаетъ со злости пакостить, т. е. напускать „звиря”.
Наконецъ, мы добрались до колдуна Микулаича.
Онъ сидѣлъ возлѣ своей избушки, грѣлся на солнцѣ. Этотъ старый слѣпой старикъ, съ благообразнымъ лицомъ и сѣдой длинной бородой, вовсе не походилъ на колдуна, скорѣе это былъ пастырь, священникъ. Узнавъ о томъ, что у Мануйлы ружье не дострѣливаетъ, онъ сказалъ:
— „Ну, давай ружье, я тебѣ наставлю”.
Послѣ этого мы пошли къ озеру. Старикъ сталъ на колѣни у самой воды, разобралъ ружье и, продувая стволъ, три раза погрузилъ его въ воду.
Старикъ совершалъ обрядъ съ полной вѣрой въ его значеніе, у него было торжественное, серьезное лицо. Мануйло смотрѣлъ на него, какъ смотритъ простой вѣрующій человѣкъ на священника. Озеро было тихое, красивое и во мнѣ шевельнулось что-то, требующее уваженія къ обряду.
— „Это видишь ли”, объяснялъ мнѣ потомъ въ своей немного мрачной избѣ Ферезеинъ, „больше отъ себя. Когда съ ружьемъ ходишь полѣсовать, такъ нужно вести себя строго. Другой разъ нагрѣшатъ, трудно бываетъ поправить, ну разъ и не сдѣлаю, а другой уже наставлю”.
Съ большой осторожностью я перевелъ разговоръ на медвѣдей, скотъ и, наконецъ, на то, что медвѣдь съѣлъ отпущенную имъ скотину. Микулаичъ просто и спокойно объяснилъ мнѣ, что медвѣдь этотъ не простой, – если бы онъ былъ простой, то пришелъ бы на то же мѣсто и сталъ бы ѣсть скотину; а если онъ не пришелъ, то для чего же онъ ее рóнилъ? Нѣтъ, этотъ медвѣдь напущенный. Но кто напустилъ, онъ не знаетъ, говорятъ, что Максимка, но это неизвѣстно, а онъ теперь не можетъ отвѣдать колдуна, потому что ослѣпъ. Для того, чтобы отвѣдать, нужно собрать изъ трехъ мѣстъ лагунной воды и смотрѣть въ нее, пока не покажется врагъ.
— „Я”, говорилъ старикъ, „годовъ съ полсотни скотину отпущалъ и никто не слыхалъ, чтобы мою скотину медвѣдь сшибъ. Эхъ, если бы глаза, я бъ ему показалъ. Не по разуму стряпню затѣялъ. Вотъ разъ это было .... годовъ ужь пятьдесятъ прошло. Тоже, какъ и теперь, Каргопольскій колдунъ сталъ Повѣнецкому пакостить. Сошлись они на Корос-озерѣ. Нашъ то и говоритъ: „видишь вонъ чугунъ въ печи, пусть подойдетъ ко мнѣ.”
Бился, бился Каргопольскій, чугунъ ни съ мѣста.
— „А вотъ тебѣ шуба на порогѣ”, говоритъ онъ нашему, „пусть сюда придетъ”...
Не успѣлъ сказать, шуба и поползла, и поползла....
Съ тѣхъ поръ шабашъ, потерялъ силу Каргопольскій колдунъ.
— „Эхъ, если бы не глаза, показалъ бы я этому Максимкѣ!”
Положеніе старика было, въ самомъ дѣлѣ, печально, всю жизнь онъ занимался отпусками, тѣмъ и кормился, и вотъ, на старости, приходится дѣло бросать. Онъ погрузился въ воспоминанія и разсказывалъ мнѣ, какъ онъ отпускалъ скотину.
Бывало, Троица подходитъ, со всѣхъ мѣстъ шлютъ, успѣвай только ѣздить и отпускать. Прiѣдетъ въ деревню, а тамъ ужъ ждутъ, скотина въ полѣ, въ загонѣ, пастухъ съ трубой. Микулаичъ ставитъ въ землю батажокъ и даетъ пастуху записку съ отпускомъ. Если онъ грамотный, то читаетъ ее, обходя скотину три раза вправо отъ батожка, если неграмотный, то за пастухомъ идетъ кто нибудь и читаетъ отпускъ. Послѣ этого Микулаичъ беретъ хлѣбный колобокъ, рѣжетъ его на кусочки, чтобы каждой скотинѣ досталось.
Но теперь старикъ ослѣпъ, его несомнѣнно жмутъ дьяволы, и онъ ничего не можетъ подѣлать съ пакостникомъ Максимкой. Я упросилъ старика дать мнѣ отпускъ. Онъ досталъ изъ сундука бумажку и заставилъ меня три раза прочесть вслухъ. И нужно было видѣть торжественное лицо старика, когда я читалъ. Онъ, словно, благословлялъ меня.
— „Этотъ отпускъ хорошій”, говорилъ онъ, „этимъ отпускомъ 100 коровъ отпущено и 40 лошадей. Теперь пиши, вѣрно пиши”.

Отпускъ.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Выйду я, рабъ Божій, пастырь (имя рекъ), благословясь, изъ двери въ двери, изъ воротъ въ ворота. Стану я лицомъ на востокъ, хребтомъ на западъ и помолюсь Христу Небесному

Господь сотворилъ небо и землю, рѣки и озера, и земную тварь, и человѣка, и меня раба Божія съ моимъ любимымъ скотомъ, любимымъ животомъ, со скотинкой разношерстной, доморощенной и новоприведенной, съ коровами, быками, съ телками рогатыми и комлатыми.
Праведное солнце и праведный Гооподи! Поставь вокругъ моего стада тынъ желѣзный отъ земли и до неба и къ тому тыну поставь двери стальныя, ворота хрустальные, замки булатные, ключи золотые, чтобы не могъ никакой дикій звѣрь видѣть моего любимаго стада, чтобы казалось мое стадо рысю, волку и широколапому медвѣдю дикимъ, сѣрымъ камнемъ.
И какъ катится солнце праведное съ лучами ясными съ утра до вечера всякій день и часъ, такъ чтобы и катилось мое любимое стадо по всей поскотинѣ на мою трубу и на мой голосъ.
И какъ собирается въ Божью церковь народъ къ пѣнію церковному и ко звону колокольному и какъ муравьи сбѣгаются въ свой муравейникъ, такъ чтобы и мое любимое стадо собиралось къ своимъ дверямъ во все красное лѣто, отнынѣ и до века. Аминь.
— „Такъ пиши, вѣрно пиши”, говорилъ мнѣ старикъ. Когда я простился и вышелъ изъ избы, онъ тоже ощупью добрался до порога. Я былъ уже на другой сторонѣ улицы, а старикъ все кричалъ вслѣдъ:
— „Смотри, вѣрно пиши... Пиши!”
* *
*
Вскорѣ мнѣ удалось познакомиться и съ колдуномъ Максимкой, счастливымъ соперникомъ престарѣлаго Микулаича. Какая противоположеность знаменитому патріарху, хранителю скота! Если тотъ походилъ на благообразнаго священника, то этотъ былъ просто лѣсной звѣрь. Лицо его обвѣтренное, темнокрасное, почти черное, съ морщинами, похожими на трещины, скошенный лобъ, узкіе маленькіе глаза. Увидать такого человѣка въ лѣсу, особенно, когда ему вздумается залѣзть на дерево, чтобы сдирать бересту или рѣзать прутья, и можно навсегда повѣрить въ существованіе лѣшаго, похожаго на человѣка.

Какъ и съ Микулаичемъ, мнѣ удалось съ нимъ разговориться по душѣ. Раньше онъ былъ деревенскимъ пролетаріемъ, котораго всѣ презирали и били, а потомъ мало


Олонецкiй пастухъ.
image105.jpg
помалу превратился въ колдуна. Другому пойдетъ во всемъ удача: наловитъ рыбы больше другихъ, настрѣляетъ дичи. Подивятся односельчане и станутъ говорить: ему помогаетъ
лѣсовой и водяной, онъ знаетъ. Немножко фантазіи, вѣры въ себя – вотъ и колдунъ.
Но у Максима дѣло шло другимъ порядкомъ.
„Эхъ, и навопѣлся”, разсказывалъ онъ мнѣ, „навопѣлся, да находился, да наклепали на меня, да потрепали. А какъ дошелъ до правовъ... теперь хорошо... боятся. Да я и дѣло свое знаю: у меня шерстинка не теряется. Сяду на лошадь, всѣ за мной въ струнку идутъ. Захочу, такъ коровы съ мѣста не тронутся, какъ пришитыя стоять будутъ. А захочу, такъ и попугаю, закрою )”.
Микулаича онъ отвергалъ. „Лѣсомъ пасетъ”, говорилъ онъ про своего соперника. „Не божескіе отпуски даетъ, а діявольскіе, лѣсомъ пасетъ”.
Мы разговорились про Коросозерскаго медвѣдя. Но Максимъ тутъ былъ не причемъ. Виноваты сами: нужно было одного отпуска держаться, а они четыре взяли, изъ четырехъ то одинъ можетъ и худой попасть. Вотъ она откуда пакость, а Максимка всего разъ только и поигралъ. Подогналъ онъ скотину къ ржавому болоту, чтобы легче было медвѣдю поймать, а самъ сталъ за березку. Вышелъ медвѣдь изъ лѣсу. Скокъ на коровушку, обхватилъ ее лапами, а другія стоятъ не шелохнутся, какъ придавило! Могъ бы все стадо рѣшить медвѣдь, но Максимъ не допустилъ. Привели корову, стали лечить. Истопили баню жарко, жарко, да въ баню корову. Сразу на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ медвѣдь поцарапалъ и вздуло, она и околѣла. Дураки! сами виноваты. Имъ бы нужно раны перевязать, да жаръ „изъ по волечки пущать”. Послѣ этого Максима опустили въ прорубь. Да не удалось... гдѣ имъ справиться”...
Съ тѣхъ поръ дѣла Максима пошли въ гору: что бы ни случилось, все онъ виноватъ, а тронуть боятся и деньги даютъ.
Я не берусь сказать, есть-ли гдѣ еще такое мѣсто, какъ Выговскій край, гдѣ бы языческій міръ такъ близко соприкасался
съ христіанскимъ. Въ этомъ краю до сихъ поръ еще живутъ пустынники, которые стремятся воспроизвести жизнь первыхъ христіанскихъ аскетовъ, и въ ихъ избушки приходятъ иногда случайно такіе полѣсники, какъ Филиппъ, всю жизнь имѣвшіе дѣло толъко съ лѣшими, колдунами и медвѣдями.
Чтобы передать здѣсь свои впечатлѣнія изъ религіозной жизни обитателей Корельскаго острова, мнѣ, однако, необходимо разсказать интересную и крайне поучительную исторію Выговской пустыни.

image107.jpg
image107.jpg (40.16 КБ) 5092 просмотра
Въ Петербургѣ, возлѣ Волкова кладбища, есть безпоповская моленная. Если прійти въ нее, послѣ шумныхъ улицъ столицы, то становится такъ же странно, какъ ночью въ вагонѣ, когда пробудишься отъ остановки поѣзда. Гдѣ мы? Что съ нами? Иногда проходитъ довольно много времени, пока въ сознаніи не установится необходимое равновѣсіе и все объяснится такъ просто.
И тутъ, въ моленной, мысль, оторванная отъ улицы, мечется изъ стороны въ сторону, забѣжитъ впередъ, унесется назадъ и, наконецъ, найдетъ себя гдѣ то далеко въ допетровскихъ временахъ.
Въ полумракѣ изъ темныхъ рядовъ иконъ смотритъ громадный круглый ликъ Христа на людей въ длинныхъ черныхъ кафтанахъ съ большими до пояса бородами и со сложенными руками на груди. Три возвышенія, покрытыя чернымъ, стоятъ передъ иконостасомъ; на среднемъ отъ свѣчи блеститъ большой металлическій восьмиконечный крестъ, у боковыхъ стоятъ темныя женскія фигуры. Одна женщина быстро читаетъ изъ большой книги. Возлѣ праваго и лѣваго клироса стоятъ два старца и мимо ихъ проходятъ женщины въ черномъ, кланяются глубокими поясными поклонами и наполняютъ оба клироса. Собравшись, онѣ выходятъ на средину церкви, сразу, неожиданно для постороннихъ,

вскрикиваютъ и поютъ въ носъ уныло и мрачно. Время отъ времени люди въ длинныхъ кафтанахъ падаютъ впередъ на руки, поднимаются и снова падаютъ. Одинъ изъ двухъ сѣдыхъ старцевъ беретъ кадило и передъ каждымъ кадитъ, всѣ разводятъ при этомъ сложенныя на груди руки. Неловко въ этой моленной постороннему человѣку: люди здѣсь молятся и свято чтутъ свои обряды.
Почти рядомъ съ этой моленной есть православная церковь. Сначала станетъ легко, свободно и радостно, какъ перейдешь туда изъ мрака. Все знакомо, свѣтло, алтарь, пѣвчіе, священникъ въ блестящей ризѣ. Но, вглядѣвшись въ иконы, замѣчаешь, что онѣ тѣ же самыя, мрачныя, старинныя и даже такой же темный громадный ликъ Христа смотритъ здѣсь уже на обыкновенную толпу. Оказывается, эта церковь была отобрана у безпоповцевъ и передѣлана въ православную. Потомъ подробности въ толпѣ: барыни въ шляпахъ шепчутся, другія улыбаются, пѣвчіе откашливаются, задаютъ тонъ, священникъ искоса разглядываетъ прихожанъ. Въ одной церкви давитъ какое то непосильное окаменѣніе духа, въ другой скучно, обыкновенно.
Эти церкви — памятники той трагедіи духа русскаго народа, когда западный „ратный” законъ встрѣтился съ восточнымъ „благодатнымъ” и произошелъ расколъ. Вотъ въ эти то времена и освѣтила религіозная идея мрачный край лѣса, воды и камня. Въ немъ закипѣла умственная жизнь. Основные вопросы религіи здѣсь обсуждались, разработывались теоретически и испытывались въ жизни. Тогда Выговскій край покрылся дорогами, мостами, пашнями, селами. И такъ продолжалось полтораста лѣтъ. Потомъ снова все стихло, угасла умственная жизнь, разрушились дома, часовни, пашни заросли лѣсами. И край остался словно величественной и мрачной могилой, свидѣтелемъ тѣхъ „мимошедшихъ временъ”.

