Рассказы об охоте.

[ORA]

Утром Ункас умчался в деревню побегать, а после обеда, я купил его шкуру возле автолавки, за бутылку водки. Продали мне ее бичи. Не помню, сколько стоила тогда бутылка, но не дорого:.

мдааааа...

[zveroboj]

Таежный дневник Андрея Хрущева.

[zveroboj]

1. Чашечка малины


Письмо было от Сережи, а почерк на конверте, был не его. Я распечатал конверт. На сложенном вдвое тетрадном листке Сережиной рукой было написано примерно следующее; « Здравствуй Тезка. Я нахожусь в избе под Кара - пилой. Это письмо отправляю тебе со Степой Орешкиным, он тебе его должен отправить почтой. Если ты еще хочешь посмотреть на то, что я тебе обещал показать, приезжай к числу «эн», выходить буду числа «эм»».
Ниже стояли дата и подпись «Сергей Шелехов».
Я еще раз пробежал глазами по серенькому тетрадному листку в косую линеечку и представил, как штатный охотник Сергей Шелехов, шел к соседу на зимовье, что бы передать этот листочек бумаги, специально для меня.
Значит это важно. Недолго думая, я решил ехать.
Сложил в понягу необходимые вещи, собрал документы и выехал на вокзал.
Ехать нужно было поездом, и я, лежа на полке, вспоминал, как мы в том году вывозили из тайги штатного охотника Шелехова. Тогда мне и удалось познакомиться с Сергеем. Худощавый, подкашливающий человек лет сорока пяти с красивой окладистой бородой и детскими глазами был малоразговорчив и, когда мы встречались с ним взглядами, улыбался. Но по слухам я знал, что охотник этот был со стажем, и как принято здесь говорить, таежник был битый.

2.

Забирали мы его с самого последнего участка. Техника не могла пробиться к его угодьям и в лучшее время, а в ту зиму, и подавно. Поэтому шли к условленному месту. Охотник заранее сносил туда вещи и в нужный день вышел на встречу техники.
Угодья назывались Кара-пила. Место считалось не удачным для организации промыслового участка и заслуженно пользовалось дурной славой . Шелехов там стоял семнадцатый сезон. Все семнадцать сезонов один. Только он и его маленькая собачка по кличке Шелти со стоячими ушками и похожая на лисичку. Добывал в основном пушнину: соболя. Соболь на его участке был славный. Под Кара-пилой попадались редкие черно-седые коты. И это все знали. Ловил рыся, при необходимости добывал медведя, но специально его не стрелял. Говорил, что они умеют договариваться. Отстаивался у него и копытный зверь. Но желающих на его на его участок, все равно не было. Только один Сережа. Мы помогли ему скидать вещи в машину и тронулись. В машине было уже шумно. Все тут же принялись над ним подтрунивать и подшучивать. Дескать, совсем парень одурел от одиночества. Мало того, что один, так еще и в таком дурном месте. А он, возьми да и скажи, что он там не один и ему есть с кем поговорить. Сначала наступила тишина, охотник-мужик суеверный. Но разговор перевели на медведей, его коллег, и снова раздался хохот. Вот так весело и дружно мы въехали в деревню. Выгружались по очереди. Кто-то наметил баньку, кто-то Маньку, кто-то домашние пироги. Когда выгружали Сережу, я у него спросил.
- А что, это, насчет того, что ты не один. И тебе есть с кем поговорить, а? Серьезно?
- Да. А ты не веришь?
- Да нет, верю, только хотелось бы узнать, с кем. Увидеть.
- А хочешь? - спросил Сережа.
- Хочу, - ответил я.
- Так я тебя позову, как-нибудь, - сказал Сережа и улыбнулся.
Мы пожали друг другу руки и разошлись.
А сейчас, я ехал на встречу. С кем и куда, не знал сам. В общем, Сережа позвал, как и обещал.

3.

В райцентр я приехал вечером, поймал машину и выехал в деревню. Добрались затемно. Глухая таежная деревня встретила меня полуобморочной тишиной. Я подходил к дому Степана и отбивался от собак, которые, как змеи, выбрасывались из подворотен, шипя и скалясь. На крылечке загорелся фонарь и вышел Степан. Шестидесяти семи летний холостяк, крепкий телом и головой, носил кличку, согласно фамилии - Орех. Степа заулыбался, мы обнялись и прошли в дом. Сели у печи, закурили.
Орешкин давно жил один. Хозяйство у него было очень скромное, но было. В тайгу удавалось выбраться, когда приезжала сестра, а так все дома, топил, сеял, косил.
- Как ты, Степа? - спросил я.
- Нормально. Дрова, сено, картошек накопал, бычка вот, зарезал. В общем, как говорится, вошел в зиму.
- Зять - то, приезжает, помогает? - пытал я Степу, заранее зная ответ.
- А то? Как же. Приезжает, помогает. Сам- то я, один, бычка не поем. Помогает.
Степа неожиданно повернулся.
- За конем пришел?
- Да, Шелехов сказал, что дашь коня и соберешь в тайгу.
- Я все собрал, что тебе нужно. Когда поедешь?
- С утра, - ответил я.
Ну…, я так и думал, - Степан решительно встал.
- Винтовку мою возьмешь, или со свом пойдешь? - спросил Степан.
- Со своим, - ответил я.
Степан вышел и быстро вернулся. Развернул сверток и поставил мой СКС у печки. Потом подошел и внимательно посмотрел на меня.
- Ты что, Орех?
- Не ходи туда. Не надо тебе туда ходить ,- Степан участливо закачал головой.
- Брось, Степа, - я взял старого бродягу за плечо, за Зайчика боишься, зря, ничего с твоим лашпаком не случится.
- Господь с тобой, - не в коне дело. Просто не нужно тебе туда. Не ходят там нормальное люди, худое место. Ты же сам знаешь.
Степан начал переставлять вещи с места на место.

