Женщины на войне

[Северный]

Девушки-снайперы 3-й ударной армии, 1-й Белорусский фронт. 1945

Слева направо: 1-й ряд от зрителя – гвардии старший сержант В.Н. Степанова (на ее счету — 20 врагов), гвардии старший сержант Ю.П. Белоусова (80 врагов), гвардии старший сержант А.Е. Виноградова (83 врага); 2-й ряд – гвардии младший лейтенант Е.К. Жибовская (24 врага), гвардии старший сержант К.Ф. Маринкина (79 врагов), гвардии старший сержант О.С. Марьенкина (70 врагов); 3-й ряд – гвардии младший лейтенант Н.П. Белоброва (70 врагов), гвардии лейтенант Н.А. Лобковская (89 врагов), гвардии младший лейтенант В.И. Артамонова (89 врагов), гвардии старший сержант М.Г. Зубченко (83 врага); 4-й ряд – гвардии сержант Н.П. Обуховская (64 врага), гвардии сержант А.Р. Белякова (24 врага).
Итого: 775

Из книги Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо"

«Тебе это понятно? Это можно понять сейчас? Я хочу, чтобы ты мои чувства поняла... Без ненависти стрелять не будешь. Это — война, а не охота. Я помню, как на политзанятиях нам читали статью Ильи Эренбурга „Убей его!“ Сколько раз встретишь немца, столько раз его убей. Знаменитая статья, ее тогда все читали, заучивали наизусть. На меня она произвела сильное впечатление, у меня в сумке всю войну лежала эта статья и папина „похоронка“... Стрелять! Стрелять! Я должна мстить...»
Валентина Павловна Чудаева, сержант, командир зенитного орудия


«А тут снова бой начался... Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках... На жилах... В кровище весь... Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала... Бинтую, а раненый: „Скорей, сестра. Я еще повоюю“. В горячке...»
Ольга Яковлевна Омельченко, санинструктор стрелковой роты


«Вы — писательница. Придумайте что-нибудь сами. Что-нибудь красивое. Без вшей и грязи, без блевотины... Без запаха водки и крови... Не такое страшное, как жизнь...»
Анастасия Ивановна Медведкина, рядовая, пулеметчица


«До Варшавы дошла... И все пешочком, пехота, как говорится, пролетариат войны. На брюхе ползли... Не спрашивайте больше меня... Не люблю я книг о войне. О героях... Шли мы больные, кашляющие, не выспавшиеся, грязные, плохо одетые. Часто голодные... Но победили!»
Любовь Ивановна Любчик, командир взвода автоматчиков


«На войне кто о чем мечтал: кто домой вернуться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала — дожить бы до дня рождения, чтобы мне исполнилось восемнадцать лет. Почему-то мне страшно было умереть раньше, не дожить даже до восемнадцати. Ходила я в брюках, в пилотке, всегда оборванная, потому что всегда на коленках ползешь, да еще под тяжестью раненого. Не верилось, что когда-нибудь можно будет встать и идти по земле, а не ползти. Это мечта была!..
Дошла до Берлина. Расписалась на рейхстаге: «Я, Софья Кунцевич, пришла сюда, чтобы убить войну».
Софья Адамовна Кунцевич, старшина, санинструктор стрелковой роты


«Дали мне за мои ордена и медали какие-то такие специальные талоны, чтобы я могла пойти в военторг и купить что-нибудь. Я купила себе сапожки резиновые, тогда самые модные, купила пальто, платье, ботинки. Шинель решила продать. Иду на рынок... Я пришла в летнем, светлом платье... С заколкой в волосах... И что я там увидела? Молодые ребята без рук, без ног... Весь народ воевавший... С орденами, с медалями... У кого руки целые, ложки самодельные продает. Женские бюстгальтеры, трусики. А другой... Без рук, без ног... Сидит и слезами умывается. Копеечку просит... Никаких инвалидных колясок у них не было, они ездили на самодельных досках, толкая их руками, у кого они были. Пьяные. Пели „Позабыт, позаброшен“. Вот такие сцены... Я ушла, я не продала свою шинель. И сколько я жила в Москве, лет пять, наверное, я не могла ходить на рынок. Я боялась, что кто-нибудь из этих калек меня узнает и крикнет: „Зачем ты меня тогда из-под огня вытащила? Зачем спасла?“ Я вспоминала одного молодого лейтенанта... У него ноги... Одна отрезана осколком, другая еще на чем-то висела... Я его перевязывала... Под бомбами... А он кричал мне: „Не тяни! Добей!! Добей... Я тебе приказываю...“ Понимаете? И вот я все время боялась встретить этого лейтенанта...»
Зинаида Васильевна Корж, санинструктор кавалерийского эскадрона