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:26, Пт

* *
*
Соловецкій монастырь для Выговскаго края когда то былъ такой же святыней и экономичеcкимъ центромъ, какимъ сталъ потомъ Даниловскій (Выговская пустынь). Вотъ почему ужасъ, трепетъ охватилъ всѣхъ, когда въ Январѣ

1676 г. войска проникли въ осажденный, ставшій раскольничьимъ Соловецкій монастырь. Виновники были наказаны безпощадно: сотни казненныхъ были брошены на ледъ.
Въ это время на сѣверѣ почти безпрерывная ночь. И словно надъ всею Русскою землей на десятки лѣтъ повисла такая же безпросвѣтная, страшная ночь. Глядѣть въ эту бездну тьмы страшно. Что тамъ видно? Сожженіе еретиковъ, костры самосожигателей? А, можетъ быть, уже начинается? Можетъ быть, уже горитъ небо и земля, архангелъ затрубитъ и настанетъ страшный послѣдній судъ? Казалось, что вся вселенная содрогается, колеблется, погибаетъ отъ діавола. Онъ, этотъ діаволъ, „злокозненный, страшный черный змій” явился. Сбывалось все, что было предсказано въ апокалипсисѣ. Вѣрующіе бросали всѣ свои земныя дѣла, ложились въ гробы и пѣли:
Деревяненъ гробъ сосновый,
Ради мене строенъ,
Въ немъ буду лежати
Трубна гласа ждати;
Ангелы вострубятъ,
Изъ гроба возбудятъ...
А на покинутыхъ поляхъ бродила скотина и жалобно мычала. Но этотъ ужасъ передъ концомъ міра былъ только въ безсильной душѣ человѣка. Природа по прежнему оставалась спокойной, звѣзды не падали съ неба, свѣтила луна и солнце. И такъ годы шли за годами. Надъ человѣкомъ будто кто-то смѣялся.
Гоненія все усиливались. Правительство Софьи издало указъ: всѣхъ нераскаявшихся раскольниковъ жечь въ срубахъ. Тѣмъ, кто отказывался причащаться, вкладывали въ ротъ „кляпъ” и причащали силой. Оставалось умереть или бѣжать въ пустыню.
А въ пустыняхъ Выговскаго края бѣглецы встрѣчали радушный пріемъ. Тамъ у озеръ въ лѣсныхъ избушкахъ жили старцы, рубили лѣсъ, жгли его и, раскопавъ землю „копорюгою”, сѣяли хлѣбъ, ловили рыбу. Эти старцы иногда выходили изъ лѣса и учили народъ. Они учили ихъ старинному дониконовскому русскому благочестію и рисовали имъ ужасы
наступающаго страшнаго суда. Народъ ихъ слушалъ и понималъ, потому что здѣсь онъ издавна привыкъ къ такимъ учителямъ.
* *
*
Изъ этихъ старцевъ-проповѣдниковъ особенно славился Игнатій Соловецкій. Долго онъ укрывался отъ преслѣдованій одной изъ тѣхъ карательныхъ экспедицій, которыя посылались для розыска раскольниковъ въ лѣсахъ. Наконецъ, измучившись, не будучи въ состояніи укрыться отъ преслѣдователей, которые пошли въ пустыню „яко песія муха на Египетъ”, онъ рѣшилъ погибнуть славною смертью самосожженія.
„Куйте мечи множайшіи, изготовляйте муки лютѣйшія, изобрѣтайте смерти страшнѣйшія, да и радость виновнику проповѣди будетъ сладчайшая!”*).
Какъ гонимый звѣрь бѣжалъ Игнатій съ своими учениками на лыжахъ по озеру Онего. Прибѣжавъ въ Палеостровскій монастырь, онъ выгналъ оттуда несогласныхъ съ нимъ монаховъ, заперся въ монастырѣ, а учениковъ послалъ по „селамъ и весямъ” возвѣстить благовѣрнымъ христіанамъ, чтобы всѣ, кто хотѣлъ скончаться огнемъ за древнее благочестіе, шли къ нему на собраніе.
И со всѣхъ деревень народъ толпами пошелъ къ своему знаменитому проповѣднику. Собралось около 3000 человѣкъ. Преслѣдующему раскольниковъ отряду казалось опаснымъ подступить къ монастырю и потому послали въ Новгородъ за подкрѣпленіемъ. Великимъ постомъ войско въ 500 солдатъ со множествомъ понятыхъ двинулось къ монастырю. Впереди везли возы съ сѣномъ для прикрытія отъ пуль. Думали, что будетъ сильное сопротивленіе. Но въ монастырь не стрѣляли.
Скоро и люди, стоявшіе у стѣнъ, куда то исчезли. Отрядъ подступилъ къ самымъ стѣнамъ. Солдаты по лѣстницамъ взобрались на стѣны, спустились на дворъ. Тамъ не было ни души. Бросились къ церкви, но ворота были заперты и заставлены крѣпкими бревенчатыми щитами. Тогда поняли,
что готовится страшная смерть. Пробовали рубить стѣны, но это было бы долго. Втащили на ограду пушки и въ деревянную церковь полетѣли ядра.
А люди тамъ сидѣли, сбившись тѣсною кучей, обложенные хворостомъ. Послѣдніе два дня, а нѣкоторые и недѣлю, не пили, не ѣли, не спали. Историкъ сообщаетъ, будто они молились такъ: „сладко ми есть умерети за законы церкви твоея, Христе, обаче сіе есть выше силы моея естественныя”.
Неизвѣстно, сами ли старовѣры подожгли хворостъ или же отъ удара ядра свалились свѣчи и зажгли его, но только церковь вспыхнула сразу, пламя вырвалось, зашумѣло и высоко поднялось къ небу столбомъ.
Стѣны попадали внутрь и похоронили всѣхъ...
„Рыдательная и плачевная трость” историка Ивана Филиппова, современника этихъ событій, передаетъ намъ, будто бы при этомъ было такое видѣніе:
„Когда разошелся первый дымъ и зашумѣло пламя, то изъ церковной главы вышелъ отецъ Игнатій съ крестомъ въ великой свѣтлости и сталъ подниматься къ небу, а за нимъ и другіе старцы и народа безчисленное множество, всѣ въ бѣлыхъ ризахъ рядами шли къ небу и, когда прошли небесныя двери, стали невидимы”.
Но дѣло Игнатія не погибло съ нимъ.
Еще въ Соловецкомъ монастырѣ одинъ благочестивый старецъ Гурій убѣждалъ Игнатія уйти изъ монастыря и основать новый.
— „Иди, иди, Игнатій”, – говорилъ онъ, „не имѣй сомнѣнія, хочетъ Богъ сотворить тобою велію обитель во славу его”.
Странствуя по деревнямъ въ Поморьѣ, Игнатій искалъ подходящихъ людей для основанія новой обители. Скоро онъ встрѣтился съ Шунгскимъ дьячкомъ Даниломъ Викуличемъ, который тоже укрывался въ Выговскихъ лѣсахъ, и близко сошелся съ нимъ. Этому Данилѣ старецъ Пименъ, окончившій свою жизнь такъ же, какъ и Игнатій, самосожженіемъ, предсказалъ руководящую роль въ будущей обители. Случилось это при такихъ обстоятельствахъ. Данилъ однажды посѣтилъ Пимена въ Корельскихъ лѣсахъ. Долго они бесѣдовали, а когда Данилъ сталъ уходить, старецъ пошелъ его
провожать. Садясь въ лодку, Данилъ взялся было за весло на кормѣ, но Пименъ сказалъ Данилу:
„Ты, Данилъ, сядь на корму, ты будешь кормчій и правитель добрый христіанскому послѣднему народу въ Выговской пустынѣ”.
Но самая важная услуга Игнатія по отношенію къ Выговской пустынѣ была въ томъ, что онъ подготовилъ къ религіозному подвигу даровитое семейство повѣнецкаго крестьянина Дениса, потомка князей Мышецкихъ.
„Итакъ”, говоритъ историкъ, „малая сія рѣчка (Выговская пустынь) истекла отъ источника великой Соловецкой обители”.
* *
*
Андрей Мышецкій, впослѣдствіи знаменитый организаторъ Выговской пустыни и теоретикъ раскола, выросъ въ Повѣнцѣ, на берегу бурнаго Онего, у края тогда еще первобытныхъ повѣнецкихъ лѣсовъ. Село Повѣнцы было тогда тѣмъ центромъ, отъ котораго отправлялись въ лѣса карательныя экспедиціи и здѣсь истязались пойманные раскольники. Казни, самосожженія, горячая проповѣдь Игнатія – вотъ съ чѣмъ встрѣтилась юность блестяще одареннаго Андрея и что направило его на религіозный подвигъ.
Въ Декабрѣ въ самую стужу, когда на сѣверѣ ночь лишь немного блѣднѣетъ для дня, юноша съ своимъ другомъ Иваномъ уходитъ въ лѣсъ: „оставляетъ отца, презираетъ домъ и вся настоящая, яко не суща, уничтожаетъ... Лыжи вмѣсто коня, кережи вмѣсто воза, самъ себѣ бываетъ и подвода, и извощикъ, и вождь, и водимый”.
И вотъ начинается „богорадное и самоозлобленное житіе”. Юноши скитаются въ тьмѣ, въ чащѣ лѣсовъ и ночуютъ у костровъ, питаясь взятой съ собой скудной пищей. Когда, наконецъ, стаялъ снѣгъ, они выбрали себѣ мѣстечко возлѣ горы у ручья для постояннаго жительства: „гору точію сожительницу и ручей сосѣда себѣ избраша”.
Молодые пустынники часто ходили къ Данилу, который жилъ недалеко отъ нихъ. Вмѣстѣ съ пожилымъ аскетомъ, они пѣли духовные стихи, молились, бесѣдовали съ нимъ и
возвращались домой, все болѣе и болѣе „разгораясь ревностью божественной”.
Наконецъ, видя, что они во всемъ сходятся, рѣшили перебраться къ Данилу, жить съ нимъ вмѣстѣ и устроить большую избу для новыхъ приходящихъ къ нимъ пустынниковъ.
Когда жизнь болѣе или менѣе устроилась, Андрей отправился въ Повѣнецъ, поселился у кого то изъ друзей и потихоньку подготовилъ побѣгъ своей сестры Соломоніи. Старикъ отецъ сначала былъ въ страшномъ гнѣвѣ, но потомъ, убѣдившись, что новое общежительство — дѣло нешуточное, самъ переселился туда, вмѣстѣ съ двумя другими сыновьями Семеномъ и Иваномъ.
Не такъ далеко отъ Андрея и Данила, по р. Верхній Выгъ, укрываясь отъ преслѣдованій, жилъ крестьянинъ Захарій съ семействомъ, занимался земледѣліемъ. Берега рѣки Выга, хотя и сплошь покрытыя еловымъ и сосновымъ лѣсомъ, были хороши для земледѣлія. Тутъ издавна селились пустынники. Такъ, повыше Захарія жилъ очень почитаемый старецъ Корнилій, пониже Сергій.
Однажды, на Святой, Захарію пришлось побывать у Данила и Андрея. Тутъ ему и пришла счастливая мысль звать ихъ къ себѣ на Выгъ. Возвратившись къ отцу домой, Захарій разсказалъ про новое общежитіе и о ихъ замыслахъ.
Старику такъ это понравилось, что они тутъ же вдвоемъ и отправились къ нимъ на лыжахъ. Гостей приняли съ радостью, каждый день пѣли духовные стихи и послѣ службы читали священныя книги.
Основатели Выговскаго общежитія не сразу сдались на убѣжденія Захарія и рѣшили для опыта послать туда 12 трудниковъ сѣчь деревья и посѣять хлѣбъ. Трудники сейчасъ же и отправились.
Пока они работали на Выгу, случилась бѣда: въ общежитiи сгорѣли всѣ запасы и всѣ постройки. Тогда, забравъ съ собой все, что осталось, они отправились на Выгъ, гдѣ происходили работы. Данилъ и Андрей, прежде чѣмъ окончательно рѣшиться основать общежитіе на Выгу, пошли посовѣтоваться относительно этого со старцемъ Корнеліемъ.
image109.jpg
image109.jpg (26.77 КБ) 5092 просмотра
Побесѣдовавши съ ними о всѣхъ несчастіяхъ и разныхъ перемѣнахъ въ церкви, Корнилій не только совѣтовалъ имъ, но настойчиво убѣждалъ и благословлялъ переселиться къ Захарію на Выгъ. Онъ предсказывалъ для Выговской пустыни блестящее будущее: „мѣста эти распространятся и прославятся во всѣхъ концахъ. По умноженіи же поселятся съ матушками и съ дѣтками, съ коровушками и съ люлечками”. Вообще, Корнилій былъ полною противоположностью ученому ригористу фанатику Игнатію, онъ проповѣдывалъ мирный здоровый трудъ, простоту, любовь къ людямъ. Когда, вернувшись къ братіи, Данилъ и Андрей передали имъ отвѣтъ Корнилія, то все были очень рады. Но скоро пришелъ и самъ Корнилій, чтобы благословить ихъ. Всѣ собрались вмѣстѣ, помолились и тутъ же принялись за работу. Такъ основалось Выговское общежитіе (1695 г.)
Изъ построекъ прежде всего поставили столовую и хлѣбную въ одной связи, келіи для мужчинъ и для женщинъ. Мужчины жили сначала въ столовой, а женщины въ хлѣбной. Богослуженіе совершалось также въ столовой, причемъ посрединѣ вѣшалась завѣса, раздѣляющая мужчинъ и женщинъ. Въ это время собралось уже около сорока человѣкъ. Но слухъ о новой обители быстро распространился и общежитіе стало рости. Самое трудное, это было завести постоянную пашню, перейти отъ неблагодарнаго подсѣчнаго хозяйства къ постоянной пашнѣ, къ трехполью. Для этого нужно было завести скотъ, чтобы удобрять постоянную пашню. Мало по малу это и удалось: устроли дворъ конный и коровій.
Между женскими келіями и мужскими поставили стѣну и въ ней небольшую келію съ окномъ, гдѣ могли бы видѣться родственники; вокругъ всего монастыря поставили ограду. За отсутствіемъ свѣчей совершали службу при лучинѣ и вмѣсто колокола стучали въ доску.
По мѣрѣ того, какъ развивалось общежитіе, нужно было все больше и больше думать объ организаціи труда и вообще объ устройствѣ новой жизни. Конечно, Андрею было очень трудно спасать свою душу возлѣ горы у ручья, но для юноши энтузіаста, быть можетъ, такой подвигъ былъ лишь удовлетвореніемъ своей потребности. Теперь же въ общежитіе стали приходить всякіе люди: и сильные и слабые. Бѣжать отъ міра было основной идеей Андрея, но тутъ возникалъ новый міръ. И этотъ новый міръ нужно было устроить такъ, чтобы онъ не походилъ на старый.
Только что удалось кое-какъ устроиться, обзавестись всѣмъ необходимымъ для хозяйства, какъ новая бѣда постигла собравшихся на Выгу пустынниковъ. Наступили “зяблые и зеленые” годы. На Выгу почти крайній сѣверный предѣлъ правильнаго земледѣлія и урожай тамъ цѣликомъ зависитъ отъ каприза погоды. Подуетъ „морянка”, т. е. вѣтеръ съ моря, хватитъ во время налива зерна морозъ и весь урожай погибаетъ – это „зяблые годы”. А бываетъ, что хлѣбъ до зимы не успѣетъ вызрѣть – это „зеленые годы”. Такіе годы, особенно въ началѣ существованія общежитія, могли быть для него гибельны, потому что запасовъ еще никакихъ не имѣлось. Однажды Андрей даже поколебался и уже рѣшилъ было идти къ морю искать новыхъ мѣстъ. Но отецъ его, Денисъ, прекратилъ эти колебанія „простой рѣчью”: „живите”, сказалъ онъ, „гдѣ отцы благословили и кончалися, хотя и много ищешь и ходишь, да тутъ сорока кашу варила, таковское сіе мѣсто по времени”.
Пришлось помириться. Чтобы не умереть съ голоду, построили повыше на Выгу мельницу-толчею для изготовленія муки изъ соломы и изъ сосновой коры. Однако хлѣбы не всегда удавалось испечь изъ такой муки: они часто разсыпались въ печи и ихъ выметали оттуда помеломъ. Наконецъ, надумали для устраненія такого разсыпанія хлѣба печь