4.

А Шелехов, что, по-твоему, ненормальный? - спросил я Степана.
- Да, ненормальный. И отец был у него ненормальный, февралем звали. Потому, как не хватало. И мать его, кто трезвый, стороной обходит.
- Ну, положим, мать его я хорошо знаю, - возразил я. И что? Людей лечит. Ходят слухи, что она ведьма. Что глаз у нее дурной. Что нельзя ей смотреть на детей малых и на скотину чужую. Так она и не лезет ни к кому. В затворе живет. Но когда худо, ведь к ней идут, не смотря на глаз ее, ведь лечит? И ты, Степа, забыл, как у нее на ведре с копытами сидел? Забыл, кто тебе геморрой вылечил? А я вот, помню, как ты из тайги на Зайчике лежа ехал.
- Да, лечит, а потом снова калечит. Сына-то своего, что вылечить-то не может? А?
Я знал, что у Сережи больные легкие. Давно застудил. Зимой искупался в реке, что ли?
- А говорят, что такие люди не могут свою родову лечить, только чужих лечат.
- Ладно, Степа, за мать Сережину, говорить не будем. Я ее сам знаю. Сам на тех ведрах сидел. А отца, почему февралем звали?
- Не хватало у него, как у февраля. Только у одного дней, а у другого мозгов, - Степа замялся. Странный он был. С Сережей хоть какая – некая, а собачка живет. А того даже кобели стороной оббегали. Столб нюхать боялись, на который он мочился. Охотился всегда один. Еще дальше, чем сын. В лицо, конечно, никто не называл, но февраль, но он и есть февраль.
Я знал, по слухам, что воевал, ранен был. По ранению пришел домой. Потом работал всю жизнь в лесу.
За разговором сборы закончились.
- Степа, как заходить лучше? Что вода, как дорога?
- Пойдешь тайгой, - отрезал Степан.

5.

Так, я мысленно представлял, как буду идти тайгой, а не дорогой. Нужно переправиться через реку. Она не замерзла. Плюс с десяток проток в пойме. Брода я не знал.
- А тебе и надо брод знать, - читая мои мысли, сказал Степа. Заяц все знает. Он и проведет. Подъедешь к броду, брось поводья и держись за луку крепче. Он на выходе рвануть может.
Степа достал с печи старый плакат с призывом защитить себя прививкой от клещевого энцефалита, перевернул его, взял карандаш, и, подумав секунду, ткнул пальцем в дальнюю стену хаты.
- Кара-пила там. Сориентировал стол, постелил плакат, нарисовал в правом нижнем углу собачью будку и приписал, «Наш дом».
Наступило одно из самых любимых занятий охотников – рисование карты и прокладывание маршрута.
Он живет в каждом охотнике и каждом таежном бродяге, он бередит душу и воспаляет воображение, он заставляет сбивать ноги и натирать лямками плечи, заставляет горько сожалеть и безумно радоваться жизни. И имя ему – «черный геодезист» !!
Степа раздувал щеки и разводил руки. Рисовал на карте огромные круги и стрелы. Присев, под что – то проползал, и втянув живот, протискивался во что – то узкое. Я смотрел завороженный на это действо и не верил, что в шестьдесят семь лет можно так увлеченно водить по пыльному плакату пальцем.
- Все понял, - выдохнул Степан?
- Нет.
- А я кому рисовал, - Степан ткнул пальцем в абракадабру?
- Где плотбище, - спросил я?
- Туут, - радостно ответил Степан и приложил к своей карте, ржавый, размером в половину спичечного коробка, ноготь.
- А изба в «Убитом»?
- Тууут, - еще радостнее ответил Степан.
- Обратно реку буду переходить у «Горелого»?
- Да.
- А от брода, если к избе Шелехова держать, Кара-пилу видно?
- В хорошую погоду видно.
- А затянет?
- Держи северо - восток, а как зайдешь в ключ, Зайчик сам поведет. Он не раз был на том зимовье, приведет.
- Завтра я заночую в урочище, - продолжал я пытать Степу.
- Да.
- А послезавтра?
- А послезавтра, поздно ночью, ты должен быть у Сережи.
- Вот ты загадал. Тайга! Как таежный дух впустит еще….
- А я не гадал. Мы так решили с Сережей, рассчитали.
Я улыбнулся Степану, и мы вышли покурить.
- Ну, раз так решили, значит, так тому и быть. А Зайчик выстрела боится? - спросил я.
- Нет, винтовку хоть между ухов клади, даром, что Зайцем назвали.
Я приставил к выходу карабин и понягу. Легли спать, а выезд наметили в шесть.
Утром Степа мне напомнил, чтобы не начудить на броде, не трогать Зайчика, он все сделает сам. Мы попрощались.
Так и вышло. Зайчик все сделал сам. И на второй день, уже поздно ночью, нас веселым лаем встретила Шелти. Зафыркала кобыла под навесом, из трубы снопом полетели искры. Сережа подбросил дров.