«Когда шла война, нас не награждали, а когда кончилась, мне сказали: „Наградите двух человек“. Я возмутилась. Взяла слово, выступила, что я замполит прачечного отряда, и какой это тяжелый труд прачек, что у многих из них грыжи, экземы рук и так далее, что девчонки молодые, работали больше машин, как тягачи. У меня спрашивают: „Можете к завтрашнему дню представить наградной материал? Мы еще наградим“. И мы с командиром отряда ночь сидели над списками. Многие девчата получили медали „За отвагу“, „За боевые заслуги“, а одну прачку наградили орденом Красной Звезды. Самая лучшая прачка, она не отходила от корыта: бывало, все уже не имеют сил, падают, а она стирает. Это была пожилая женщина, у нее вся семья погибла».
Валентина Кузьминична Братчикова-Борщевская, лейтенант, замполит полевого прачечного отряда


«Если долго шли, искали мягкой травы. Рвали ее и ноги... Ну, понимаете, травой смывали... Мы же свои особенности имели, девчонки... Армия об этом не подумала... Ноги у нас зеленые были... Хорошо, если старшина был пожилой человек и все понимал, не забирал из вещмешка лишнее белье, а если молодой, обязательно выбросит лишнее. А какое оно лишнее для девчонок, которым надо бывает два раза в день переодеться. Мы отрывали рукава от нижних рубашек, а их ведь только две. Это только четыре рукава...»
Клара Семеновна Тихонович, старший сержант, зенитчица


«После войны... Я жила в коммунальной квартире. Соседки все были с мужьями, обижали меня. Издевались: „Ха-ха-а... Расскажи, как ты там б... с мужиками...“ В мою кастрюлю с картошкой уксуса нальют. Всыпят ложку соли... Ха-ха-а...
Екатерина Никитична Санникова, сержант, стрелок


«Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу... Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины... Они кричали нам: „Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п... наших мужиков. Фронтовые б... Сучки военные...“ Оскорбляли по-всякому... Словарь русский богатый...
Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. „Что с тобой?“ — „Да ничего. Натанцевалась“. А это — мои два ранения... Это — война... А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились — сороковой размер».
Клавдия С-ва, снайпер


«Никогда не знаешь своего сердца. Зимой вели мимо нашей части пленных немецких солдат. Шли они замерзшие, с рваными одеялами на голове, прожженными шинелями. А мороз такой, что птицы на лету падали. Птицы замерзали. В этой колонне шел один солдат... Мальчик... У него на лице замерзли слезы... А я везла на тачке хлеб в столовую. Он глаз отвести не может от этой тачки, меня не видит, только эту тачку. Хлеб... Хлеб... Я беру и отламываю от одной буханки и даю ему. Он берет... Берет и не верит. Не верит... Не верит!
Я была счастлива... Я была счастлива, что не могу ненавидеть. Я сама себе тогда удивилась...»
Наталья Ивановна Сергеева, рядовая, санитарка

[Северный]

Прощай, школа!
Шершина Валентина Ивановна

В тыл врага

Помню, следующей ночью, нас, девчонок, тихо подняли, собрали, построили во дворе. Перекличка и (прощай школа!) в крытых грузовиках повезли на железную дорогу. Ни станции, ни перрона — только товарный состав с несколькими теплушками. Загрузились в них и поехали. Днем на безымянном полустанке нас высадили. Состав пошел дальше, а мы пешком потопали лесами, лугами и вышли к большой реке и двухэтажному деревянному дому с верандой.

Потом узнали: это Ока недалеко от впадения в Волгу, а дом был чьим-то домом отдыха. Нас разместили, объявили, что будут обучать парашютным прыжкам. Запомнилось: теплынь, все цветет и благоухает, мы валяемся на лугу и совершенно игнорируем лекцию какого-то важного военного чина, затянутого в ремни. Наверное, комиссар. А мы шепчемся, хихикаем, его не слушаем. Еще помню: расстеленный на траве парашют, маленький инструктор объясняет нам его устройство, мы толпимся вокруг, и кто-то из девчонок спровоцировал истерический смех. Хохочем, не можем остановиться. Инструктор не знает, что делать, кричит на нас, а мы – как невменяемые. Думаю, что несколько дней так с нами бились, пока не объявили: ночью пробный прыжок!

Помню: вечером шагаем строем на аэродром. Там стоит один самолет. Отсчитывают первых 20-30 человек (и я среди них), надевают нам парашюты за спину, застегивают, на ходу объясняя, что кольцо дергать в крайнем случае, если парашют через какое-то время не раскроется. И запихивают нас в самолет. Мы садимся на длинные лавки вдоль борта самолета. Мы все пристегнуты к тросу над проходом. Наша задача: тихо приземлиться, собрать парашют, спрятать-замаскировать его, и без шума по компасу вернуться на аэродром. Летим, и вскоре команда: «Приготовиться!». Дверь-люк открывается, по очереди встаем, и на выход. Инструктор выталкивает первую. Дошла очередь и до меня. Мне страшно, я упираюсь, получаю под зад и вылетаю головой вниз. По-моему, ору: «Мама!». Но тут раскрывается парашют, я дергаюсь и плавно лечу. Вот тут красота! А ночь темная. Не успела и оглянуться, как врезалась в болото. Мокро, грязно, зато легко. Выпуталась из строп, стала собирать парашют. А кругом крики, вопли, визг. Вот тебе и тишина. Перекрикиваясь и пересвистываясь, собрались все до кучи. И парашюты тоже собрали куда-то в овраг, в одну кучу. Пока собирались, другая партия девчат посыпала из самолета, но подальше. Потом говорили, что там были покалеченные, «приземлившиеся» на деревья. Мы слышали их вопли, крики. Пересчитались, сориентировались по карте и компасу у старшой, и пошли «домой». Только утром мы явились на аэродром строем и с песнями. Это мой единственный прыжок с парашютом, не считая нескольких прыжков с парашютной вышки в парке – был такой аттракцион до войны.