ихъ въ берестяныхъ коробочкахъ. „И такая скудость бысть тогда, что днемъ обѣдаютъ, а ужинать и не вѣдаютъ что, многажды и безъ ужина жили”.
Тогда собрали все, что у кого было: деньги, серебряныя монисты, платье, и отправили Андрея для закупки хлѣба на Волгѣ. Частью на вырученныя отъ продажи этого имущества деньги, частью же на подаяніе благочестивыхъ, сочувствующихъ расколу людей, Андрею удалось закупить значительное количество хлѣба. Онъ привезъ его въ Вытегру и оттуда въ Пигматку, мѣсто ближайшее къ Выговской пустыни на Онежскомъ озерѣ. Отъ Пигматки носили хлѣбъ въ крошняхъ*) по лѣснымъ тропинкамъ, потому что дороги тогда еще не было. Въ глухихъ мѣстахъ Повѣнецкаго уѣзда и до сихъ поръ носятъ хлѣбъ именно такимъ образомъ.
Кое-какъ справились съ бѣдой. И только хотѣли было вздохнуть свободно, какъ новое бѣдствіе грозило обрушиться на обитель. Недалеко, всего въ 50-ти верстахъ, по лѣсамъ и болотамъ проходилъ съ войскомъ Петръ Великій.
* *
*
Обѣ сплошныя стѣны лѣса на Сумскомъ трактѣ въ нѣсколькихъ мѣстахъ вдругъ разступаются, широкая просѣка, заросшая лишь мелкими чахлыми деревцами, кажется въ этой глухой безлюдной мѣстности слѣдомъ громаднаго существа. Ямщикъ здѣсь останавливаетъ лошадей и говоритъ: „Осударева дорога!” И поясняетъ: „тутъ Осударь Петръ Великій проходилъ съ войсками”. Когда это было, онъ не помнитъ. „Было давно, никто изъ стариковъ отцовъ, дѣдовъ и прадѣдовъ не помнитъ”. Но почему же не заростаетъ дорога? „А ужь этого не знаю”, отвѣчаетъ ямщикъ, „видно ужь такъ опредѣлилъ Господь этому быть и такъ оно и есть”. Какой бы прекрасный величественный памятникъ ни поставили бы въ этомъ мѣстѣ наши культурные потомки, путешественникъ не будетъ испытывать того, что теперь, глядя на этотъ слѣдъ въ дикомъ мѣстѣ. Потомъ дальше около Петровскаго яма покажутъ вырытую канаву, сложенные камни, ясные признаки

привала войскъ. Еще дальше въ глушь, около Пулозера, гдѣ до сихъ поръ не существуетъ никакихъ дорогъ и люди ходятъ пѣшкомъ по едва замѣтнымъ тропинкамъ, укажутъ затянутый моховымъ болотомъ мостъ, конечно, сгнившій, но всетаки замѣтный. И вездѣ скажутъ: тутъ шелъ Осударь, это Осударева дорога.
„А знаешь ли, кто былъ Петръ Великій?” – спросилъ меня одинъ скрытникъ-пустынникъ, показывая остатки моста на болотѣ за Пулозеромъ. Онъ опасливо посмотрѣлъ мнѣ въ глаза. Я поспѣшилъ сказать: „знаю”, и онъ успокоился. Петръ Великій былъ антихристъ, хотѣлъ мнѣ сказать пустынникъ.
Этотъ антихристъ, страшилище всѣхъ приверженцевъ древней Руси, шелъ по этимъ лѣсамъ и болотамъ въ 1702 г. съ войскомъ и съ двумя фрегатами, которые тащили по-суху отъ самаго Бѣлаго моря до озера Онего. Это было во время Шведской войны и Петръ Великій, во что бы то ни стало, хотѣлъ отбить входъ въ Балтійское море изъ Финскаго залива. Карлу ХІІ-му, конечно, и въ голову не могло прійти, чтобы Петръ, находившійся съ флотомъ на Бѣломъ морѣ, могъ провести войско по дебрямъ Выговскаго края и затѣмъ доставить къ крѣпости Нотенбургъ (Шлиссельбургъ). Кто видалъ эти Онежско-Бѣломорскія дебри, тому мысль Петра могла бы показаться безумной, если бы блестящее осуществленіе ея не стало теперь историческимъ фактомъ. Впрочемъ, и самъ Петръ не сразу рѣшился на такой шагъ. Сначала онъ намѣтилъ было путь по морю до р. Онеги, затѣмъ по Онегѣ и сухимъ путемъ до Новгорода. Для развѣдокъ въ этомъ направленіи указомъ 8-го iюня 1702 г. былъ командированъ писарь Преображенскаго полка Ипатъ Мухановъ. Неизвѣстно, остались ли поиски Муханова безрезультатными, или, быть можетъ, развѣдки въ другомъ мѣстѣ дали болѣе хорошіе результаты, но только проложеніе дороги было поручено не Муханову, а сержанту Преображенскаго полка Михаилу Щепотьеву, тому самому знаменитому „бомбардирскому уряднику”, который умеръ потомъ геройской смертью подъ Выборгомъ. Какъ извѣстно, онъ съ горстью солдатъ на пяти малыхъ лодкахъ подкрался къ непріятельскимъ кораблямъ, атаковалъ адмиральскій ботъ „Эсперенъ”, на которомъ находились 4 пушки и 103 человѣка экипажа при 5 офицерахъ. Весь эпикажъ бота былъ частью перебитъ, частью запертъ подъ палубой, а ботъ взятъ. Но самъ Щепотьевъ при этомъ погибъ и былъ доставленъ домой мертвымъ на палубѣ взятаго имъ непріятельскаго корабля.

Осударева дорога.
image111.jpg
Этотъ Щепотьевъ приступилъ къ проведенію дороги въ концѣ iюня. Въ помощь ему было дано отъ 6 до 7 тысячъ человѣкъ крестьянъ Соловецкаго монастыря, Сумскаго острова, Кемскаго городка, обширнаго Выгозерскаго погоста и, кромѣ того, крестьяне онежскіе, бѣлозерскіе и каргопольскіе, т. е. тутъ былъ собранъ народъ изъ трехъ нынѣшнихъ губерній: Архангельской, Олонецкой и Новгородской. Всѣ крестьяне были съ лошадьми.
Можно себѣ представить по этимъ фактамъ, чего стоила населенію эта дорога! До сихъ поръ въ народѣ сохранились тяжелыя воспоминанія. Въ Выговскомъ краю мнѣ разсказывали старики, что для устройства дороги согнали крестьянъ со всей Россіи.

Щепотьевъ началъ прокладывать свой путь отъ усолья Нюхчи, гдѣ теперь находится селеніе Вардегора. Тогда тамъ были лишь избушки солепромышленниковъ. Быть можетъ, эти солепромышленники и помогли Щепотьеву въ его развѣдкахъ, указали ему проложенныя ими тропинки. Отъ этого мѣста до селенія Вожмасалма на Выгозерѣ 119 верстъ, изъ нихъ 66 верстъ совершенно топкихъ, болотныхъ, непроходимыхъ мѣстъ, которыя нужно было застилать мостами. Это было самое трудное мѣсто для устройства дороги, дальше, по мѣрѣ приближенія къ Масельгскому хребту, мѣстность была суше, удобнѣе. Для того, чтобы сдѣлать мосты на топкихъ мѣстахъ, приходилось въ лѣтнее время по болоту возить лѣсъ за 5, 10 и даже за 25 верстъ. Въ то же время нужно было рубить деревья, дѣлать просѣки, черезъ рѣчки строить мосты, у Вардегори и въ Повѣнцѣ пристани. Когда одни дѣлали грубую первую работу, другіе, вѣроятно, приводили просѣку въ проѣзжій видъ, очищали отъ камней, пеньевъ, поваленныхъ деревьевъ, настилали мосты на топкихъ мѣстахъ. Въ Августѣ вся эта колоссальная работа была уже закончена, Щепотьевъ доносилъ Государю изъ Повѣнца: „извѣствую тебя, Государь, дорога готова и пристань и подводы и судапо Онегѣ готовы, а подводъ собрано по 2-е августа 2000, а еще будетъ прибавка; а сколько судовъ и какою мѣрою, о томъ послана къ милости твоей роспись съ симъ письмомъ”.

16 Августа вечеромъ, подъ начальствомъ Крюйса, къ усолью Нюхчѣ съ Соловецкаго монастыря пришелъ флотъ и остановился частью подъ горою Рислуды, а частью у Вардегоры. Къ послѣдней пристали на двухъ малыхъ фрегатахъ, которые предполагали взять съ собой. Пустынный край оживился. На берегу былъ Государь съ царевичемъ Алексѣемъ и съ многочисленной свитой, духовенство, пять батальоновъ гвардіи (болѣе 4000 человѣкъ) и множество рабочихъ съ подводами. Пока разгружали корабли, Государь угощалъ Соловецкихъ монаховъ, подносившихъ ему образъ св. Соловецкихъ. Въ то же время было получено донесеніе о побѣдахъ Шереметева и Апраксина. Наконецъ, когда была окончена разгрузка кораблей, начался знаменитый походъ черезъ Онежско-Бѣломорскія дебри: фрегаты были поставлены на полозья и къ каждому было опредѣлено по 100 лошадей и подвозчиковъ и по 100 человѣкъ пѣшихъ. Для удобства передвиженія, подъ фрегаты подкладывались катки. Государь, свита и духовенство, конечно, ѣхали, вѣроятно, частью въ мѣстныхъ одноколкахъ, а частью верхомъ. Мѣста остановокъ назывались ямами и сохранили до сихъ поръ это названіе. Слово ямъ здѣсь употребляется вѣроятно въ смыслѣ остановки. Для Государя и для свиты на мѣстахъ ночлега ставились зимушки, а народъ ночевалъ кто у костровъ, а кто взбирался на помосты на деревьяхъ — ловасы. По преданію, Петръ не любилъ ночевать въ зимушкахъ и больше все былъ на свѣжемъ воздухѣ...
Нужно думать, что Щепотьевъ сдѣлалъ дорогу лишь въ грубомъ видѣ и что работы по очисткѣ дороги производились во время похода. Вотъ почему углублялись въ дебри медленно, шагъ за шагомъ, днемъ работали, мокли въ водѣ и грязи, а ночью дрогли въ мокрой и холодной одеждѣ. Разсказываютъ, что у Нюхчи, а потомъ и вездѣ по ямамъ „первую мостовину, благословясь, клалъ самъ Осударь, вторую давалъ класть сыну своему возлюбленному, а тамъ и бояръ на это дѣло потреблялъ”. Чтобы избѣжать 30 верстнаго обхода Выгозера, изъ лодокъ и плотовъ навели черезъ проливъ пловучій мостъ и переправились черезъ р. Выгъ въ 50 верстахъ отъ Даниловскаго общежитія. Дальнѣйшій переходъ черезъ Масельгскій хребетъ къ Повѣнцу былъ несравненно легче, здѣсь мѣстность болѣе сухая, лѣсистая, злѣсь, наконецъ, проходилъ и путъ соловецкихъ богомольцевъ. Можно предположить, что, когда шли по берегу длинныхъ, узкихъ озеръ, фрегаты спускали на воду. Въ Повѣнецъ прибыли 26 Августа, пройдя въ 10 дней 185 верстъ. Отсюда Петръ писалъ польскому королю Августу: „мы нынѣ въ походѣ близъ непріятельской границы обрѣтаемся и при помощи Божіей не чаемъ праздно быть". Отсюда же онъ послалъ Рѣпнину указъ о сосредоточеніи его отряда подъ Ладогою „безъ замедленія”. Не мало осталось тутъ народа въ лѣсахъ, но результатомъ похода было взятіе Шлиссельбурга. „А симъ ключемъ”, говорилъ Петръ, „много замковъ отперто”. Весной слѣдующаго, послѣ похода, 1703 года былъ основанъ Петербургъ.
* *
*
image113.png
image113.png (112.77 КБ) 5092 просмотра
Когда Петръ Великій, въ которомъ раскольники видѣли антихриста, появился въ выговскихъ дебряхъ, то ихъ охватилъ такой ужасъ, что нѣкоторые хотѣли бѣжать, а нѣкоторые, по примѣру отцовъ, принять огненное страданіе. Въ часовнѣ уже была приготовлена смола и хворостъ. Всѣ пребывали въ неустанной молитвѣ и постѣ.
При переправѣ черезъ Выгъ, Петру, конечно, донесли, что тутъ недалеко живутъ раскольники.