6.

Я подал хозяину карабин и слез с коня. Поздоровались. Сережа разбирал коня и снимал торока. Я разминал хрустящие ноги. Задали Зайчику корм и вошли в избу. Сережа махнул рукой на левую от дверей сторону. Я принялся свешивать на «свои» гвозди вещи и размещаться на «своих» нарах.
Умылся, взъерошил волосы и поставил на стол подарочек. Бутылку водочки в стекле. Сережа водил ложкой в бачке.
- Язык отварил для гостя и гречки напарил с жиром, будешь? - спросил Сережа.
- А то? Кто же откажется от такого угощения?
- Ну и хорошо.
Хозяин делово разложил я зык по чашкам, а гречку поставил на середину стола в бачке.
Мы выпили. Захмелев и распарившись, я и забыл, зачем ехал. Да и спрашивать не прилично, хозяин сам скажет, когда нужно будет. Судачили о моей дороге, о нынешнем сезоне, о проблемах в мировой экономике. На печке зашипела вода. Подошел пятилитровый чайник.
- Будем пить чай, - сказал Сережа и всыпал горсть заварки в чайник.

7.

Сережа разлил чай по кружкам.
- Малину любишь? - спросил он.
- Да, - ответил я.
Сережа поставил на стол чашку с малиной.
- Я тоже малину люблю, угощайся, - и он придвинул ко мне чашку.
На меня смотрел викинг с голубыми, детскими глазами и улыбался.
Я перевел взгляд с малины на него. Зимой на столе стояла чашка свежей малины, с ворсинками, совершенно живая и пахла июльским, таежным зноем.
- Откуда свежая ягода зимой.
- Эйры сегодня принесли, угостили.
У меня пересохло в горле и задрожали губы.
- Какие Эйры?
Ты забыл? Я же говорил тебе, что живу не совсем один. Ты хотел посмотреть. Вот я тебя и позвал. А ты молодец, приехал.
Я пил чай с малиной и думал, какой я молодец. Мне и присниться не могло, что события будут развиваться таким образом. Степа Орех отговаривал ехать. Слухи ходили, что Кара-пила дурное место.
Допили чай. Закурили.
- Завтра утром я тебе все покажу, - сказал Сережа.
- А вечером сегодня можно, - предложил я, решив, что лучше уж отмучиться сразу.
- Утром.
- Хорошо, - я обреченно кивнул.

8.

Спал я на удивление хорошо. Но мысль, что у Степана Шелехова не все дома, меня не покидала.
Утром вышел на улицу и заметил, что заметно похолодало. До того, на редкость мягкая и теплая зима, начинала забирать свое. Хорошо и плотно завтракали. Долго пили чай. Маленькая Шелти играла на улице с конем. Зайчик пугал ее, а она пугала Зайчика. Зайчик боялся и убегал. А она догоняла.
- Сережа, а кто они?
- Да такие же, как ты и я. Люди.
- А ты их давно знаешь?
- Я нет. Они меня давно. С ними отец долго жил, их тогда много было. Сейчас осталось мало.
- А где они живут, - не унимался я.
- Зимой в пещерах под пилой. Лето на озеринке стояли, в горах.
Мы ехали к подножию Кара-пилы верхами и я пытал Сергея. Он мне рассказывал про жизнь непонятных мне людей, про их быт, болезни, проблемы. Я слушал, смотрел на этого человека, и не мог понять, в здравом он уме, или нет. И все больше и больше приходил к мысли, что не знаю. Одно мне было ясно точно, что в деревне он, безусловно, был не «своим».
Трудно таким людям быть понятыми и принятыми в мирской суете.

9.