Среди нас были очень вредные девчонки. Особенно запомнилась одна (имя не помню): высокая, красивая, самоуверенная, красиво пела. Особенно мне нравился романс, где слова: «Пусть пройдет много лет, ты все так же будешь нравиться…». Она нас просвещала: «Главное – ножки, чтобы туфли и чулки были бы, ах! Главное – прическа, ах! Главное – ухоженные руки с маникюром, а платье – лишь бы не было мешком на вырост». Вот ее мы с удовольствием слушали, а не то, что нам долбит политрук. А она нас и на хулиганство провоцировала: смеялись, срывали занятия.

Начальству некогда было с нами возиться. Часть девчонок оставили, видимо, самых умных и послушных, а большую часть (там и я) опять погрузили в товарняк и повезли к фронту. Прибыли на станцию Торопец Тверской области. Разместили в избах на соломе. Если в школе нас девчонок было человек семьдесят, то сюда приехали человек сорок-пятьдесят. Получили новое обмундирование, только вместо гимнастерок обыкновенные мужские рубашки, ребятам кепки, а нам платочки, и еще дали платья – синие в мелкую красную клетку. Симпатичные, мы тут же в них вырядились, немного пощеголяли, приказали: «Убрать!». Вместо шинелей – ватники.

Прибыла большая партия ребят. Почти все белорусы. Уже ходили в тыл. Их обмундировали тоже, но на присяге они не были. Видимо, давали раньше. А нас построили на присягу. Замполит читал, мы хором повторяли. Идем строем, ребята на нас пялятся, кто-то показывает на мои ноги: «Карандаши в ступе». Все ржут, обидно. Распределили нас по группам – отделениям, человек 10-12 ребят и к ним по 2-3 девчонки. Мы с Валюшкой Королевой вместе держались, к нам еще присоединилась Ольга Костоломова. По школе я ее не помню. Мы попали в группу в 10 человек, командир был с бородкой, по нашим понятиям старый, и мы тут же прозвали его «дед». Ребята приняли нас насмешливо: «Московские штучки». Мы соответственно себя вели, потешаясь над их белорусским говором. Они прекрасно ориентировались по местности, опытные, обстрелянные, а мы – «спецы» по подрывному делу. В этом они нам уступали, но, соглашаясь, все равно ерничали.

До войны был фильм о гражданской войне «Подруги» — очень наивный, романтичный. Нам девчонкам он тогда очень нравился. Героинь звали Ася, Зоя и Наташа. И мы себя тоже решили так назвать. Аська, «пуговка» — это Валюша Королева. Зойка, плотная, чернявая – это Ольга. А я, белобрысая – Наташа. Потом я стала Наткой, а Аська – «гузик», по-белорусски «пуговица». Так ребята нас и звали.

В конце мая, начале июня 42 года фронт проходил по Двине среди лесов, недалеко от Торопца. Где-то по бокам бои, а здесь – тихо. Получили оружие – винтовки образца тысяча восемьсот какого-то года, патроны к ним, гранаты-«лимонки» по несколько штук, финку – холодное оружие и одну ракетницу на группу. Каждому вещмешок – «сидор», кг по 10 толовых шашек, бикфордов шнур, взрыватели, котелок, флягу, ложку, кружку, продукты – «НЗ», свои вещи, да еще через плечо скатка из ватной куртки. Нагрузились!

В ночь на четвертое июня 42 года мы переходили, переплывали линию фронта. Подвезли на грузовиках, потом тихо шли. Нас было много, наверняка больше двухсот, но шли очень тихо. Потом нас группами выпускали к реке, у берега ждали лодки и плоты. Ночь ясная, тихая. Наша группа попала в лодку, и мы тихо отчаливаем. Вот не помню: сразу всех перевезли или лодки ходили туда-сюда, перевозя по очереди. Главная задача была не отстать от своих. Так что по сторонам некогда было смотреть. Выскочили на другой берег и бегом в лес, только не отстать! Всей группой держались за своим «дедом», он бежал, размахивая своим личным оружием и тихо матерился, а мы поддавали за ним. Свалились передохнуть. Слева, справа бегут другие группы дальше или тоже сваливаются передохнуть. Мы улеглись у гнилушек, они так красиво светились во тьме, что мы с Аськой воткнули в волосы кусочки гнилушек. Как их прикрепили? Не помню! Заколкой или подсунули под косынку? Это чтобы мы светились, чтобы нас не потеряли. Так и бежали дальше за своими, светясь.