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:27, Пт

„А подати платятъ?” – спросилъ онъ.
„Подати платятъ, народъ трудолюбивый”, отвѣчали ему.
„Пусть живутъ” – сказалъ Петръ.
„И проѣхалъ смирно, яко отецъ отечества благоутробнѣйшій”, радостно повѣствуетъ скоропишущая трость Ивана Филиппова.
Точно также и противъ Пигматки донесли Петру о пустынникахъ, но онъ опять сказалъ: „пускай живутъ”. „И вси умолчаша и никто же смѣяше не точію что творить, но и глаголати”.
Но Петръ не забылъ о пустынникахъ. Вскорѣ въ Повѣнцѣ былъ князь Меншиковъ для устройства желѣзодѣлательнаго завода. Мѣсто завода было выбрано возлѣ Онего на р. Повѣнчанкѣ, а въ Выговскую пустынь былъ посланъ указъ, въ которомъ говорилось: Его Императорскому Величеству для Шведской войны нужно оружіе, для этого устраивается заводъ, выговцы должны исполнять работы и всячески содѣйствовать заводу, а за это имъ дается свобода жить въ Выговской пустыни и совершать службу по старымъ книгамъ.
Пустынники согласились. Это была первая крупная уступка міру, ради удобствъ совмѣстной жизни. Раскольники должны были изготовлять оружіе, которое прокладывало путь въ Европу. Этимъ они покупали свободу. ”И съ того времени начала Выговская пустынь быть подъ игомъ работъ Его Императорскаго Величества и Повѣнецкихъ заводовъ”.
Петръ вообще не стѣснялъ раскольниковъ. Отчасти ему не было времени этимъ заниматься, онъ былъ поглощенъ войной, отчасти же смотрѣлъ практически и извлекалъ изъ нихъ выгоду, обложивъ особой податью „за расколъ”. Лишь въ 1714 г. онъ перемѣнилъ къ нимъ отношеніе, когда узналъ изъ донесенія митрополита Питирима, что въ Нижегородскихъ лѣсахъ раскольниковъ до 200 тысячъ, что они государственному благополучію не радуются, а радуются несчастію, что за царя они не молятся и т. д. Въ это же время Петръ, занятый розыскомъ по дѣлу Царевича Алексѣя, узналъ, что у него въ деревнѣ живутъ раскольники и всѣ они любятъ его. Въ виду всего этого онъ предписалъ: „учителей раскольничьихъ буде возможно, вину сыскавъ, кромѣ раскола, съ наказаніемъ и вырвавъ ноздри ссылать въ каторгу.”

Но, пока было свободно, сотни тысячъ людей устрашенныхъ, обездоленныхъ реформами бѣжали въ пустыни и устраивали жизнь по стариннымъ русскимъ законамъ. Пустыня была тѣмъ клапаномъ, который предохранялъ народъ отъ слишкомъ большой тяжести Петровскихъ реформъ.

Бѣглецы стали населять и выговскія пустыни. Стали „собираться и поселяться на болотахъ, по лѣсамъ, между горами и вертепами и между озерами въ непроходимыхъ мѣстахъ скитами и келіями, гдѣ кому возможно”.

Въ общежитіе принимали всѣхъ безъ разбора и спрашивали только: помнитъ ли приходящій Никона. Тѣхъ, кто помнилъ, принимали прямо, кто родился послѣ Никона и крестился двумя перстами – исповѣдывали и перекрещивали, а кто крестился тремя перстами, сверхъ того, обязывали креститься двумя.

Общежитіе такъ быстро росло, что въ 1706 году рѣшили устроить отдѣльный скитъ для женщинъ. Мѣсто выбрали въ 30 верст. отъ Данилова на р. Лексѣ. Выстроили кельи, столовую, больницу и часовню и все это обнесли оградой. Кромѣ того, были поставлены коровій дворъ и мельница съ „мелеей и толчеей”. Для болѣе тяжелыхъ полевыхъ работъ на Лексу присылались трудники, которые жили за монастырской стѣной. Въ то же время въ Даниловѣ были устроены маслобойная и молочная, портомойная и челядная. Все это, вмѣстѣ съ коровьимъ дворомъ, было обнесено оградой – здѣсь жили женщины.

Но сколько ни старались выговцы устроиться прочно, имъ этого не удавалось. Время отъ времени повторялись „зяблые и зеленые годы”, .которые повергали всѣхъ въ отчаяніе, потому что каждый разъ приходилось питаться сосновою корою, соломою и даже травою. Послѣ ряда неурожаевъ, Андрей рѣшилъ уничтожить самую возможность голодовокъ. Съ величайшей энергіей пустынники начинаютъ разыскивать себѣ удобной земли. Они побывали въ мезенскомъ уѣздѣ, осмотрѣли Поморье, побывали въ Сибири, побывали на „низу”, т. е. въ поволжскихъ губерніяхъ. Но на сѣверѣ была такая же неудобная для земледѣлія земля, а на низъ было слишкомъ далеко. Наконецъ остановились на казенной землѣ въ Каргопольскомъ уѣздѣ въ Чаженкѣ и купили ее съ торговъ. Земли было много, по 16 верстъ во всѣ стороны, и она была такая удобная, что выговцы подумали даже туда переселиться. Послали даже Семена Денисова въ Новгородъ похлопотать о разрѣшеніи. Но въ Новгородѣ Семенъ былъ арестованъ, какъ расколоучитель, и попытка окончилась неудачно. Пришлось ограничиваться лишь посылкой туда трудниковъ во время полевыхъ работъ.
Эта земля стала огромнымъ подспорьемъ. Теперь уже можно было жить, не думая о зяблыхъ годахъ. Стали прокладывать дороги, строить мосты. Въ Повѣнецкомъ уѣздѣ и до сихъ поръ поминаютъ добрымъ словомъ всякаго, кто повалитъ нѣсколько деревьевъ и уложитъ ихъ черезъ топкую моховину или изъ тѣхъ же деревьевъ на ручьѣ устроитъ мостикъ. А тогда, при полномъ отсутствіи дорогъ, дѣятельность общежитія была благодѣяніемъ для края. Проложили дороги изъ Данилова на Чаженку и Лексу, Волозеро, Пурнозеро, къ Онежскому озеру, къ Пигматкѣ и къ Бѣлому морю. Вездѣ при дорогахъ ставили постоялые дворы, кресты и верстовые столбы, на Онегѣ, Выгу, Сооновкѣ и др. рѣкахъ устроили мосты. Въ самомъ же общежитіи выстроили новую большую столовую съ кухней для печенія хлѣба, а также большую избу для извощиковъ, новыя большія мастерскія: кожевню, портную, чеботную, мастерскую для живописцевъ, кузню, и мѣдно-литейную и друг. Выстроили также большую конюшню съ сараемъ для экипажей, нѣсколько амбаровъ, рабочую избу. Наконецъ, поставили большую избу для Андрея съ семействомъ и для близкихъ ему лицъ, другую избу портовому приказчику съ товарищами „для пріѣзда” и „для счету”.
Послѣднее указываетъ на то, что въ это время общежитіе имѣло значительную торговлю.
Эта мысль, вѣроятно, пришла Андрею въ голову, когда онъ ѣздилъ на „низъ” въ неурожайные годы за хлѣбомъ. Какъ разъ въ это время строился Петербургъ и сотни тысячъ людей постоянно нуждались въ хлѣбѣ и хорошо за него

платили. Попробовали доставить хлѣбъ съ поволжскихъ губерній черезъ Вытегру въ Петербургъ. Дѣло оказалось выгоднымъ. Тогда завели свои суда, свои пристани на Вытегрѣ и на Пигматкѣ. Суда ходили по Онежскому озеру между Вытегрой, Пигматкой и Петровскими заводами, ходили и въ Петербургъ. Даниловъ сталъ богатѣть, скопился капиталъ, запасы хлѣба, устраняющіе всякую возможность голодовокъ.
Къ концу жизни Андрея Даниловъ процвѣталъ. Вокругъ него по „суземку” были пашенные дворы, множество лошадей и коровъ стояло на его конныхъ и коровьихъ дворахъ, на Онежскомъ озерѣ была цѣлая флотилія судовъ. Широкая благотворительность далеко по всей странѣ разносила славу этого „безпоповскаго Іерусалима”. Насколько прочно было положеніе общежитія, можно судить изъ того, что пожаръ, совершенно уничтожившій Лексинскій скитъ, не нанесъ существеннаго ущерба общежитію. Въ скоромъ времени были возведены новыя постройки, причемъ Андрей, не смотря на свои постоянныя умственныи занятія, какъ чисто теоретическія, богословскія, такъ и практическія по наблюденію за внѣшней и внутренней жизнью общежитія, вмѣстѣ со всѣми работалъ на постройкѣ.
Въ сущности, Даниловъ представлялъ собою тогда небольшой городокъ. Въ немъ было нѣсколько сотъ жителей на пространствѣ 6—8 кв. верстъ. Вокругъ него былъ вырытъ глубокій ровъ и сдѣланы высокія ограды. Двѣ высокія часовни съ колокольней возвышались изъ множества простыхъ, но прочныхъ двухъ и трехэтажныхъ построекъ. Всѣхъ келій, т. е. вмѣстительныхъ избъ на десять и болѣе человѣкъ, было 51; кромѣ того, было 16 меньшихъ избъ, 15 амбаровъ, громадные погреба, двѣ большія поварни, 12 сараевъ, 4 конныхъ двора и 4 коровьихъ, гостинный дворъ и пять постоянныхъ избъ, 5 ригъ, двѣ кузницы, мѣднолитейная, смолокурня, портяжная, сапожная, иконописная, рукодѣльная, мастерская для переписчиковъ и др. мастерскія, двѣ школы и двѣ больницы. Затѣмъ были мельницы, кирпичные заводы, однимъ словомъ, все, что необходимо для городской жизни. Къ этому центру тянулись разбросанные по „суземкамъ” многочисленные пашенные дворы и скиты.

Сохранившiеся дома Даниловскаго монатыря.
image115.jpg
image115.jpg (37.97 КБ) 5092 просмотра

Все это раскольничье общежитіе выросло на почвѣ протеста стараго міра новому, вотъ почему его общественное устройство представляло образецъ стариннаго русскаго самоуправленія. Во всѣхъ важныхъ случаяхъ представители множества скитовъ Выгорѣціи собирались вмѣстѣ. Въ исключительно важныхъ случаяхъ къ нимъ присоединялись выборные и старосты сосѣднихъ съ Выгорѣціей волостей. Что же касается исполнительной власти, то тутъ главная роль принадлежала представителямъ Данилова, духовно-религіознаго центра, хотя во внутреннемъ устройствѣ скиты Выгорѣціи пользовались полной самостоятельностью. Въ этомъ отношеніи особенно тщательно были разработаны формы Даниловскаго общежитія, съ которыми отчетливо знакомитъ насъ уложеніе братьевъ Денисовыхъ. Во главѣ общины стоялъ большакъ, онъ назывался киновіархъ. Ему принадлежала верховная руководящая роль и власть надъ всѣми другими выборными должностными лицами. Онъ выбирался изъ людей выдающихся качествъ. Сначала эту должность выполнялъ Данилъ, потомъ

Андрей и Семенъ Денисовы. Киновіархъ, однако, былъ подчиненъ въ свою очередь „собору”, т. е. общему собранію даниловцевъ и представителей Лексы.
За большакомъ „Уложеніе” разграничиваетъ обязанности келаря, казначея, нарядника и городничаго. Келарь завѣдывалъ внутреннимъ хозяйствомъ общины, онъ долженъ былъ наблюдать четыре службы: трапезную, хлѣбную, поварную и больничную. Казначей долженъ былъ тщательно беречь все Выговское имущество и, по Уложенію, смотрѣть на него, какъ на вещи, принадлежащія самому Богу. Въ кожевняхъ, въ чеботной и портной швальняхъ, въ мѣдной и другихъ мастерскихъ онъ наблюдалъ за работами. Въ помощь ему во всѣхъ мастерскихъ были старосты. Казначей могъ дѣйствовать только черезъ старостъ, съ другой стороны, и старосты не могли что либо предпринимать безъ вѣдома казначея.
Вѣдѣнію и попеченію нарядника подчинены были: земледѣліе, плотничество, ковачество, рыболовство, возачество, молоченіе, мельницы, скотные дворы и всякая домовая работа и работные люди. Онъ также дѣйствовалъ черезъ выборныхъ старостъ.
Наконецъ, городничій обязанъ былъ имѣть надзоръ надъ сторожами, надъ обѣими гостинными, внѣшнею и внутреннею, наблюдать надъ приходящими и отходящими странниками, посматривать за братіею при часовенныхъ дворахъ, во время книжнаго чтенія, въ келіяхъ и при трапезѣ. Кромѣ этихъ должностей, были стряпчіе для сношенія съ оффиціальнымъ міромъ: на петровскихъ заводахъ, въ Олонцѣ, въ Новгородѣ, Москвѣ и Петербургѣ.
Вмѣстѣ съ хозяйственной стороной развивалось и духовное просвѣщеніе братіи. Въ этомъ отношеніи, какъ и во всемъ остальномъ, общежитіе обязано все тѣмъ же четыремъ выдающимся людямъ, которыхъ историкъ характеризуетъ такъ: „Данилъ – златое правило Христовы кротости, Петръ – устава церковнаго бодрое око, Андрей – мудрости многоцѣнное сокровище, Симеонъ – сладковѣщательная ластовица и немолчныя богословскія уста”.
Но неизмѣримо большее значеніе изъ всѣхъ этихъ вождей имѣлъ Андрей. Онъ сочеталъ въ себѣ удивительно разнообразныя

способности. Вначалѣ юноша-энтузіастъ, потомъ и ловкій торговецъ, и блестящій ораторъ, и ученый богословъ, и писатель. Его не удовлетворяло то, что обитель имѣла за собою „срытыя горы”, „расчищенные лѣса”, монастырскія зданія, благочестивую братскую жизнь, обширныя связи при дворѣ и въ самыхъ отдаленныхъ городахъ Россіи. Онъ хотѣлъ также раздвинуть и умственный горизонтъ раскольниковъ посредствомъ систематическаго школьнаго образованія. Имѣя обширныя связи, находясь постоянно въ общеніи съ міромъ, онъ чувствовалъ недостаточность своего образованія, полученнаго отъ начетчика Игнатія. Вотъ почему, когда матеріальное существованіе братіи было болѣе или менѣе обезпечено, онъ подъ видомъ купца проникаетъ въ самое сердце вражескаго стана, разсадника ереси, въ Кіевскую Академію и тамъ учится богословію, реторикѣ, логикѣ, проповѣдничеству подъ руководствомъ самого Ѳеофана Прокоповича. Свои знанія Андрей передавалъ брату Семену и нѣкоторымъ другимъ близкимъ лицамъ непосредственно, кромѣ того, имъ написано множество сочиненій. Между прочимъ, онъ является и авторомъ знаменитыхъ „Поморскихъ отвѣтовъ”. Вообще его значеніе, какъ образованнаго человѣка, знатока древнерусской письменности, было очень велико; есть указанія, что онъ имѣлъ сношенія и съ иностранцами; достовѣрно извѣстно, что его знали въ Даніи.
Основанныя Андреемъ школы играли огромную роль въ раскольничьемъ мірѣ. Сюда они привозили своихъ дѣтей для обученія со всѣхъ концовъ Россіи. Особенно много привозилось сюда дѣвочекъ, которыя обучались здѣсь грамотѣ, письму, пѣнію, домохозяйству, рукодѣлію. Эти „бѣлицы” жили въ особыхъ избахъ, которыя имъ строили богатые родители.
Въ большихъ свѣтлыхъ комнатахъ псалтирной постоянно переписывались старинныя книги и новѣйшія произведенія раскольничьей литературы. Отсюда онѣ расходились по всей Россіи. Библіотека Даниловскаго скита, которую съ величайшей энергіей собрали раскольники при своихъ поѣздкахъ, представляла богатѣйшее собраніе русскихъ церковныхъ древностей. Вмѣстѣ съ матеріальной обезпеченностью и умственнымъ развитіемъ, въ Даниловѣ развивалось и своеобразное