От неожиданности я чуть не вылетел из седла. Зайчик захрапел и приседая на задние ноги, начал сдавать назад.
- Тпрууууу, - Сережа схватил коня за узду.
Спешились.
- Дальше кони не пойдут, - сказал Сережа. По Зайчику шла мелкая дрожь. А тропа, ведущая к подножию Кара-пилы, сужалась.
- Тихо Заяц, - я поглаживал коня. Дрожь проходила.
Мы привязали коней под елкой и пошли пешком. Шелти осталась.
В самом ущелье было тихо, а над пилой ветер сочинял свои гимны.
- Что это? - спросил я, показывая на скелет марала.
- Кости.
Скелет был полностью в сборе и был абсолютно свежим. Создавалось впечатление, что он из зоологического музея, и, если бы я не отличал настоящих, живых костей, от пластиковых, я бы так и подумал. На костях не было ни одного кусочка мяса, ни одной жилки, ни одной кровинки. Как будто неведомая сила вытряхнула кости из плоти. Глазами я видел картинку, видел застывшую хвоинку в зубах животного, а вот ум, отказывался это принимать. Мне вспомнилась детская игрушка. На подставке с пятачком внизу, стояла коровка. Нажимая на пятачок, коровка складывалась и падала. Отпустищь клавишу - коровка поднималась. Скелет мне напомнил эту сложившуюся коровку.
- А почему они так? Целиком лежат? В сборе?
- Я не знаю, они всегда так делают.
Да-а-а, и ворон нет. Оно и понятно, им тут делать нечего.
Сережа мне показывал небольшое озерко в разложине и рассказывал, как здесь летом стояли Эйры. Я смотрел сверху и слушал. Мне представилась картина, как у зелено-голубого озерка ходят люди, дымят костры и вялится рыба. Воображение рисовало лики и облики.
- Идем, - чья-то рука легла мне на плечо. Я медленно обернулся.
- Пора уже, - сказал Сережа. Поздно.
Мы пошли обратно. Вниз.
- А где…
- Не знаю. Может быть, заняты чем, а может быть не захотели придти.
- Может меня не захотели видеть?
- Нет, не думаю.

10.

Весь вечер мы собирались. Нужно было закрывать избу и выходить в деревню. Мои руки и мой конь, в этом деле были не лишними. Утром убрали остатки на лабаз, попросили у доброго таежного духа выпустить нас из тайги и выехали. Кара-пила постепенно становилась все меньше и меньше, и вскоре, вовсе скрылась в облачной дымке.
Много за ту дорогу я услышал интересного, а главное почувствовал. Сережа оказался прекрасным рассказчиком и хорошим собеседником. Он отлично ходил, ориентировался, и, находясь с ним рядом, быстро понимаешь, кто в этой стае матерый, а кто переярок. С таким поводырем можно было ходить слепому. Я смотрел на эту грубоватую картину с неяркими красками в простенькой раме и видел за ее мазками тонкий и нежный, как батист, холст…
Мы стояли у «Пазика». Сережа меня провожал. Докуривали.
- А ведь Эйров нет, - сказал улыбаясь Сережа, а?
- Нет, - ответил я, они есть, просто их не все видят и они не всем показываются.
- Ты их увидишь.
Сергей пожал мне руку и попросил повернуться. Я повернулся.
- Это тебе подарочек,- сказал Сережа и засунул мне сверток в поняжку.
Дома я обнаружил в свертке два черных соболя. Это были соболя с Кара-пилы.

11.

В марте мне пришло от Степана письмо. В письме Степа писал, что зимой Сережа умер. Легкие были больные. Далее, просил приехать и сходить на Кара-пилу. Забрать с избы капканы и еще что-то, в письме Степан не писал, что, но я знал: Сережину винтовку. Степан обещал меня подождать внизу и помочь мне все вывезти.
В мае я приехал в деревню и сразу пошел на кладбище. Шел и вспоминал Сережу. Перед воротами столкнулся с двумя стариками. Я их не знал. Мы встретились взглядами и разошлись. Странные, лица суровые, а глаза, как у детей.
Я быстро нашел могильный холмик с крестом и табличкой. На табличке было написано, Сергей Шелехов и стояло две даты. На холмике лежал букет свежих цветков и пластина бересты. На бересте стояла чашечка свежей малины.



19.01.2011г.
Petr…sh

[ORA]

zveroboj
спасибо!отличный,интересный рассказ,одним махом прочел!на очереди дневник Андрея Хрущева,все никак не соберусь прочесть...

[zveroboj]

zveroboj
спасибо!отличный,интересный рассказ,одним махом прочел!на очереди дневник Андрея Хрущева,все никак не соберусь прочесть...

Почитай обязательно.

[zveroboj]

Маугли или большая охота.