А утром, оказалось, что наши волосы в трухе, в грязи. Конечно насмешки. К утру — июньская ночь короткая — все группы собрались в густом лесу, заняли круговую оборону, кругом посты, остальным спать. Не ходить, не разговаривать, рядом немцы. Весь день спали, что-то жевали, даже в туалет нельзя отойти, тут же под кустиком. Не разговаривать, не ходить, не шуметь! Вечером пошли дальше. Постепенно группы расходились. Каждая шла своим путем. Шли ночью, днем отдыхали подальше от населенных пунктов.

Через большой лесной массив мы пошли днем и вышли в кошмар! Лес был завален брошенной, покалеченной нашей техникой и трупами… Трупами наших солдатиков. Мы сначала еще хотели поискать их документы, но не выдержали. Смрад! Бежали оттуда в ужасе. Несколько раз ночами приходилось переходить вброд речушки. Ребята вперед, а мы стоим, смотрим, насколько глубоко и как нам раздеваться. Этим злили своего «деда». А он еще доверил нам нести ракетницу. Она тяжелая, громоздкая, очень нам мешала. И мы ее утопили во время перехода речки вброд. Речка оказалась глубокой, перебирались голышом, неся все свое хозяйство на голове, придерживая руками. Ну, и бросили ее. Считали, что она никому не нужна. «Дед» шепотом материл нас и обещал поставить к елке! Чем нас очень рассмешил. Трудно ему было с нами. И с ребятами мы не ладили, часто их обижали своими насмешками. Слава Богу, у них ума и выдержки было больше, чем у нас, терпели нашу наглость и даже иногда помогали тащить тяжелое. Правда, мы слышали, что они хотят нас «обломать» и были всегда настороже.

По пути мы попали в большой партизанский лагерь. В сосновом лесу — в рядок военные палатки, далее дорожка посыпана песком. Местные девчата отвели нас в свою баню, у них в палатке мы и отдыхали. Нам там понравилось, но вечером пришел за нами «дед», и мы пошли дальше. «Дед» и ребята хорошо ориентировались на местности, а мы шли за ними как слепые котята. Брось нас, и мы пропали. Не знаю, понимали ли мы это. Мы радовались, когда кто-то из ребят, вернувшись из разведки, приносил молока, вареной бульбы, хлеб. Я не помню, сколько дней мы шли, но свое «НЗ» мы уже сгрызли. И сухари, и шоколад, и концентраты каш и супов. За что тоже был нагоняй от «деда».

Первые дни в Белоруссии

Наконец мы пришли в пункт назначения: «Темный Бор», западнее Орши. Мы должны были здесь присоединиться к партизанскому отряду. Никого! Деревни сожжены. В одной из деревень увидели колодец, в котором были трупы. А от деревни одни печные трубы. В лесу нашли уцелевших жителей. Здесь прошлась карательная экспедиция из немцев и полицаев. Осталось ли что из отряда, неизвестно. Хорошо, хоть местные жители делились с нами едой.

Теплая ночь. Мы все дрыхнем под соснами. И вдруг стоны. «Деду» плохо. Он весь в жару, его мучают боли. Зойка пытается ему как-то помочь. Но у него, видимо, приступ. После всяких споров и пересудов решили тянуть жребий – кто понесет «деда» обратно. Тянут ребята. Мы должны остаться. Пять парней вытянули длинные палочки – они несут. Четверо несут носилки, один – разведка. Остаются пять или шесть парней, и мы три девчонки. Сделали носилки из жердей, уложили «деда», подстелив под него ватник. И они ушли с аптечкой и картой, оставив нам весь тол и взрыватели.

После войны я рассказала этот эпизод корреспонденту какой-то газеты, он напечатал, а через какое время я получаю письмо из Минска от Павла Воложина. Оказывается, он один из тех парней, которые тащили «деда» обратно. Донесли они его благополучно. Воложин писал, что он сам слышал в штабе, что мы – девчонки — погибли, и очень рад, что я жива. Много расспрашивал, я отвечала, потом переписка оборвалась.

Стало понятно, почему мама долго не получала за меня денег от военкомата: ведь я считалась пропавшей. А за таких, «пропавших без вести», военкомат не давал родителям ни копеечки.

Через несколько дней двое или трое парней ушли в разведку и не вернулись. Мы тогда предполагали, что нас бросили: они ведь местные, вот и ушли к родне – «до хаты». Кто знает! С оставшимися двумя или тремя ребятами мы все время ссорились: где искать связных, куда идти, что делать?

И вот, как-то сидим у костра, печем бульбу, которую ребята накопали в огороде. Очевидно, опять спорили и не заметили, как нас окружили человек десять хорошо вооруженных парней во главе с командиром в кожаной куртке. Все такие взрослые, суровые. С автоматами. Оказалось, что это местная партизанская группа, которая действует сама по себе. Командир – Василий Матушевский – был командиром Советской Армии, попал в плен, бежал и добрался до своей родины – деревни Свиряна. С ним бежали еще несколько командиров, по пути еще к ним присоединялись бежавшие пленные. Все они пережили зиму здесь, под Свирянами, опекаемые своими местными жителями. Весной кто дальше пошел, кто остался с Василием. В его группе были еще два местных парнишки, лет семнадцати – Саша Денисов и Леня Присс. От местных жителей они узнали о нас, и вот пришли.