искусство. Иконы Даниловскаго письма высоко цѣнятся знатоками. Литые кресты и складки изъ серебра и мѣди паломники Данилова разносили по всей Россіи.
* *
*
И все это удивительное созданіе самостоятельнаго народнаго духа, просуществовавъ болѣе полутораста лѣтъ, погибло безъ

Послѣдній большакъ Лубаковъ.
image117.jpg
image117.jpg (45.91 КБ) 5092 просмотра
слѣда. Картину прежняго величія можно себѣ нарисовать теперь лишь съ помощью книгъ, разсказовъ стариковъ,
свидѣтелей прежняго благополучія, наконецъ, по множеству вещей, иконъ, рисунковъ, книгъ, которыя встрѣчаются особенно часто у заонежскихъ крестьянъ. Эти даниловскія вещи находили даже за тысячи верстъ на далекой Печорѣ...
На мѣстѣ когда то цвѣтущаго городка теперь жалкое село – волость, въ немъ есть православная церковь, живетъ батюшка и діаконъ, писарь, старшина. Можно и не обратить вниманія на

Остатки Даниловскаго монастыря.
image119.jpg
image119.jpg (37.96 КБ) 5092 просмотра
полуразрушенныя ворота на берегу Выга, нѣсколько раскольничьихъ могилъ на кладбищѣ и нѣсколько старыхъ даниловскихъ домовъ. Впрочемъ, старичекъ Лубаковъ, бывшій когда то, кажется, нарядникомъ, а теперь по традиціи называемый большакомъ, можетъ еще поразсказать о былой славѣ Выгорѣціи; со слезами передаетъ онъ путешественнику о всѣхъ ненужныхъ жестокостяхъ при разрушенiи народной святыни.
Вообще нельзя сказать, чтó было труднѣе раскольникамъ: побѣдить ли суровую природу Выговскаго края, или умѣть
избѣгнуть паденія постоянно висѣвшаго надъ ними Дамоклова меча въ лицѣ правительства.
И въ началѣ правительство имѣло нѣкоторыя основанія преслѣдовать раскольниковъ: они не молились за царя, увлекали въ расколъ народъ, укрывали бѣглецовъ. Какъ извѣстно, безпоповцы порвали радикально съ міромъ Никоновыхъ новинъ. Ожиданія близкой кончины міра, невозможность найти поповъ, помазанныхъ до Никона, наконецъ сѣверная глушь, гдѣ народъ издавна привыкъ обходиться безъ поповъ – все это вмѣстѣ привело къ тому, что эти раскольники отвергли таинства, исповѣдывались старцамъ, крестили дѣтей сами, не признавали брака.
Такая замкнутая группа людей, хотя и въ дебряхъ лѣсовъ и болотъ, но съ огромнымъ вліяніемъ, конечно, должна была смущать правительство. Вотъ почему у историка Филлипова мы постоянно читаемъ главы „о поимкѣ” Семена, Данила и другихъ злоключеніяхъ. Но аскетическая монастырская идея, заложенная Андреемъ и Даниломъ въ основу общежитія, постепенно, по мѣрѣ вживанія раскольниковъ въ общую жизнь, какъ бы облекалась плотью и кровью, входила въ неизбѣжные компромиссы съ міромъ. По приказу Петра, раскольники изготовляли оружіе для войны. Потомъ, во время господства иноземцевъ при Аннѣ Іоанновнѣ, когда на Выговцевъ посыпался цѣлый рядъ правительственныхъ каръ, они согласились даже молиться за царя. Тоже и относительно брака. При невозможности устранить соприкосновеніе „сѣна” съ “огнемъ", рѣшено было желающихъ вести семейную жизнь отправлять въ скиты, а потомъ и вовсе признали бракъ. По мѣрѣ того, какъ выговцы богатѣли, они теряли совершенно характеръ мрачныхъ аскетовъ. Вотъ почему на всемъ протяженіи короткой исторіи общежитія поморскаго согласія отъ него отдѣлился цѣлый рядъ болѣе радикальныхъ безпоповскихъ фракцій: ѳедосеевцы, филипповцы и друг.
Изъ этихъ жизненныхъ фактовъ, казалось бы, сама собою должна вытекать немудреная политика и по отношенію къ выговцамъ. Правительство иногда понимало это. Особенно хорошо жилось раскольникамъ во время царствованія Екатерины II. Въ это время былъ даже уничтоженъ установленный Петромъ I двойной окладъ податей. По этому поводу одинъ изъ современниковъ Екатерины пишетъ: „прежде всѣ раскольники платили двойной окладъ, но въ нашъ благополучный вѣкъ, когда совѣсть и мысли развязаны, двойныя подати съ нихъ уничтожены”.
Благополучно просуществовала Выгорѣція вплоть до суровыхъ Николаевскихъ временъ, когда, совершенно не считаясь ни съ интимными сторонами народнаго духа, ни съ экономическимъ значеніемъ общины въ такомъ глухомъ краю, правительство ее уничтожило. Дамокловъ мечъ опустился именно тогда, когда раскольники были только полезны.
На протяженіи всей этой драмы разоренія скитовъ можно прослѣдить борьбу Министерства Внутреннихъ Дѣлъ съ Министерствомъ Государственныхъ Имуществъ. Послѣднему министерству было выгодно существованіе богатаго общежитія и оно боролось, пока могло, но, наконецъ, уступило и общежитіе было разрушено самымъ варварскимъ способомъ. Сначала, подъ предлогомъ „округленія дачи”, а на самомъ дѣлѣ, просто для удобства надзора, отобрали лучшія земли на Выгу, потомъ переселили на Выгъ православныхъ крестьянъ, отпущенныхъ однимъ псковскимъ помѣщикомъ на волю безъ земли, въ надеждѣ, что они сплотятся въ борьбѣ съ „сими отдаленными племенами”.


Остатки Даниловскаго кладбища.
image123_.jpg
7 Мая 1857 года, какъ разсказываетъ Е. Барсовъ, „выговцы собрались вечеромъ въ часовню на всенощную ко дню Іоанна Богослова. Большакъ вынесъ изъ келіи свою икону, чтобы пѣть передъ ней величаніе; въ это время чиновникъ Смирновъ, со становымъ приставомъ, волостнымъ головой и понятыми, явился въ часовню, объявилъ собравшимся, чтобы прекратили служеніе и вышли вонъ; потомъ запечаталъ часовню и приставилъ къ ней караулъ”. На утро „цѣлыя горы иконъ, крестовъ, книгъ, складней были навалены и увезены неизвѣстно куда”. Говорятъ, что чиновники нарочно садились на воза, чтобы показать свое презрѣніе къ тому, на чемъ сидѣли. Часовни и другія зданія потомъ были сломаны на глазахъ раскольниковъ.
„А слышали вы”, – спросилъ я старика раскольника – „о манифестѣ, данномъ 17-го Октября, о свободѣ совѣсти?”.
„Какъ же, слышали, слышали”, отвѣчалъ старикъ, „спасибо Государю, онъ милостивый”. А потомъ въ раздумьи
прибавилъ: „да только на чтожъ теперь свобода, теперь ужь намъ не подняться”.
Одинъ изъ путешественниковъ (Майновъ) обратилъ вниманіе на одну старушку на Корельскомъ островѣ, Любовь

Остатки Данилова.
image124.jpg
image124.jpg (41.12 КБ) 5092 просмотра
Степановну Егорову, дочь послѣдняго большака. Онъ упоминаетъ въ своихъ путевыхъ очеркахъ о ней, какъ о мастерицѣ пѣть былины, и только. Другой путешественникъ (Н. Е. Ончуковъ) въ самое послѣднее время (1903 г.) пріобрѣлъ написанный ею дневникъ (пока неизданный) и посвятилъ памяти умершей уже старушки въ своемъ описаніи нѣсколько теплыхъ строчекъ. Наконецъ мнѣ, хочется на основаніи того, что я узналъ изъ разсказовъ обитателей Корельскаго острова, установить, что съ именемъ этой замѣчательной женщины связанъ и конецъ Даниловскаго раскола въ Выговскомъ краю. Даниловскій расколъ доканчивалъ свое существованіе на Корельскомъ островѣ въ моленной Любови Степановны Егоровой.

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:27, Пт

* *
*
image126.png
image126.png (67.37 КБ) 5092 просмотра

На Корельскомъ островѣ, прямо противъ той избы, гдѣ мнѣ пришлось жить, изъ группы высокихъ елей выглядываетъ темная своеобразная крыша часовни. Возлѣ часовни подъ елями въ безпорядкѣ торчатъ столбики съ врѣзанными въ нихъ крестами или мѣдными складнями. Нѣкоторые столбики повалились, изъ нѣкоторыхъ выскочили кресты и складни. Вообще, на кладбищѣ безпорядокъ, нѣтъ ничего, что указывало бы на связь умершихъ людей съ живыми.
Совсѣмъ другое вь часовнѣ: тамъ у старинныхъ иконъ, обвѣшанныхъ бѣлыми полотенцами, у старинныхъ книгъ, аккуратно сложенныхъ на столикѣ угадывается заботливая любящая душа. Тутъ лежатъ подобранные на кладбищѣ кресты и складни, тамъ остатки свѣчей, кадило – все въ величайшемъ порядкѣ. На кладбищѣ безпорядокъ, небрежность, презрѣніе къ человѣку, въ часовнѣ слѣды любовнаго отношенія ко всему, что связано съ богослуженіемъ, съ Богомъ. Очевидно, это раскольничье кладбище и часовня.
Прежде чѣмъ передать здѣсь, какъ оканчивалъ свою жизнь Даниловскій расколъ на Корельскомъ островѣ, я позволю себѣ сказать нѣсколько словъ о значенiи вообще часовни на сѣверѣ, этой невзрачной на видъ, полуразрушенной съ внѣшней стороны церкви, полной въ то же время внутренней религіозной жизни.

Нѣкоторые изслѣдователи, изучая такія часовни и сѣверныя деревянныя церкви, находятъ черты самобытности въ русскомъ зодчествѣ. Утверждаютъ, что, какъ бы ни было сложно русское хоромное строеніе или храмъ, въ основѣ ихъ всегда можно найти клѣть, т. е. извѣстной ширины и вышины четырехугольный срубъ изъ бревенъ, положенныхъ другъ на друга въ нѣсколько рядовъ, или

Церковь въ Габсельгѣ.
image128.jpg
image128.jpg (45.67 КБ) 5092 просмотра
вѣнцовъ, и связанныхъ по угламъ. На нашемъ сѣверѣ можно прослѣдить, какъ эта клѣть, смотря по надобности, превращается то въ избу, то въ часовню, то въ церковь и, наконецъ, въ сложное хоромное строеніе.
Все это мнѣ припомнилось, когда, по дорогѣ изъ Повѣнца въ Данилово, въ деревнѣ Габсельга я наблюдалъ тамъ маленькую старинную церковь. Она представляетъ изъ себя самую обыкновенную избу, связанную изъ двухъ клѣтей. У одной клѣти, подъ шатровымъ покрытіемъ, виситъ колоколъ – это колокольня. На противоположномъ концѣ избы, надъ второй клѣтью возвышается покрытіе бочкою, какъ для большей

красы покрывали въ старину терема. Въ этой части избы происходитъ богослуженіе – это и есть собственно церковь.
Такія часовенки сохранились здѣсь часто съ очень отдаленныхъ временъ и возникли благодаря своеобразнымъ природнымъ условіямъ. Здѣсь въ суровомъ климатѣ съ безчисленными озерами, рѣками, лѣсами, болотами, священникъ не могъ во-время явиться для совершенія обряда и народъ обходился безъ священника, выбирая изъ своей среды благочестиваго человѣка для совершенія обряда. Вотъ почему безпоповскій расколъ такъ легко былъ усвоенъ населеніемъ сѣвера, кажется даже, будто это ученіе именно и развилось благодаря такимъ своеобразнымъ природнымъ условіямъ. Вотъ все это и вело къ тому, что на сѣверѣ вмѣсто церквей стали распространяться часовни.
Каждое воскресеніе я видѣлъ изъ своего окна на Корельскомъ островѣ, какъ солидный религіозный Иванъ Ѳедоровичъ, выбранный обитателями острова на должность хранителя часовни, совершенно такъ же, какъ это дѣлалось и двѣсти и триста лѣтъ тому назадъ, шелъ въ часовню и звонилъ въ небольшой колоколъ. Мало по малу въ часовню собирались одѣтые по праздничному „ловцы”. Иванъ Федоровичъ зажигалъ свѣчи, бралъ въ руки кадило и, подходя къ каждому присутствующему, кадилъ ихъ кресты, вынутые для этого случая изъ пазухи. Такъ – по воскресеньямъ. Но въ большіе праздники, какъ, напримѣръ, въ Петровъ день, съ погоста на лодкѣ пріѣзжалъ батюшка. Онъ служилъ уже по всѣмъ правиламъ, какъ въ православной церкви, а благочестивый Ивань Федоровичъ становился возлѣ батюшки и съ величайшимъ благоговѣніемъ выполнялъ обязанности псаломщика и дьячка.
Иванъ Федоровичъ, внукъ послѣдняго большака Даниловскаго общежитія Степана Ивановича, сынъ замѣчательной женщины, послѣдней дѣятельницы раскола, Любови Степановны, а батюшка православный, назначенный епархіальнымъ начальствомъ священникъ. Такъ въ этой тѣсной часовенкѣ, въ глухой деревенькѣ время соединило когда то непримиримыя начала русской духовной жизни ).