После Киплинга, это слово я услышал на Севере Томской области. Так называли людей, согласных выполнять любую
работу, связанную с охотничьим промыслом. Чаще всего ,молодые люди брали на себя обязанности носильщика и стряпухи, кормили собак и мездрили добытую пушнину. При необходимости могли сходить в ближайший населенный пункт за продуктами и выпивкой. Вытаскивали, не жалея сил, с болот и гарей мясо. В качестве расчета-пара рыжих кошек–соболюшек, и «Маугли» был рад. Некоторые выполняли всю эту работу потому, что хотели быть причастными к великому действу, название которому-охота. Эти люди проходили, проползали и проплывали через любые препятствия, чтобы быть ближе к тем местам,где начинали строить охотничьи избы. Как стрелка компаса неизменно ориентируется на Север, так и они, где бы ни находились, обязательно обращены к охоте. Таким людям окружающие выносят окончательный диагноз - охотник.
С этим диагнозом я и распределился в небольшой районный центр Западной Сибири. Болезни нещадно косили моих лайчат, которых я с тупым остервенением продолжал покупать, каждому западнику заново отдавая себя, но мои ковровые лайки никак не хотели превращаться в таежных работяг. Я проматывал деньги, шляясь по выставкам в Томске и Новосибирске, ошивался у питомника западносибирских лаек в Кубовой,встречался с охотниками. С одним из таких охотников я и встретился в своем городе, более того, в своем доме. Высокого роста, с черной кудрявой шевелюрой,он сразу мне понравился. Я быстро прилип к нему и стал во всем ему подражать.Еще бы! Он самостоятельно охотился, имел собственный участок, собственных собак, добывал за сезон охоты с собаками до двух десятков соболей. У него была даже медвежья шкура. Он в пух и прах разнес мою охотничью амуницию, камня на камне не оставил , рассматривая мою обувь и рюкзак. Быстро оценив мою лаечку он заявил, что она останется без лап при первом легком чире. Понягу он рекомендовал изготовить побольше, потому что носить придется не только котелок и топор, но и мою «медвежатницу».
Оправившись от такого разноса, я принялся за экипировку таежника, ведь мне было обещано на следующий сезон тепленькое место «Маугли». За талоны на вино-водочные изделияя приобрел серую суконную куртку, сшил по образцу и подобию обувь. Знания инженера-конструктора были пущены на изготовление разборной лучковой пилы, ножа и топора, марки сталей, для которых я подбирал по каталогам заводской библиотеки. Магазинный кинжал был выложен в кухонный стол, к которому так никто и не прикоснулся. Шинельное сукно шло на пошив рукавиц и чулок. Оборонное производство позволяло изготовить все и из любого материала.
Сослуживцы относились с пониманием, считая мой вирус не опасным для окружающих. Шеф, первый мастер спорта в Сибири по водно-моторному спорту сам носил в себе подобный вирус. Он в течении двадцати лет подряд, на катере собственного изготовления, методично хлестал верховья реки Томь блеснами собственного изготовления. Дотошно прочесывал протоки старицы и плесы.
В семье было еще проще. Дети с выпученными глазами рассматривали обрывки кожи, сукна и брезента, разбросанные по квартире, не понимая, какая муха укусила папу. Жена говорила, что неплохо было бы послать собольи шапки и медвежье мясо родственникам, потому что, судя по моим приготовлениям, нам этого добра девать будет некуда. Я с трудом сохранял серьезный вид и продолжал точить, клепать, строгать. Когда все ложились спать, я запирался на кухне и с упоением читал Федосеева и Арсеньева, перечитывал Скалона и Буйлова. Воображение рисовало знакомство с Астафьевым и Пажетновым. Продираясь сквозь таежные дебри, я спасал от разъяренного медведя Кучеренко и Штильмарка, а моими собаками восхищались Гусев и Войлочниковы. Толчок в спину меня будил, и мне предлагалось убрать «макулатуру» и идти спать. Эта «макулатура» и сейчас занимает на моих полках почетное место.
Но время шло, подходил охотничий сезон. Закупались батарейки и фонарь, готовились справки для собак, укладывались вещи. И вот наступил тот долгожданный момент, когда мне сказали, что меня взять не могут. Вместо меня поедет другой человек, который достал автомобиль до места и этот же автомобиль их вывезет обратно. Мои услуги оказались не нужны. Слезы у меня стояли, где-то между переносицей и глазами. Комок подкатил к горлу. Мне было жалко себя. Год мечтаний и надежд был разбит, как грязный стакан об заплеванный пол. Дома все ходили молча, жалеть вслух меня никто не решался, собака, положив морду между лап, не сводила с меня глаз.