Мы рассказали о себе и были рады, что они нас берут к себе. Наконец-то настоящий командир, боевая настоящая группа, и конец пререканиям. У Василия Матушевского в разных лесах были землянки, был запас продуктов, была хорошая связь с местными жителями, они знали, где в лесу брошены оружие, мины, снаряды. Это бросили, отступая наши, а Василий был рад, что мы теперь можем ходить на «железку» и подрывать немецкие эшелоны, раз мы в этом деле «спецы». Он отвел нас куда-то на хутор, мы там вымылись в бане, выдал нам, девчонкам, хорошую женскую одежку и обувку, тяжелые винтовки мы ему сами сдали, нам, девчонкам, он дал наганы. А потом отвел нас к женщине (то ли фельдшер, то ли врач), которая заставила нас влезть на известное кресло, и выяснила, что мы девушки, и все трое чистые. Во как! А потом Василий с нами и всеми ребятами «побеседовал»: никаких любвей. Узнает – расстреляет.

[Reanimatolog]

Розалия Тимакова воевать отправилась еще совсем девчонкой. Прошла Украину, Белоруссию, Польшу. Победу встретила в Германии.

- Командовала отделением зенитчиц, – вспоминает сержант в отставке Розалия Ивановна. – В последние дни войны держали под прикрытием понтонную переправу. А потом вернулась в свой родной Петрозаводск, где я родилась. Работала, отстраивала заново город.

История ее жизни неразрывно связана с Петрозаводском. Здесь она родилась, закончила семь классов и фабрично-заводское училище молочной промышленности. Именно в Петрозаводск вернулась Розалия Ивановна после войны и службы командиром зенитно-пулеметного отделения. Она прошла Украину, Белоруссию, Польшу и дошла до Берлина.
Из воспоминаний:

Нашему поколению выпало с оружием в руках защищать Родину в годы Великой Отечественной войны. Видавшая виды красноармейская книжка с наставлениями по стрельбе из зенитных пулеметов, которую бережно храню 55 лет, возвращает к пережитому.

Война застала нашу семью в родном Петрозаводске. Нас у родителей было четверо, старшей исполнилось 16 лет.

Эвакуировались на барже в Вологодскую область, затем переехали в Татарскую АССР.

Осенью 1941 года при защите Петрозаводска погиб наш отец - лейтенант Иван Михайлович Копаев, умерла от голода младшая сестра, мы от недоедания опухли. Мама перевезла нас дальше в тыл. Там вместе с другими девушками в 1943 году меня мобилизовали в Красную Армию. На всех фронтах с немецко-фашистскими захватчиками сражались тысячи девушек.

Воинские части противовоздушной обороны в основном состояли из них. Тяжелая это была служба, но мы стойко выдержали все лишения. Я попала в 41-й зенитно-пулеметный полк 84-й дивизии 5-го корпуса ПВО. Он формировался в освобожденном Курске. Нам на ходу приходилось изучать военное дело.

Первое боевое крещение получили на Днепре, охраняя железнодорожные мосты от налетов фашистских стервятников. Фашистам ни разу не удалось поразить охраняемые полком объекты. Сокрушительный огонь наших зениток заставлял "Юнкерсов", "Мессеров", "Фоккеров" поворачивать обратно, многие из них нашли могилу на нашей земле.

Были и у нас потери: в одном бою при охране железнодорожной станции г.Нежина погибла моя подруга Клава Макушева, учительница из Татарии, и многие другие бойцы.

При переезде на новые охраняемые объекты нам, 18-19-летним, приходилось вновь и вновь копать котлованы под зенитные пулеметы ДШК, строить землянки. А потом - вперед и вперед. Со временем зенитчики хорошо научились узнавать марки фашистских самолетов. По визиру пулемета и ракурсу рассчитывали скорость самолета и открывали огонь. Сначала я была наводчиком, стреляла из пулемета по целям, была награждена значком "Отличный пулеметчик". Затем стала командиром зенитно-пулеметного отделения и до конца войны - комсоргом подразделения. Большой и трудный путь по дорогам войны прошел наш полк: Днепр, Висла, Одер. Вначале мы входили в Западный фронт, затем в первый Украинский под командованием маршала И. Конева. Потом нас перебросили на первый Белорусский фронт, которым командовал маршал Советского Союза Г. Жуков. Мы видели тысячи погибших, десятки наших городов и сел, от которых остались одни руины. Видели сотни изнуренных людей, угнанных в Германию и освобожденных нашими войсками.

Мы дошли до фашистской Германии. Полк окопался в ламбе вдоль Одера под Берлином, охраняя понтонные переправы от налета фашистских самолетов. День и ночь войска форсировали Одер, переправляли танки, орудия и войска к Берлину. Наш полк участвовал в одном из самых знаменательных сражений - в героическом штурме и взятии Берлина.