Разъ, проѣзжая черезъ одну деревню, я спросилъ у собравшагося народа на улицѣ, гдѣ живетъ батюшка.
„А куды тебѣ съ батюшкой”, сказали мнѣ, „не ходи къ нему”.
Оказалось, что батюшку не любятъ, онъ скупой, странниковъ не принимаетъ, пьетъ, куритъ. И вотъ, чтобы какъ нибудь доказать свое неудовольствіе, вся деревня сговорилась не ходить къ обѣднѣ. А раньше, когда былъ въ той же деревнѣ какой то удивительной доброты священникъ, всѣ ходили въ церковь постоянно. Выходитъ такъ, что мѣстное населеніе на распутьи, примкнетъ оно къ православію или будетъ пользоваться остатками раскольничьихъ традицій, зависитъ отъ личности священника.
Вотъ, напр., пожилой человѣкъ, лѣтъ 60-ти, на Корельскомъ островѣ, онъ называетъ себя православнымъ, но на самомъ дѣлѣ совершенно равнодушенъ къ религіи. Отецъ его былъ старовѣромъ. Почему же перешелъ въ православіе? – спросилъ я его.
„Да такъ... Неловко какъ то. Соберутся къ празднику, а ты ѣшь, пей изъ своей чашки. Теперь жизнь такая, нельзя быть старовѣромъ. Первое дѣло, какъ покойниковъ спрячешь? Нужно заявить попу, а заявилъ, вотъ тебѣ и конецъ. Отецъ и мать были старовѣрами, а я перешелъ... Случай былъ со мной, чуть не засудили. Поѣхалъ я въ Крещенье въ Шуньгу на ярмарку съ рыбой. А мамаша старушка хворая была, безъ меня и помри, царство ей Небесное. Въ то время у насъ многіе хоронили безъ попа, да и теперь, кто подальше отъ погоста, хоронятъ. Бывало помретъ кто, сейчасъ къ попу на покоръ: такъ и такъ, батюшка, померъ родитель, хочу схоронить. Знать же надо попу, куда пропалъ человѣкъ. Ну попъ возьметъ у насъ тамъ сколько полагается: на бутылку ли, на двѣ, тѣмъ дѣло и кончалось. А какъ я уѣхалъ, такъ некому было сходить къ попу. Прiѣзжаю: матушка въ могилѣ, а въ избѣ попъ сидитъ, десятскій, понятые. Такъ и такъ, говорю, батюшка, виноватъ, рыбу продавать ѣздилъ. Слышать ничего не хочетъ. Мы тебя, говоритъ, для примѣра въ Сибирь сошлемъ. А десятскій то шепчетъ: сходи, Гаврила, принеси ему бутылку. Я сходилъ, да несу на виду, чтобы видно было. Увидалъ попъ

бутылку. — Десятскій, говоритъ, и вы понятые, ступайте, мы потомъ дѣло рѣшимъ. — Выпилъ бутылку, сѣлъ въ сани и уѣхалъ”.
Это было давно. Про теперешняго же батюшку, того самаго, который на Корельскомъ островѣ служитъ по праздникамъ вмѣстѣ съ Иваномъ Федоровичемъ, никто худого слова не скажетъ. Съ этимъ молодымъ, искренно религіознымъ, но болѣзненнымъ священникомъ мнѣ удалось близко познакомиться и узнать много интереснаго. Вотъ его коротенькая біографія.
Первое время, попавъ прямо изъ семинаріи въ центръ раскольничьей культуры, онъ рѣшилъ вступить въ борьбу. Онъ поставилъ себѣ задачу на первыхъ порахъ, хотя это было совершенно невозможно въ такомъ громадномъ районѣ, лично встрѣчать каждаго родившагося и провожать каждаго умершаго человѣка. Приходъ его раскинутъ на громадномъ пространствѣ, нѣкоторыя деревни лежатъ въ глухихъ мѣстахъ, окруженныя едва проходимыми болотами, рѣками и озерами. По едва замѣтнымъ лѣснымъ тропинкамъ, постоянно спотыкаясь о лежины, сушины и пни или по колѣно вязнувъ въ топкихъ моховинахъ, этотъ болѣзненный человѣкъ проходилъ десятки верстъ отъ деревни къ деревнѣ. За нимъ носили подвижной храмъ, когда нужно было совершать богослуженіе. Разъ онъ встрѣтился съ медвѣдицей, разъ на озерѣ въ бурю разбило лодку и выкинуло его на берегъ, разъ провалился онъ на озерѣ подъ ледъ. Наконецъ онъ понялъ, что въ такомъ приходѣ задача его невыполнима. Чтобы обратить вниманіе на это, онъ подалъ жалобу на одного раскольника, похоронившаго ребенка безъ его вѣдома.
Этимъ шагомъ онъ, конечно, возстановилъ противъ себя населеніе, но дѣлу не помогъ. Пріѣхалъ владыка, убѣдился, что исполнять обязанности священника въ такомъ приходѣ невозможно, и далъ слово, что приходъ будетъ раздѣленъ на два. Но владыка умеръ, или его перевели, а приходъ по прежнему остался нераздѣленнымъ.
Пришлось помириться, смотрѣть сквозь пальцы на раскольниковъ и отпѣвать уже похороненныхъ людей. Стало жить легче, проще, населеніе стало относиться хорошо.
„А знаете”, говорилъ онъ мнѣ, „я теперь убѣдился, что въ нравственномъ отношеніи раскольники куда, куда насъ выше... И сравнить нельзя!”...
* *
*
Иванъ Федоровичъ — хранитель часовни на Корельскомъ островѣ — самъ по себѣ не представляетъ ничего особеннаго. Это солидный, религіозный, очень скромный человѣкъ. Впрочемъ, въ біографіи его можно бы указать то, что онъ съ одной пешней ) выходилъ на медвѣдя. Но мать его, Любовь Степановна Егорова, была по здѣшнимъ мѣстамъ очень значительной женщиной. Когда былъ окончательно разоренъ Даниловскій скитъ, то центръ раскола перенесся, благодаря ей, на Корельскій островъ и тлѣлъ здѣсь, какъ искорка, десятки лѣтъ, пока совершенно не погасъ.
Любовь Степановна была дочерью послѣдняго Даниловскаго большака Степана Ивановича, уроженца Каргопольскаго уѣзда. Еще въ дѣтствѣ онъ пришелъ въ Даниловъ, началъ съ пастуха и, благодаря своимъ способностямъ, достигъ степени большака. Дочь его Любовь выросла при монастырѣ и, повидимому, усвоила себѣ все, что могла дать раскольничья культура женщинѣ.
Она перечитала множество книгъ въ монастырской библіотекѣ, знала прекрасно рукодѣлье, рисовала на пергаментѣ акварелью, вышивала шелкомъ рисунки, сочиняла стихи. Однимъ изслѣдователемъ въ числѣ рисунковъ, взятыхъ имъ у сына ея Ивана Федоровича, былъ такой: въ глубинѣ лѣса виднѣется домикъ, на полянѣ стоятъ двѣ женщины, внизу стихи:
О, дружба, жизни украшенье,
Даръ лучшимъ смертнымъ отъ небесъ,
Ты съединяешь разлученныхъ,
Отчаянныхъ миришь съ судьбой,
Улыбку возвращаешь скукѣ...

Любовь Степановна вышла замужъ за старшину Даниловской волости Ѳедора Ивановича, вскорѣ переѣхала съ нимъ на Корельскій островъ и въ этой трущобѣ провела всю свою жизнь, терпя иногда великую нужду. Послѣ полнаго уничтоженія скита, вокругъ нея собрались всѣ выговскіе старовѣры, у нея наверху была моленная, гдѣ хранились укрытыя при разгромѣ вещи: иконы, книги и т. п. Разсказываютъ, что однажды зимой изъ Данилова къ Любови Степановнѣ привезли вещи на семи подводахъ. Вслѣдъ затѣмъ на Корельскій островъ нагрянула „комиссія", какъ здѣсь называютъ всякую группу время отъ времени пріѣзжающихъ сюда изъ за озеръ и лѣсовъ чиновниковъ. Но отецъ успѣлъ предупредить Любовь Степановну, и всѣ вещи были во-время спрятаны на островахъ. Крестьяне, конечно, не выдали и на допросѣ отвѣчали: „знать не знаемъ и вѣдать не вѣдаемъ”. Комиссія уѣхала ни съ чѣмъ.
Но дѣла Любови Степановны съ тѣхъ поръ какъ то пошатнулись, жить стало нечѣмъ. Рѣшили продать цѣнныя книги въ Поморьѣ, Ѳедоръ Ивановичъ выпросилъ у кого то лошадь и повезъ Даниловскія драгоцѣнности. Но на озерѣ ледъ подъ нимъ провалился и потонули не только всѣ вещи, но и лошадь. Вотъ тогда то и началась настоящая нужда. Но и тутъ замѣчательная женщина не теряла присутствія духа. При всѣхъ невзгодахъ, она заботливо воспитывала дѣтей, а, главное, продолжала и сама жить и развиваться духовно. Еще до замужества она начала писать дневникъ и продолжала его вести всю жизнь. Въ этомъ дневникѣ, частью написанномъ стихами, заключается много цѣннаго матеріала для выясненія тѣхъ настроеній, которыя существовали въ скитахъ ко времени ихъ закрытія.
Внутренняя работа религіозной мысли, повидимому, не угасала въ ней до конца жизни. Иначе чѣмъ же объяснить, что она подъ конецъ перешла въ православіе.*) Говорятъ, послѣдніе годы своей жизни старушка цѣлые дни проводила
въ школѣ грамоты на Корельскомъ островѣ. Мнѣ разсказывала учительница этой маленькой школы, что слушаніе уроковъ было для нея священнодѣйствіемъ. Она слѣдила за всѣми мелочами преподаванія, выучилась читать по новымъ книжкамъ, всѣ учебники знала чуть ли не наизусть.
Быть можетъ, въ воображеніи этой старушки раскольницы, когда она вслушивалась и вдумывалась въ свѣтское обученіе, на этомъ глухомъ островѣ, развертывалась широкая, свободная, не стѣсненная расколомъ жизнь...
И вотъ она кончила тѣмъ, что перешла въ православіе.
________


image130.jpg
image130.jpg (39.94 КБ) 5092 просмотра
Въ глухихъ, еще нетронутыхъ топоромъ лѣсахъ Архангельской губерніи, въ этихъ „пустыняхъ” живутъ по одиночкѣ въ маленькихъ избушкахъ или же небольшими группами пустынники, которые называются здѣсь скрытниками или странниками. Полѣсникъ иногда наткнется на такую избушку въ лѣсу у озерка, постучится, войдетъ. Живетъ старичекъ, или старушка, висятъ темные образа, старинныя книги лежатъ на полочкѣ, у стѣны кровать. Бываетъ и нѣсколько избушекъ, иногда маленькій огородикъ, гдѣ ростетъ картофель. Полѣсникъ лѣтомъ отдохнетъ у избушки, зимой обогрѣется. Онъ хорошо знаетъ, что у этихъ людей нельзя спрашивать, кто они и откуда. Но по здѣшнимъ мѣстамъ это даже и не удивитъ никого. Живутъ себѣ люди, скрываются, спасаются.
Эта странническая секта стремится воспроизвести ту самую жизнь, которой жили первые выговскіе піонеры. Ихъ ученіе такъ похоже на ученіе тѣхъ аскетовъ, что, кажется, будто бы и не было столѣтій опыта. Словно этихъ старцевъ рубка лѣса испугала и заставила перейти въ болѣе глухія мѣста. Подойдетъ бревенная вывозка сюда и они уѣдутъ еще глубже въ Архангельскіе лѣса вмѣстѣ съ медвѣдями, лосями и оленями.
Хотя Выговская пустынь уничтожена и недавно, но выговцы или поморцы давно уже не были господами всей
безпоповщины. По мѣрѣ того, какъ они вживались въ общую жизнь и шли на соглашенія съ окружающей средой, отъ нихъ отдѣлялись тѣ, которые не шли на уступки, и основывали новыя секты.
Прежде другихъ отдѣлились Ѳедосеевцы. Разногласіе вышло изъ за брака. Устроители Выговскаго общежитія, какъ извѣстно, приняли монастырскій уставъ: члены общежитія должны были всю жизнь оставаться безбрачными. Но хорошо это было выносить первымъ идейнымъ и сильнымъ аскетамъ, когда между идеей и жизнью оставалось лишь истощенное, изможденное веригами и постомъ тѣло. По мѣрѣ же того, какъ гоненія ослабѣвали, въ общежитіе со всѣхъ сторонъ сталъ стекаться обыкновенный людъ, который искалъ лишь точки опоры, занятій. Удержать отъ соединенія „сѣна съ огнемъ” стало невозможно. „И у насъ въ Выговской пустынѣ”, пишетъ Иванъ Филипповъ, „стали умножаться грѣхи беззаконія и всякія неправды, ихъ же и писати невозможно срама ради”. Андрей Денисовъ, какъ человѣкъ очень практическій, сохраняя монастырскій уставъ въ самомъ Даниловѣ, сталъ отсылать брачущихся въ скиты, а послѣ него мало по малу поморцы и вообще признали бракъ. Но другая группа безпоповцевъ, съ Ѳеодосіемъ во главѣ, не пошла на соглашеніе и, не признавая брака въ принципѣ, на дѣлѣ допускала вопіющія отступленія. Вмѣстѣ съ вопросомъ о бракѣ было, конечно, много и другихъ разногласій, раздѣлившихъ безпоповщину на два враждебные толка, поморцевъ и ѳедосеевцевъ. Много было споровъ и доказательствъ съ обѣихъ сторонъ. Изъ всѣхъ этихъ попытокъ разрѣшить величайшій жизненный вопросъ замѣчательно ученіе Ивана Алексѣева. Такъ, желая доказать, что безпоповщинская церковь должна признавать браки, вѣнчанные въ никоніанской церкви, онъ разсуждаетъ такъ. Бракъ отличается отъ другихъ таинствъ тѣмъ, что въ немъ передача благодати не связана необходимо съ совершеніемъ извѣстнаго обряда. Потребность плодиться и размножаться заложена самимъ Богомъ въ природу живыхъ существъ. Сущность таинства и составляетъ эта заложенная Богомъ потребность въ связи съ любовнымъ согласіемъ брачущихся. „Церковное дѣйство” есть только формальность,