Этот охотничий отпуск я провел у родителей в Казахстане. Охотился на гуся и лисицу. Вернулся домой отдохнувший. Это был мой последний год, проведенный вне тайги. Дальше мой охотничий путик потянулся на Северный Сахалин и в горную тайгу Хакасии. Но это уже другая история.
Вернулся с Казахстана. Потянулись трудовые будни. По выходным я выбегал в окрестности пострелять зайчиков и косачей. Пару раздовелось побывать на охоте с гончими, но, не смотря на ее результативность, эта охота не оставила у меня сколько-нибудь ярких воспоминаний. Случайный человек, встреченный мной на вокзале с рюкзаком и лайкой, снова и снова переносил меня в таежные дебри, которые постоянно рисовало мое воображение.
Как-то вечером раздался звонок. Я открыл дверь и предложил войти человеку ввоенной форме. Выбежавшая на звонок собака, обнюхала майора и чихнула. Он сказал, что пришел по объявлению и хотел бы посмотреть объект продажи. Я действительно дал объявление о продаже ружья. МЦ 20-01, с надписью «промысловое», купленное специально для таежных охот,оказалось совершенно беспомощным на Казахстанских просторах. Я поспешил от него избавиться. Майор внимательно осмотрел оружие, ствол и затвор. Сказал, что в выходные ствол заберет. В прихожей, на сайгачьих рогах висела поняжка, нож с берестяной ручкой, бинокль. Майор мельком все осмотрел и спросил, где охочусь.Я сказал, что нигде на том и расстались.
Ввыходные покупатель пришел за оружием. В штатском он мне показался суховатым, немного заикающимся, незаметным человеком. Пришел со своим чехлом. Я предложил пройти и выпить чаю. Он сказал, что два месяца провел за Байкалом на Хамар Дабане. И все. На том расстались. Забегая вперед, я должен рассказать об этом майоре.
Выпускник Ленинградской Академии тыла и транспорта болтался по гарнизонам и точкам от Алтая до Приморья. Службе отдавался настолько, насколько этого требовал Устав, настоящей же его страстью была охота. Он был прекрасным собеседником и внимательным слушателем, пока речь не заходила о собаках или оружии. Он совершенно не выносил суждений о рабочих качествах лайки, если они не совпадали с его собственными. Тогда он вскакивал, переходил на «ВЫ», размахивал руками, говорил: « Вы ничего не понимаете в собаках и Вам вообще лучше заняться хомячками». Оружие-и того хуже: он становился демоном в человеческом обличии ,налетал на меня, говорил, что мои познания находятся на уровне рогатки, и ему -охотнику и офицеру-вообще не стоит тратить время на спор с дилетантом. Он был любимцем детей. На новогодних елках наряжался в шамана. В набедренной повязке, в торбасах, навешав на себя шнурки с медвежьими клыками и когтями, раскрасив лицо сажей и губной помадой, приводил детей в восторг. В точности таким оностался и сейчас.
Через четырнадцать лет, мы встретились с ним. Это было год назад в Тверской области, где он сейчас и проживает. Я увидел те же горы немыслимых моделей оружия, «ЛИЭНФИЛД», «Олень», гусятница восьмого калибра, что–то с раструбами. С диким огнем в глазах (это в пятьдесят два года), он показывал мне пули кустарного производства с волшебными свойствами. Вывалив из мешка кучу затворов, магазинов и ствольных коробок, он тыкал мне в нос какую-то железяку и доказывал, что это та самая вещь, которую он купил у «черных копателей» за бешеные деньги и теперь его карамультук, будет бить как кремлевские куранты. Показал он мне и своих лаек.Спросить-давно ли к нему прибились эти остроушки, я не решился. Он подался вперед, челюсть отвисла, глаза загорелись углями, он ждал. Я отметил достоинства собак: « Прекрасные головы, прогонистые, ну а хвосты.ы.ы!» Майор расслабился и улыбнулся: « Вот сколько тебе лет понадобилось, что бы ты понял, что мои собаки–лучшие!» Попробовал бы я не понять. Не собаки-ЗВЕРИ. Давят все, что в мехе, в пере и чешуе. Щенков у сук из-под хвоста разбирают. Под кобелей не собаки-львицы ложатся. Возражать смысла не имело.