Мне особенно запомнился день 16 апреля 1945 года, когда началась Берлинская операция. Артиллерийская подготовка оглушила, казалось, смешались земля и небо. Тысячи самолетов и танков, десятки тысяч орудий, закаленная в боях пехота двинулись лавиной на Берлин. Позднее нам были вручены медали "За взятие Берлина", другие боевые награды.

9 мая весь наш народ будет отмечать 55-летие со дня Победы над фашизмом. Война унесла 20 миллионов жизней наших людей. Почти каждая семья опалена войной. В этой войне моя семья потеряла восьмерых родственников. Многие из них есть в "Книге памяти", но не все. Мой отец пропал без вести, защищая родной Петрозаводск. Ему было всего 39 лет. По неизвестным причинам нет его в "Книге памяти", хотя погибшие его братья есть. Обидно, конечно.

Нас, ветеранов войны, остается все меньше и меньше. С праздником вас, дорогие фронтовики и герои тыла, без которых не было бы Великой Победы! Здоровья, мужества и терпения вам в нынешней жизни.

Р.ТИМАКОВА, ветеран Великой Отечественной войны, участница боев за Берлин, младший сержант.

Розалия Ивановна по прежнему живет в Петрозаводске. Здоровья ей!

[Александр Ш]

Не воевавшим тоже досталось...
Воспоминания жительницы Медвежьегорского района Александры Михайловны Ворониной, уроженки деревни Сенная Губа, 1915 года рождения, об Оленеостровских разработках, оккупации Заонежья и жизни в финском концлагере.

До 1935 года я работала в колхозе, а потом вышла замуж за Василия Владимировича Воронина (р.1904) и переехала на Оленьи. Сперва, правда, в Воробьи переехали, где жил свекор. Корова да нетель была. Корова отелилась, две коровы стало. Бабка корову доила, хлеб пекла. А я жила здесь до осени 1935 года, а муж с Оленьих ходил домой. Это километров шесть, наверное. Каждую ночь приходил.

А осенью переехали на Оленьи. Корову нам свекор дал. Муж работал бурщиком, а потом мастером-взрывником. В 1935 году я родила мальчика. Четыре с половиной месяца жил и помер. Родимец был. Муж очень любил детей. Говорил, что пятеро-шестеро должно быть. «Ребят нет, так какая жизнь?»

В Оленьих я сперва работала на разных (работах – Б.Г.). До меня выпиливали за смену по шесть кубометров дров. А мы стали выпиливать по 20 кубов за смену, а потом даже по 45 кубов. Муж был мастером. Говорил, что не буду записывать: столько невозможно. Невозможно так работать. А Ульмер (он до сих пор жив, в Кургеницы летом приезжает) говорил, что не силой надо работать, а ловкостью. Он может подтвердить.

Финнов было много. Они все работали рабочими, мастерами не работали. Работали очень хорошо. Нормы и заработки ежедневно выводили. Женщины-финки были такими же стахановками, как и я. А в праздники нам почет и уважение: бесплатно нас угощали. Когда началась война, то финны, которые остались, говорили, что под финнами не оставайтесь: у них очень жесткая политика.

Перед войной жили неплохо. Корова была, две козы, поросенка держали. Колбасу свою делали. Хорошо жили. Но вот… Работала все. Двоих детей похоронила. В ясли принесешь, а их там так оденут… Простужаются дети. В 1941 году в сентябре эвакуация. Хлеб на дорогу давали. Я хлеб-то получила, а 14 сентября и родила Галю. Никуда и не поехала. Семей десяток осталось. Никуда не поехали. Приехал татинька (свекор) и говорит: «Поедем в Воробьи». А мужика-то моего еще 4 августа взяли в армию. До этого косить не разрешали, а тут разрешили косить. Я еще сена корове успела накосить, а через месяц родила. Мебель, которая была, свекор тоже в Воробьи перевез: стол красного дерева; шкаф платяной, по заказу сделанный, письменный стол, кровать с пружинным матрасом. Мы работали на скотном с Ольгой Конашковой, доярками. Финны хотели нас здесь и оставить. Землю стали делить, бывшую колхозную. Свекор пришел с собрания и говорит: «Я земли много отхватил». А я ему и говорю, что землю-то надо обрабатывать, а кто у нас ее обрабатывать–то будет.

Свекор, когда сдал лошадь в колхоз, то и работал в колхозе с лошадьми. Всегда своего берег. Если кому давал, то всегда говорил: «Вы, ребята, осторожно, особенно на поворотах, ноги ей не сбейте».

Коня обратно свекор со скотного привел. Хотелось единолично пожить. Да и коров привел. Тогда 30 финнов жили у Трофимовых, а 30 где-то на Оленьих. Каждый день баню топят, голые по льду катаются. Время от времени они менялись: те туда, эти оттуда. Про наших коров финны сказали: «Они ваши? Ваши. Вот и держите их у себя».

Мы с Ольгой как-то носили воду на скотный, смотрим, финны бежат, кто как, кто на дровнях, а на дровнях печка топится. Сами. Как сумасшедшие в Великую гонят, маскхалаты не застегнуты. Оказывается, наши пришли в Сенную, а финны оттуда удрали. А если бы наши тогда не пришли, то и нас бы в лагерь не отправили.