простой „общенародный обычай”, дающій браку „общенародное согласіе”, а іерей лишь свидѣтель союза отъ лица общины. Раньше, независимо отъ всякаго „чина”, дѣйствовалъ „законъ еcтественный”, а потомъ, чтобы сдѣлать бракъ прочнымъ, появился „законъ писаный” и вмѣстѣ съ тѣмъ „чинъ”. Это сознавала и древне-христіанская церковь, которая не повторяла таинства брака надъ семейными людьми, переходившими въ нее изъ другихъ вѣръ. Безпоповская церковь должна слѣдовать этому примѣру и признавать браки, вѣнчанные въ никоніанской церкви, что есть лишь публичное засвидѣтельствованіе брака, а самое таинство совершается Богомъ и „взаимнымъ благохотѣніемъ жениха и невѣсты”.
Иванъ Алексѣевъ, однако, при своей жизни не могъ провести свою идею. Лишь мало по малу его ученіе было усвоено въ Выгорѣціи и образовались два толка: поморскій брачующихся и ѳедосеевцевъ дѣвственниковъ. Третій толкъ филипповцевъ возникъ въ то время, когда выговцы, подъ давленіемъ правительства, принуждены были признать молитву за царя. Въ это время Филиппъ, основатель толка, бросилъ кадило и вышелъ изъ часовни съ своими послѣдователями. Онъ сталъ проповѣдывать, что не только Петръ, но и всѣ послѣдующіе за нимъ императоры русскіе — антихристы. А когда его стали преслѣдовать, онъ сжегся съ своими учениками. На пеплѣ сгорѣвшихъ возникъ самый мрачный и непримиримый толкъ безпоповщины филипповскій.
Но, вѣроятно, въ самой жизни уже не было тѣхъ условій, которыя создали когда то раскольничье ученіе. Не успѣвалъ возникшій толкъ просуществовать нѣкоторое время, какъ начиналъ уже дробиться на новыя и новыя фракціи. Дѣло дошло до того, что въ настоящее время въ Поморьѣ, какъ мнѣ разсказывали, въ одной и той же избѣ и семьѣ на печкѣ лежитъ представитель одного толка, а на лавкѣ сидитъ — другого.
Очевидно, „въ мірѣ” не было мѣста всѣмъ этимъ ученіямъ. Нужно создать такое ученіе, которое бы исключало всякую возможность соглашенія съ „міромъ”. Нужно сдѣлать такъ, чтобы въ міру человѣку не было никакой возможности укрѣпиться, устроиться, отнять у него возможность долго оставаться съ людьми; нужно, чтобы онъ вѣчно перемѣнялъ мѣста, вѣчно

странствовалъ или жилъ въ одиночку въ пустынѣ, какъ жили первые отцы.
Вотъ эти идеи и охватили основателя страннической секты Евфимія, человѣка убѣжденнаго, религіознаго, съ желѣзной энергіей и вѣчно непримиренной совѣстью. Исканія пылкой души были въ его природѣ, но неблагопріятныя жизненныя условія еще болѣе обострили его требованія къ жизни; всю свою жизнь онъ только и думалъ, „гдѣ бы найти мѣсто спокойное для души своей”. Онъ былъ изъ духовнаго званія, пѣвчимъ въ Переяславлѣ. Потомъ его взяли въ солдаты. Условія военной жизни были совсѣмъ противны натурѣ Евфимія и онъ бѣжалъ. Онъ сначала сошелся съ филипповцами, но, послѣ ряда неудачныхъ попытокъ повліять на нихъ, съ большими для себя непріятностями долженъ былъ оставить ихъ скитъ и уйти въ Ярославль.
Тутъ онъ началъ проповѣдывать свои идеи и скоро достигъ нѣкотораго вліянія. Безпокойной душѣ Евфимія въ какой то безконечной дали рисовалась прекрасная спокойная райская жизнь. На землѣ же, по его убѣжденію, царствуетъ антихристъ и нужно бѣжать, бѣжать, какъ бѣжалъ Лотъ, не оглядываясь назадъ, не справляясь съ прошедшимъ. Развѣ можетъ быть спасеніе тамъ, гдѣ царствуетъ звѣрь, первый рогъ котораго былъ царь Алексѣй Михайловичъ, а второй — сынъ его Петръ. Алексѣй Михайловичъ помогъ Никону нарушить благовѣріе, а Петръ ввелъ народную перепись, раздѣлилъ людей на разные чины, размежевалъ земли, рѣки и усадьбы; онъ завѣщалъ „каждому наблюдать свою часть, не давъ другому ничего”, учредилъ цехи и другія богопротивныя установленія, возстановилъ междоусобную брань, своры и бой... Царская власть это икона сатаны, а всѣ воинскія и гражданскія власти его бѣсы, всѣ, повинующіеся царской власти, кланяются иконѣ сатаны. Міръ близится къ концу: для чего распахивать нивы, сѣять сѣмена, когда не удастся пожать ихъ, для чего созидать города, когда нельзя будетъ въ нихъ жить! Одинъ только и есть исходъ: бѣжать отъ антихриста. Самъ Богъ сказалъ: всякъ, иже остави домъ, или брата, или сестру, или отца, или матерь, или жену, или чада, или село имени моего ради, сторицею пріемлетъ и животъ вѣчный наслѣдитъ.

Странники не должны имѣть личной собственности, а жить во имя Христа. Евфимій на основаніи св. Писанія доказывалъ, что даже слово „мое” происходитъ отъ діавола и что Богъ все сотворилъ общимъ для всѣхъ людей.
Въ жизни ученіе Евфимія, однако, должно было примириться съ нѣкоторыми отступленіями. Такъ, послѣдователи странническаго ученія раздѣляются на двѣ группы: странники, или скрытники, пустынники въ полномъ смыслѣ слова, и странники — христолюбцы, которые живутъ въ міру обыкновенной жизнью, но подъ конецъ должны перейти въ первую группу.

Аватара пользователя
Tim
Безработный, живет в тайге
Сообщения: 16217
Зарегистрирован: 05 фев 2008, 21:40, Вт
Оружие: Канон
Собака: zsl
Любимый вид охоты: через объектив
Имя: Илья
Откуда: Карелия
Контактная информация:

Re: ВЪ КРАЮ НЕПУГАННЫХЪ ПТИЦЪ. Очерки Выговскаго края.

Сообщение Tim » 21 ноя 2014, 00:27, Пт

* *
*
Прежде чѣмъ оставить Выговскій край я сталъ разспрашивать, какъ бы мнѣ сойтись со скрытниками. Совѣтовали мнѣ сдѣлать такъ: взять съ собой старую икону, чашку, одѣться по мѣстному и поселиться гдѣ нибудь у христолюбцевъ въ любомъ домѣ; потомъ, на глазахъ хозяевъ креститься двумя перстами, пить изъ своей чашки, молиться своей иконѣ и потихоньку попросить хозяевъ не говорить о себѣ полиціи. Тогда, будто бы, сейчасъ же и откроются двери всѣхъ скрытниковъ христолюбцевъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, и настоящихъ скрытниковъ, которые живутъ часто тутъ же въ потайныхъ мѣстахъ. Но эта комедія была мнѣ не по душѣ. Наконецъ, одинъ батюшка посовѣтовалъ мнѣ такъ:
„Придете вы въ Пулозеро, остановитесь у Мухи. Это интересный, оригинальный человѣкъ, скрытникъ — христолюбецъ. Онъ очень начитанъ по славянски, религіозный, прекрасно и по-своему устраиваетъ семью. У него отличный новый домъ, будетъ удобно. Но только, чтобы табаку ни-ни! Вамъ даже отъ чаю отказаться придется, у него самовара нѣтъ. Вы про охоту разговаривать любите, такъ онъ у насъ первый истребитель звѣрей. Онъ разскажетъ и про скрытниковъ, если сойдетесь съ нимъ”. Я такъ и рѣшилъ сдѣлать. По дорогѣ въ Пулозеро, чтобы завести разговоръ о Мухѣ, я сказалъ провожавшему меня старому полѣснику Филиппу, тому самому, съ которымъ я познакомилъ читателя въ очеркѣ „Полѣсники”, что хотѣлъ бы остановиться у Мухи, да не привыкъ безъ чаю жить, а, говорятъ, у него самовара нѣтъ.
„У Мухи самовара нѣтъ!” — воскликнулъ Филиппъ. „Да кто это тебѣ сказалъ, да въ умѣ ли онъ! У Мухи все есть. Муха вотъ за этакой бездѣлицей не пойдетъ кланяться къ соседу. У Мухи самовара нѣтъ! У Мухи два самовара. Самъ онъ не пьетъ, дѣти не пьютъ, а если гости придутъ, пей, сколько хочешь! Муха у насъ первый человѣкъ. Посмотришь, какую хоромину себѣ выстроилъ. А какой полѣсникъ! Съ Мухой все бывало въ лѣсу, онъ на-перечетъ всѣ суземки знаетъ, онъ можетъ и звѣря и птицу бить”.
Странно было слушать такія слова послѣ знакомства съ жизнью выгозерцевъ. Обыкновенно тамъ мало хорошаго говорятъ другъ про друга. Да и въ самомъ дѣлѣ, людей хозяйственно устроенныхъ, не жалующихся на свое скудное житье и, въ то же время, со стойкими взглядами почти не приходилось встрѣчать. И вотъ, въ сторонѣ отъ всѣхъ въ невылазныхъ дебряхъ прекрасно устроился человѣкъ, да такъ, что всѣ завидуютъ; и еще исповѣдуетъ религіозное ученіе, которое отвергаетъ всякую собственность. Но почему же разбогатѣлъ Муха?
„Полѣсникъ онъ”... неопредѣленно отвѣтилъ Филиппъ. „Сына въ Поморье посылаетъ”...
И замялся, словно почуявъ возможность вопроса: да и ты же полѣсникъ, и у тебя дѣти есть? Что же! — вѣрно думалъ онъ — въ самомъ дѣлѣ, подняться у насъ нечѣмъ: лѣсъ, вода и камень, а вотъ Муха поднялся... Мялся, мялся Филиппъ, наконецъ сказалъ:
„Муха, видишь ли, скупъ”...
Разгадка найдена, дальше можно уже говорить полупрезрительно:
„А что и жизнь-то въ лѣсу безъ людей: чайку не попить, да и водки не выпить. Пустынникъ онъ, вотъ и можетъ жить. У себя въ домѣ, что царь, а посмотри на него, какъ попадетъ куда нибудь на свадьбу. Сидитъ себѣ одинъ, горячую воду нальютъ ему въ стаканъ и пьетъ. Да ск-у-у-ш-но же такъ!... Ну и такъ сказать: скупъ не глупъ, себѣ добра ищетъ”.
Ужь послѣ моего визита къ Мухѣ, сказочникъ Мануйло разсказалъ про его разживу такую легенду.

Въ глухихъ лѣсахъ, окружающихъ деревни Пулозеро и Хижозеро, въ разныхъ мѣстахъ живутъ пустынники. Одни изъ нихъ живутъ на мѣстѣ, но другіе скитаются, переходятъ въ Поморье, изъ Поморья опять назадъ, въ Ярославль, въ Москву. И ни одинъ изъ нихъ не пройдетъ мимо Мухи, всѣ они находятъ у него пріютъ. Кромѣ того, Муха, какъ полѣсникъ, знающій всѣ суземки и всѣ орги и конабры, доставляетъ имъ въ лѣсъ муку, книги, новости... И вотъ разъ будто бы Муха провожалъ въ лѣсъ богатаго скрытника, а онъ и умеръ по дорогѣ. Муха схоронилъ его и послѣ того выстроилъ домъ тысячный.
Это, конечно, выдумки, потому что никто же не видалъ, какъ хоронилъ Муха скрытника и бралъ деньги, но роль Мухи среди скрытниковъ указана вѣрно, вотъ почему я и привелъ здѣсь это объясненіе.
Деревушка Пулозеро очень маленькая: нѣсколько маленькихъ избъ, нѣсколько избъ заколоченныхъ, очевидно, покинутыхъ хозяевами, не выдержавшими условій жизни въ этой залѣсной заглушной сторонушкѣ. Изъ темныхъ домиковъ особнякомъ выдвигается большой красивый двухэтажный „тысячный” домъ Мухи.
Когда мы подошли, на крыльцѣ этого дома стояла пожилая женщина, босая, съ подтянутой высоко юбкой, какъ вообще здѣсь принято. Она взволнованно кричала, глядя на возвращающееся стадо.
„Нѣтъ ужь, нѣтъ, если не вернулась, то ужь и не видать больше. А кто виноватъ? Звирь? Нѣтъ, не звирь. Ему тоже ѣсть нужно, звирь тоже Богомъ созданъ, звирь безъ толку ѣсть не станетъ. А это колдуны проклятые другъ другу пакостятъ, а за нихъ отвѣчай. Топили этого Максимку, не утопили пакостника”.
Успокоившись, хозяйка стала ставить намъ самоваръ. Хозяинъ долженъ былъ скоро возвратиться съ озера. Вотъ тутъ то я и совершилъ непростительную ошибку, за которую потомъ поплатился ночнымъ покоемъ.
У старовѣровъ курить нельзя. Я это зналъ и выходилъ курить въ сѣни, не скрывая своей привычки и стараясь показать, что я хотя и курю, но уважаю ихъ правила. Ту же
систему принялъ я и у Мухи. Вышелъ на крыльцо, да и покуриваю, любуясь закатомъ солнца на озерѣ.
Вижу, подъѣзжаетъ лодка, на кормѣ кто то съ большой бородой, двое гребутъ. Тутъ мимо меня пронеслась хозяйка съ берданкой въ рукѣ и съ собакой на вязкѣ. Бородатый кормщикъ

Домъ съ помѣщенiемъ для скрытниковъ.
image132.jpg
взялъ ружье, собака прыгнула въ лодку и черезъ минуту лодка чуть чернѣлась на той сторонѣ губы у лѣса... Кормщикъ былъ хозяинъ и — узналъ я послѣ — только страхъ за пропавшую корову въ лѣсу, необходимость немедленно ѣхать и искать удержала его отъ того, чтобы не выгнать меня, „табашника”, изъ дому. А я, ничего не подозрѣвая, курилъ себѣ да курилъ.