Вот с этим человеком мне и предстояло охотиться шесть лет, в самые лихие для страны времена.
А тогда, в конце сентября, он еще раз заехал в гости и, выложив список вещей сказал, что выезд десятого октября, заходить в тайгу будем пятнадцатого-шестнадцатого, промысловый сезон открывается с двадцатого. На вокзалене обходимо быть в такой-то день и такой-то час. «До встречи на вокзале,Маугли!». Майор ушел. Внутри все заклокотало, я забегал по комнате, но, собравшись с мыслями пошел к телефонному аппарату звонить шефу. Шеф сказал, что если сдашь группу в срок, подпишешь и получишь рабочие синьки, можешь катиться к чертовой матери. В общем в очередной раз я ждал назначенный день.
Пасмурноеоктябрьское утро. Я с трудом поднимаюсь на железнодорожный мост. За плечами тяжелая поняга, в руках сумка и на поводке моя лаечка. Одет по-походному. Армейская ушанка, перешитая в полупальто шинелька и чирки.
Я никогда не стеснялся походной одежды. Встретивши человека в таком обмундировании, безошибочно определяю, к какому роду-племени он относится. Однажды в поезде я, выбирая место, где сесть, как-будто случайно подсел к человеку. Попутчик оказался петрографом, работником геологической партии, которая несколько сезонов стояла на какой-то из Тунгусок. Мы пили чай, заваренный собственным способом, за четыре часа перебросились лишь несколькими фразами. Расставаясь, крепко пожали друг другу руки. Я вспомнил тогда чьи-то слова: если два человека долго молчат при встрече, значит им много нужно сказать друг другу.
Я поставил подле лавочки сумку и стал выбираться из лямок поняги. Резкий рывок собаки чуть не опрокинул меня. У лаечки в зубах хлопал крыльями голубь.Бесшабашные птицы, взлетев, тут же опустились. Собака знала, что я заставлю бросить птицу, и отпустила сама, но всем свом видом показывала, что она их ловила и ловить будет, потому как не положено пернатым путаться в ногах охотницкой собаки. Я привязал ее к дужке поняги и сел. На привокзальной площади никого не было. У меня в запасе было два часа. Мне очень хотелось, чтобы меня увидел кто-нибудь из знакомых, и спросил, куда я собрался. Я, конечно бы, ответил, что очень далеко, на поезде,в жуткие таежные дебри, охотится на медведя. Но никого не было. Сейчас, когда засосала грязь, и засосал быт, когда дети начинают выходить замуж и жениться, я дико, до безумия, завидую тем людям на вокзалах, которые отправляются в свое первое охотничье путешествие.
Несколько человек с противоположной стороны поднимались на мост, пришел автобус. Последним, сгорбившись под своим мешком, и совершенно непонятным чудовищем на поводке шел майор.
- Пришел, «Маугли»?
- Здравствуйте,-ответил я.
- Ты, поди, ночевал тут? - Майор прошел мимо и привязал своего зверя к чугунной ограде. Рядом поставил рюкзак и огромный куль.
- За билетами ходил?
- Нет, нужны твой паспорт и собачья справка, да я толком и не знаю куда едем. Жене дал твой домашний адрес и все.
- Оттуда дашь телеграмму, где ты находишься и как себя чувствуешь, а когда вернемся, покажешься психиатру, -отрезал Майор и ушел за билетами.
Отойдя на несколько шагов он обернулся и произнес: к собаке не подходи, разорвет в один секунд.
Могучий кобель волчьей масти лег на бетон и стал наблюдать за человеком без определенного пола и возраста, промышлявшего бутылками. Вернулся Майор с билетами и багажными квитанциями по двадцать килограммов каждая на собак.
- Вы не у пограничников его украли? - спросил я, глядя на кобеля.
- Острить после сезона будешь,- ответил майор.- Я привез его с горного Алтая. У него сильная судьба, погибло два его хозяина, будет время, расскажу.
Мы начали продвигаться к платформе. Счастливее меня человека не было. Посадка прошл ауспешно, вагон был полупустой.
Лаечку я оставил с собой, привязав за стойку стола, а зверь был привязан в тамбуре рабочем, там не курят. Мы сели завтракать. Майор, доставая бутылку спирта «ROYAL», вспоминал, что забыл. Он достал, заранее припасенную воду развел спирт.
- Ты как?
- Неразбавленный, - сдуру ответил я.
- Я вижу, ты мужчина решительный,- сказал майор,- но не старайся быть похожим на старого чекеровщика, пей как все нормальные люди.
Он налил мне разведенный спирт и мы выпили за удачу. Плотно позавтракали, я ведь утром ничего не ел: не мог, как перед экзаменом. Я собрался пойти покурить, но проводница, сославшись на то, что боится собак, попросила набрать угля и протянула мне ведро и совок. Я открыл шкаф и потянулся за ведром. Дальше все произошло очень быстро. Зверь отрезал мне выход, и через намордник, который былявно ему великоват, успел мне прищемить ладонь и предплечье. От неожиданности я отпрыгнул назад. Зверь спокойно лег на место: все-он выиграл. Я потащился искать аптечку, майор занес уголь и сказал, что углем дальше будет заниматься он сам.
К концу пути отличилась и лаечка. Поезд подходил к пункту назначения, и проводники позволили себе расслабиться. Один из них постоянно норовил поговорить с моей лаечкой, и приласкать ее. И если обращение к ней чужого человека она рыча сносила, то протянутую руку-нет. Я попросил собаку оставить в покое и собирался накинуть ей намордник. Проводник наклонился ниже, норовя что-то сказать собаке. За лицо она его схватить не успела, а вот за ворот служебной рубашки поймала крепко. Разнимал их майор. Покрасневший и размахивающий руками проводник удалился. Я всенародно ругал собаку, а она хитро смотрела на меня. Исключительно чувствуя интонацию, она безошибочно определяла, ругают ее или нет. Я ругал ее для окружающих, несобачники принимают это за чистую монету.