Наши пришли. Попьянствовали в Сенной да и ушли. А нас собрались в лагерь отправлять. Мы узлы уже собираем, тут приходят два финна, лялякают. Один и говорит: «Воронина это ты, что ли?» «Я». Оказывается, Тойвола в Оленьих с нами работал. Дети, жена были. А тогда, еще даже никого не эвакуировали, а финнов всех с Оленьих вывезли. «А ты можешь остаться с коровами?». «Одна не останусь. Только если татоньку оставите». «Оставим. Сено возить будет». Ушли, а в деревне им сказали, что как она будет ходить к коровам, у нее ведь ребенок маленький. Снова финны приходят и говорят: «Вы не можете ходить за коровами, так как у вас ребенок маленький. Может быть, вас в Сенную портнихой?» А как я до этого за коровами ходила? Оставили. И меня, и свекра. Ходили за коровами. И все равно. Начали эвакуировать. Коров приказали сдать всех в Сенную. Сперва колхозных, потом своих. Свекор поехал, корову к дровням привязал, а козы в ящике в дровнях. Корова мычит, козы кричат. Как люди. И вот в одно прекрасное время: «Справляйтесь. Повезем вас».

Привезли в Лонгасы. И там оставили. Три недели там жили. Думали, там и проживем. У Мясниковой жили. Ольхина Варуша, пятеро детей, тоже с нами на Оленьих работала. Дед их пойдет в Сенную, принесет коровью голову, разделает, и все едим. Лошадей пригнали с Великой. Скоро Пасха. Баню натопили. Думали, тут и останемся. А нас вот на дровни и в Петрозаводск. Вещей почти что никаких не разрешили. И швейную машинку, и все-все оставили. На лошадях нас привезли в Клименицы. На лошадей только узлы клали, а мы пешком шли до Климениц. Пришли машины из города. Щели во льду были, так доски на лед клали. Апрель месяц. Валенки новые были, так до голенищ воды. Машин десять было. Галю военный на руки взял. Я испугалась. До Петрозаводска ехали: я с Галей на одной машине, узлы на другой, свекор на третьей.

Подъехали к одному лагерю. Нас не принимают. Места нет. Разгрузили у штаба на Олонецкой улице и в лагерь №7. Варуша начала ругаться, так ей финн плеткой по заду огрел.

Лагерь №7 на Перевалке, улица Фурманова. Пожили в седьмом, потом нас в №6 на Чапаева перевели. В квартиру трехкомнатную. 12 человек жило. Маленькие дети. Работали не все. Кто работал, тому паек давали больше. Нерабочих назначали полы мыть или вагоны разгружать. Норму хлебную давали мукой или галетами.

Свекор вместо меня ходил вагоны разгружать. С ребенком все равно кто-то должен оставаться. Хлеб давали чаще мукой, иногда прямо чистые отруби, а иногда белая мука, чистая пыль. Свекор сказал: «Не ходи никуда, пеки хлеб, а я вместо тебя». Я пекла хлеб типа французских булочек. Булочка одна на двоих. Да эту половинку еще надо разделить на три части, на три раза в день. «Татонька, давай еще по кусочку». – «Режь для себя – у тебя ребенок, а мне хватит».

В 1942 году финны сказали, кто хочет рожь убирать, езжайте к себе домой на осень. Свекор и поехал. Как их в Кургеницах заперли, так он дома своего и не увидел. Привез немного ржи. По колоску собирал. Из дому сущику (сушеная рыба. – Б.Г.) немного было взято. Дед меленку кофейную маленькую нашел. Я на меленке намелю сущику да похлебку и сварю. Нам иной раз и колбасу давали. Говорят, что человеческие ногти и пальцы в них находили. Галя маленькая любила колбасу. Она ее и ела. За нормой Маруська Муратова к штабу ходила. С мужиками пойдет к штабу и принесет. А потом черпали муку. Последнюю уже ложкой черпают. А вместо гирь камни были. Вывешенные. Весы были. Сахар давали, рафинад. Напоследок, барахло какое было, стала выменивать. Гале – сахар, масло. У нее желудок больной был. Вот ей и надо было.

А свекор, когда на погрузку первый раз пошел вместо меня, пришел живой такой, удачно сходил, говорит. А потом второй раз пошел, а меня снова хлеб печь оставил. В тот раз он бревна на станции разгружал. Вечером в парилку надо, а он говорит, что живот болит, лежал уже все. «Вели, – говорит, – ребятам, которые одежу в жарилку возят, меня в больницу свезти». Его и свезли. Я к нему ходила. «Лучше, лучше, – говорит, – стало». У него оказывается грыжа была, а он не сказал врачам об этом. А вскоре после этого приходит соседка и говорит, что свекор твой просит ему сущика сварить и принести. Только я собралась к нему идти, приходит женщина одна и говорит, что свекор умер. Прихожу. «Где дед?» – спрашиваю. «Убился, – говорят. «Как так? «А так. Пошел в туалет, пал, головой стукнулся, в сарае лежит». Мария Мореходова говорит: «Пойдем. Вымоем да оденем честь по чести». А на кладбище увозят только в похоронный день. Два дня в неделю похоронные были. Норму на него еще два дня давали. Я испекла немного да соседей помянуть пригласила. Последний год в лагере это уже был. Финны стали мягче. Наши крест сделали. Оставили на могиле. А Галю ведь я все это время грудью кормила. А тут я ее отучать стала. Как она кричала!