Было уже поздно, старушка хозяйка предложила мнѣ отдохнуть на кровати за пологомъ. Я легъ и уснулъ. Разбудилъ меня какой то неопредѣленный шумъ. Вдругъ вижу, пологъ мой раздвинулся и показалось бородатое лицо съ лохматыми волосами.
„А кто у меня тутъ лежитъ на кровати?” — послышался сердитый голосъ.
Молчу. И что я могъ сказать!
„Сейчасъ же говори: гдѣ родился, откуда идешь, куда и по какой надобности”.
А я и не понималъ, какое величайшее оскорбленіе наносилось мнѣ, какъ гостю. Скрытники ни въ какомъ случаѣ не спрашиваютъ другъ друга, откуда они родомъ. Вообще, и по отношенію къ другимъ эта привычка считается у нихъ дурнымъ тономъ. Подчеркивая вопросы и разбивая ихъ на категоріи, онъ усиливалъ ихъ дѣйствіе.
Но какъ разъ то, что считалось особенно обиднымъ, мнѣ и понравилось. Чувствовалось, что это не обыкновенная мѣщанская брань, а мотивированное недовольство. Что отвѣчать на такіе вопросы? Я всталъ и началъ одѣваться.
Старику, видимо, это понравилось, онъ началъ помягче: „Вѣдь я тебя не знаю, можетъ — ты мой домъ спалишь, а домъ тысячный, ребятъ нѣту, жена одна, мало ли что ты можешь сдѣлать. Наши женки что понимаютъ... Ну, ложись, завтра разберемъ. Ложи-и-ись! А то какъ хочешь”...
Я легъ и мы разстались до завтра.
* *
*
Утромъ я осмотрѣлъ комнату. Вездѣ чисто, аккуратно. На стѣнѣ два ружья и пороховницы, на полкѣ большая книга и на ней очки, въ углу икона, вѣрнѣе — черная доска. Хозяинъ вошелъ и остановился у двери. Онъ посмотрѣлъ на меня косымъ, подозрительнымъ, непріятнымъ взглядомъ. Такъ, вѣроятно, подстерегаетъ медвѣдя этотъ истребитель звѣрей, знаменитый полѣсникъ. Но, въ то же время, лицо его съ аккуратнымъ проборомъ по срединѣ головы, съ допетровской бородой, которой не касались ножницы и которая, оканчиваясь скрученными прядями, дѣлаетъ всякое лицо похожимъ
на лицо Никиты Пустосвята, — говорило о чемъ-то совсѣмъ иномъ. Возьметъ такой человѣкъ ружье со стѣны, надѣнетъ шапку, камарникъ, кошель — и будетъ полѣсникъ; расчешетъ волосы, надѣнетъ очки, развернетъ старинную книгу — и будетъ старовѣрческій начетчикъ. Такому человѣку нужно быть всегда на-сторожѣ: то онъ ожидаетъ медвѣдя, то прислушивается къ словамъ, чтобы дать ловкій отвѣтъ.
Начали мы разговоръ, конечно, съ медвѣдей. Корову удалось ему благополучно доставить домой. Къ моему удивленію Муха, этотъ начитаннѣйшій по здѣшнимъ краямъ человѣкъ, тоже объяснилъ мнѣ, что колдуны пакостятъ и пуще всѣхъ Максимка. Самъ же Муха не только не беретъ отпуска скотинѣ, но и вообще презираетъ всѣхъ, кто у нихъ беретъ.
„Это слабымъ людямъ нужно”, говорилъ онъ мнѣ. „Я то прямо къ Господу, а они, отъ слабости, къ колдунамъ. Колдуны же разобрались, въ чемъ дѣло, и пакостятъ”.
Желая расположить къ себѣ Муху, я разсказалъ ему о полковникѣ, который ищетъ на сѣверѣ дешевыхъ берлогъ и сообщилъ ему адресъ.
Муха былъ очень доволенъ. „Конечно” — говорилъ онъ, „это занятно господамъ. Только страшнаго тутъ, какъ тебѣ говорилъ полковникъ, ничего нѣтъ. Билъ я медвѣдей безъ счета и ни разу онъ меня не поранилъ. Медвѣдя Господь покорилъ человѣку”.
Поговорили о нуждѣ, о камняхъ на полѣ, о зябеляхъ, о томъ, какъ земство жметъ и казна. Съ каждымъ словомъ Муха убѣждался въ моей освѣдомленности. Наконецъ, не выдержалъ и воскликнулъ: „ну и башка!”
Съ этого момента мы и стали друзьями. Муха началъ уже спокойно разсказывать о всѣхъ недочетахъ мѣстной администраціи. Оказывается, и тутъ политика, да еще какая! Тутъ, въ этой же деревушкѣ, живетъ лѣсникъ. Онъ долженъ охранять казенные лѣса. Этотъ лѣсникъ, какъ и всякій человѣкъ, кажется счастливцемъ для всѣхъ: такой же мужикъ, какъ и всѣ, онъ получаетъ 100 руб. жалованья въ годъ и можетъ ничего не дѣлать. Но субъективно онъ несчастливъ: жалованье отучаетъ его отъ работы неблагодарной, больше чѣмъ каторжной, онъ начальство, и вотъ онъ вѣчно боится

за себя и за семейство, что въ случаѣ чего его прогонятъ съ мѣста. У лѣсника огромная власть, онъ можетъ очень стѣснить всѣхъ и всѣ должны являться къ нему „на покоръ”, кто съ чѣмъ. Любопытный и характерный для этихъ мѣстъ эпизодъ разсказалъ мнѣ о лѣсникѣ Муха.
Одинъ полѣсникъ въ то время года, когда стрѣлять лосей запрещено, убилъ лося, какъ говорятъ здѣсь, „свернулъ кокору”. Потомъ онъ подтащилъ его къ деревнѣ и закрылъ хвойными вѣтвями. Лѣсникъ замѣтилъ это и, когда охотникъ ушелъ домой, подтащилъ лося къ своей избѣ, снялъ кожу, а мясо посолилъ и уложилъ въ кадку. Охотникъ, узнавъ объ этомъ, не только пошелъ „на покоръ”, но даже подалъ жалобу на лѣсника. Поднялся было скандалъ. Прiѣхалъ лѣсничій и дѣло уладилось просто: на охотника былъ составленъ протоколъ заднимъ числомъ, а лѣсникъ получилъ домашнюю нотацію отъ лѣсничаго. Кончилось тѣмъ, что охотникъ отсидѣлъ за убитаго лося.
„Дармоѣды!” заключилъ свой разсказъ Муха. „А былъ я въ Повѣнцѣ, продолжалъ онъ, о, Господи, сколько ихъ тамъ: дармоѣдъ на дармоѣдѣ. Для чего они?”
Понемногу я убѣдился, что „дармоѣдъ” въ устахъ Мухи относилось не только къ плохому чиновнику, лѣснику, а вообще ко всѣмъ, кто извлекалъ свои доходы не такъ, какъ онъ, великій труженикъ, непосредственно изъ лѣса, воды и земли. Въ Повѣнцѣ дармоѣды, а дальше-то? Но дальше Муха нигдѣ не бывалъ. Онъ знаетъ только по книгамъ, что дальше начинается безконечно огромное тѣло антихриста.
Такъ съ политики нашъ разговоръ постепенно перешелъ и на религіозные вопросы. Какъ только Муха замѣтилъ, что я этимъ интересуюсь, онъ забылъ свою подозрительность и преобразился. Передо мной сидѣлъ не полѣсникъ и не начетчикъ-старикъ, а юноша — энтузіастъ съ пламенной вѣрой. Онъ разсказывалъ мнѣ, какъ онъ только въ 50 лѣтъ понялъ отъ скрытниковъ „душевную” науку, сталъ учиться грамотѣ по славянскимъ книгамъ и въ теченіе 15 лѣтъ перечиталъ все, что можно было достать въ лѣсахъ.
„Эхъ, Михайло”, говорилъ онъ, „есть гражданская наука, а есть душевная. Это тоже наука. Я тебѣ вотъ что скажу:
что ты знаешь, того мы близко не знаемъ; что мы знаемъ, того ты близко не знаешь. А если ты хочешь по этому дѣлу идти, то все узнаешь, мы тебѣ все укажемъ, на все дадимъ отвѣтъ. Я тебѣ не отвѣчу, найдутся умнѣе меня. Здѣсь не найдутся, изъ Ярославля отвѣтъ дадутъ, безъ отвѣта не оставимъ... Вотъ недавно въ Каргополѣ бесѣда была, привезли полтораста пудовъ книгъ отъ насъ и полтораста отъ нихъ”...
Такія бесѣды стало возможнымъ для скрытниковъ устраивать лишь послѣ 17-го Октября, а раньше было опасно. Старикъ разсказалъ мнѣ, какъ однажды ихъ собрали на бесѣду, да тутъ же перевязали и отправили въ Сибирь.
„Мы благодаримъ Государя, что далъ свободу, мы по немъ скорбимъ... Вотъ и Алексѣй Михайловичъ сначала какой былъ, а потомъ подъ конецъ жизни и покорился... Говорить стало свободнѣе, а изъ лѣсовъ выйти невозможно”.
„Да почему же?” спросилъ я.
„А паспорта то! Имъ же дадутъ Петровскіе паспорта... Вѣдь, Петръ паспорта завелъ, а кто былъ Петръ?”...
Муха умолкъ и значительно посмотрѣлъ на меня. Петръ былъ, по мнѣнію Мухи, антихристъ.
Скрытники, по смыслу ученія, конечно, не должны были имѣть паспортовъ и, такимъ образомъ, выйти изъ лѣсовъ, въ самомъ дѣлѣ, для нихъ дѣло почти невозможное. Но не только паспорта имъ запрещены, а даже за простой отвѣтъ на вопросъ „откулишній” полагается 18-дневный постъ, т. е. почти полное голоданіе. Однажды, разсказалъ мнѣ Муха, одинъ пустынникъ отъ постояннаго чтенія книгъ ослабѣлъ глазами. Что дѣлать? Купить очки въ больницѣ? Но тамъ фельдшеръ, акушерка первымъ дѣломъ спросятъ: откуда? Странникамъ только и можно сказать: „мы странники Божьи, ни града, ни села не имамъ”. Наконецъ, удалось потихоньку растолковать доктору дѣло, онъ понялъ и, когда скрытникъ пришелъ въ больницу, то ни одинъ человѣкъ не спросилъ его, откуда онъ.
„Ты говоришь: изъ лѣсовъ выйти. Хорошо, позовутъ насъ къ государю. Вѣдь тогда ужь надо разсказать все... до конца... А развѣ онъ выдержитъ? Нѣ-ѣтъ, братъ, не выдержитъ. То же будетъ, что съ соловецкими монахами, какъ ихъ солдаты на ледъ выводили, да въ ерданъ окунали, да за ребра

вѣшали. И всѣ тутъ видѣли, какъ ангельскія душки въ сорочицахъ на небо отлетали... Все это въ книгахъ прописано, все есть въ челобитной. Ай сходить въ сарай за книгой? Схожу.”
Муха принесъ распространенную между старовѣрами челобитную Соловецкихъ монаховъ Алексѣю Михайловичу и заставилъ читать, но такъ какъ я читалъ плохо, поправлялъ меня, забѣгалъ впередъ, очевидно, зная наизусть содержаніе книги. Безконечная вѣра въ букву написаннаго, очень понятная не только потому, что Муха раскольничій начетчикъ, но и потому, что онъ выучился грамотѣ уже пятидесяти лѣтъ отъ роду, дѣлала нашъ богословскій диспутъ скучнымъ. Кое какъ удалось перевести разговоръ на семью. Муха очень жалѣлъ, что не могъ мнѣ показать своихъ молодцовъ: всѣ были на сѣнокосѣ.
„Главное дѣло въ семьѣ, говорилъ онъ, распоряда хорошая, тогда всѣмъ хорошо. А у меня распоряда справедливая, оттого и всѣмъ намъ хорошо и вотъ своими руками домъ тысячный состроили”...
Хотя Муха и обѣщался меня проводить къ скрытникамъ въ лѣсъ, но у меня не оставалось времени. При прощаньѣ старикъ вдругъ смутился, вспомнилъ, какъ онъ встрѣтилъ меня въ своемъ домѣ. „Прости ты меня”, сказалъ онъ. И тутъ же признался, что смутилъ его табакъ. Разстались мы большими друзьями, и не помню, когда еще вѣяло на меня отъ человѣка такой свѣжестью, чистотой, искренностью и силой.
* *
*
Скрытниками я заканчиваю свои очерки. На обратномъ пути въ Петербургъ со мной какъ то не случалось ничего такого, о чемъ хотѣлось бы разсказать, вѣроятно, потому что желаніе побывать въ краю непуганныхъ птицъ было уже удовлетворено. Впрочемъ, помню, какъ радостно было увидать на Ладожскомъ озерѣ, послѣ непрерывнаго дня, первыя звѣзды на небѣ и ночь. А потомъ — это ошеломляющее движеніе и шумъ Невскаго проспекта! Въ головѣ еще свѣжи всѣ разговоры съ скрытникомъ Мухой, свѣжи впечатлѣнія отъ

этой безконечно простой и суровой жизни среди лѣса, воды и камня — и тутъ это движеніе...
Есть что-то общее въ этомъ гулѣ Невскаго проспекта съ гуломъ тѣхъ трехъ водопадовъ, который мнѣ пришлось слушать на каменномъ островкѣ между елями. Тамъ божественная красота падающей воды стала понятна только послѣ довольно долгаго всматриванія въ отдѣльныя брызги, въ отдѣльно танцующіе въ тихихъ мѣстахъ столбики пѣны, когда всѣ они своимъ разнообразіемъ сказали о единой таинственной жизни водопада. Такъ-же и тутъ... Гулъ и хаосъ! Темная масса спѣшитъ, бѣжитъ, движется впередъ и назадъ, перебирается изъ стороны въ сторону между безпрерывно мчащимися экипажами и исчезаетъ въ переулкахъ.
Утомительно смотрѣть, невозможно себѣ выбрать отдѣльное лицо: оно сейчасъ же исчезаетъ, смѣняется другимъ, третьимъ и такъ безъ конца.
Но вотъ мысленно проводится раздѣляющая линія. Черезъ нее сейчасъ мелькаютъ люди и застываютъ въ сознаніи: генералъ въ красномъ, трубочистъ, барыня въ шляпѣ, ребенокъ, толстый купецъ, рабочій. Они другъ возлѣ друга, почти касаются.
Вдругъ становится легко, раздѣляющая линія больше не нужна, все понятно. Это не толпа, это не отдѣльные люди. Это глубина души одного гигантскаго существа, похожаго на человѣка. Мелькаютъ, смѣняются его желанія, стремленія, ощущенія. Но само невѣдомое существо спокойно шагаетъ впередъ и впередъ.
_______

Ответить

Вернуться в «Cтатьи, книги, журналы, видео»