Жили за колючей проволокой. Если куда-то выходить, то только по пропуску, который надо было выписывать. Гоняли нас в парилку. По несколько домов загоняли. Что было из вещей привезено, то все нужно было отдавать в жарилку. Потом они снова отдают. Только брать нужно сразу же, иначе потом не найдешь. В домах стали жечь серу для дезинфекции. Выгонят всех из дому в другой большой дом. Причем выгоняли ночью. Вповалку все лежат. Утром встанешь – «уходите домой». Домой придешь, дышать нечем. Тошнит.

Ночью квартиры не закрывались. Заходи в любую квартиру. Если у кого-то заперта, сразу сломают. Постоянно ходили с плеткой. Чуть что, сразу плеткой об пол. Я, как раздевалась на ночь, так сразу одежду рядом кладу. Как только слышу, финны идут, за секунду оденусь и встречаю финнов. А другие бабы, если не успеют одеться, на мороз в чем есть, и вокруг дома гонят, плеткой подгоняют. Не дай Бог, если вши у кого обнаружились. Приезжают, хоть и ночью. Все вещи в жарилку. Сперва проверяли, у кого вши или гниды. Сразу же стригли наголо. Некоторые долго ходили с волосами. И я тоже. А потом всех приказали наголо стричь. Галька, была такая, молодая, красивая была, кудрявая. Никак не хотела стричься наголо. Все равно остригли, как и всех. Заходишь в комнату. Финны по стенам сидят на лавках, а в середине комнаты табуретка. Голую тебя посадят, и стригут наголо. А потом заставляют убрать все до единого волосика. Убираешь, наклоняешься, а они хохочут.

Мыло перед парилкой давали жидкое. Маленькое, в чем-то мягком, как кусочек сахара. И в парилку. А мы один раз перед этим с Ванькой, ему лет 13 было, свекра покойного вещи на вышку (чердак – Б.Г.) спрятали.

«Ванюшка, помоги мне на вышке пол отворотить, да я одежу деда спрячу». Спрятали. Нас сразу в парилку после этого загнали. А туда раньше не зайдешь и раньше не выйдешь. Выдавали только один ковшик воды на все мытье и один ковшик после мытья. Мужчины и женщины все вместе мылись. Галя, когда болела у меня, я соседку просила взять мне с собой ее девочку, здоровую. Только я с ней выхожу из парилки, а мне говорят, что финны у вас на вышке столько вещей нашли и все выкидали. Из байны придете, кому-то плеткой достанется. Я думаю, что вот сейчас и получу плеткой. Иду с Галей, смотрю, все выкидано, а финн плеткой хлещет по одеже. Я подхожу, а он спрашивает: «Твое?» Я и говорю: «Мое. Свекор умер, я этого носить не могу. Мне это не надо. Можете себе взять». Отдельные слова я по-фински говорю, сама плачу, Галя на руках. А у него глаза на меня вывалены и говорит: «Матушка, спрячь обратно, я скажу, что дед помер, и это использоваться не будет». Самый злой финн был, а тут чего-то пожалел. Наверное, потому, что сама созналась. Мы с Ванькой все обратно выносили, и больше нас не трогали с вещами.

Мы жили на Фурманова 15. Напротив нас у финнов землянки были. Девки к ним ходили в карты играть. Ванька как-то взял зеркальце да зайчиков им и навел в землянку. Финны испугались, что такое, выбежали и кулаками Ваньке грозить начали. Недалеко от нас вышка была, где патруль всегда ходил. Патрули всегда смотрели, как ребята в войну играли. Маленькие ребята вечером палок, камней наберут, а с той стороны карельские ребята придут. Вот и воюют друг с другом. Наши-то ребята за колючей проволокой, а карельские на воле. Как карельские ребята уйдут, наши кричат: «Ура, победа! Русские победили!» Если у кого родственники были карелы или финны, то их из лагеря выпускали. В городе они жили не за колючей проволокой. А так же работали, если не больше. Только это не за колючей проволокой. А тут как-то и патруля нет. Самолеты наши кружатся, а мы выбежали из домов, ума-то нет и кричат многие: «Бомбите их, бомбите». А ведь и в нас попадет. А финны все взяли да и уехали на велосипедах. Тут мы и поняли, что вот теперь мы свободны.

Мы не голодовали в лагере. Хотя, конечно, еды было очень мало. Но мы всегда укладывались в норму, и я не сбивалась с нормы никогда. А многие получат норму и все сразу съедали. Они-то и гибли.

Где-то после лагеря муж приехал с войны. Он в городе поступил начальником пожарной охраны на Урицкого. Домик дали на Урицкого маленький, захудалый. А потом снова поехали на Оленьи. В 1946 году я родила Витю…

(Записано в деревне Воробьи в сентябре 2001 года).