- Вот-вот, так и портят собак,- проворчал Майор.
- Я могу ее серьезно наказать, но это не принесет результатов, она будет делать то же самое только в еще более изощренной форме.
С тех пор я внимательно слежу за своими собаками и у меня ни разу не было, сколько-нибудь, серьезного инцидента.
Мы прибыли к месту назначения. Автобус шел в шесть часов утра. Три с половиной часа в ПАЗике я провел у окошка, сравнивал, то, что видел, с тем, о чем читал. Господи, как я был счастлив. Я видел это все впервые. Могильники, отары овец, стада бычков, за перевалом огромные сопки и покрытые снегом вершины. Дикий контраст. Я дергал майора. Он дремал. Внутри меня все трепетало, я погрузился в мечты. Взгляд выискивал в лесу зверей и птиц. Мне кажется, что я даже увидел медведя, но майор не увидел ничего. Автобус пересек мост, долго еще вилял по пойме, пересек несколько ручьев и въехал в поселок.
Красные листвяжные поленницы дров ровными рядами сложены вдоль домов. Дым нехотя выползал из печных труб. Над строением в центре поселка лениво висит красный флаг. Я сразу стал выискивать могучих зверовых лаек и бородатых мужиков с ружьями наперевес, но почему-то ничего подобного я не заметил.
- Приехали,- сказал водитель.
Опять навьючившись, мы выступили.
- Теперь слушай меня внимательно,-сказал Майор, - тут другая цена слову. Больше молчи и меньше говори.
Мы стояли у калитки. На крыльцо вышел парень лет тридцати пяти, в очках, в вязанном свитере и армейских штанах с накладными карманами.
- Нууу, держись, тайга, город приехал! Готовь, милая, на стол, мужики прибыли,- широко улыбаясь, сказал он.
- Телеграмму получил? - спросил майор.
- Все нормально, старик, давайте проходите в дом, сгружайте вещи, собак - под навес.
Из- под навеса надвигался на нас черной масти кобель. Желтый, волчий глаз, брусковатая морда,серповидный хвост. Это все стояло дыбом и не предвещало ничего хорошего. Мою лаечку он не замечал, объектом его внимания был зверь, который на натянутом поводке поднялся на дыбы, захрипел и оскалил фарфоровые клыки.
- Иди на место,- хозяин спустился скрыльца и отвел собаку в вольер.
- Ну, не хватало в сезон собак рваными завозить,- он улыбнулся.
Мы разместили собак, стаскали на веранду вещи, и прошли в дом.
Собаки были сутки не кормлены. Майор и хозяин занялись собаками.
- Свою корми сам,- ей в чашке, что поменьше.
Мы накормили собак, умылись, переоделись в дальней комнате в домашнее и сели обедать, понятное дело, с водочкой. Хозяин объяснил нам обстановку с бумагами, договорами, лицензиями и выдал мне промысловый охотничий билет в буферную зону заповедника.
- Белка нынче есть, зверь тоже встречается. Поохотитесь. Я буду раз в две недельки к вам заглядывать. Основной запас продуктов я завез на ту избу, где будете стоять, но на мои харчи сильно не рассчитывайте: мне после вас еще три месяца стоять. Сам буду бегать между остальными избами, буду бить зверя и намечать новые путики. Белку по кедрачам отобьет, загляну, приму по правилам пушнину. Орех нынче богатый, паданки полно, потому что ветра были. Медведь весь в кедрачах сейчас. Свежим снежком протропите его, он потихоньку к постелям начнет пробираться. Сразу и поймете, что да почему. Мне расскажете. Две сетешки висят, бросьте в заводи, хариус и ленок, не все скатились, к вашей перловке пара рыбок будет. Вот, однако, и все. Да! Керосинка, колун, топор - в условленном месте. Стекло в керосинку на этой избе последнее, берегите. Солярка во фляге,туда мыши нападали, выбросите. В общем, если с башкой, то сезон должен быть неплохой.
Мы все вышли курить на веранду. На сегодня было решено закупить недостающие продукты: жиры, чай, сало, хлеб, сладкое, овощи, обязательно чеснок, муку, макаронные изделия, что-то дешевое собакам на первое время. Еще надо было насушить сухарей. Хозяин с майором ушли в промхоз договариваться насчет машины и доделать документы.
Я с мешком и понягой за плечами пошел в магазин. По дороге силился понять, каким образом надо отбить белку по кедрачам? Что я должен понять, когда протроплю медведя? Я решил все вопросы адресовать вечером майору и, поднявшись по деревянным ступенькам, потянул ручку двери магазина на себя.Две собачонки отскочили от двери и пропустили меня в магазин. Магазин был пуст.Продавщица подметала. - Вам что?
- Хлеба.
- После трех,- она поправила шарф на голове и снова взялась за веник. Я побрел домой. Хлеб в поселок возят издалека, может и не быть. Мне так сказала хозяина жена, библиотекарь: « Да и хлеб-то у нас, честно говоря, неважный. Когда-то свой пекли. Наш хлеб славился. Вам бы заказать специально нужно, в тайгу хороший хлеб брать надо». «Странная»,- подумал я тогда. А сейчас я вспоминаю поселок Некрасовка, на Сахалине - какой хороший там хлеб! Вспоминаю Ячменюху, в верховьях Томи,- не проходили мимо на катере никогда, не заехав за хлебом. Есть в России-Матушке места хлебом славные.
Пришли мужики.
- Машина будет в восемь, везет вам. Машина пойдет мимо участка, там уйдет за перевал. Вас высадит прямо напротив избы. Но ехать одному с собаками придется на платформе. В кабине будет уже двое. Пакуйтесь. Я топлю баню,- закончил хозяин.
Майор, с учетом новых условий транспортировки, принялся паковать вещи, а я вновь отправился в магазин, увязал рюкзак с крупами, жирами и чаем. Пряники, дешевые конфеты и сахар мне взвесили в специально сшитые для этого мешки. Рассчитавшись с продавцом, я рассматривал полки магазина.
- Фитиль в лампу возьми,- сказала продавец,- да, сантиметров пятьдесят, она лучше знала, чего я не докупил.
Удивительна вещь-эти сельские магазинчики: все под рукой. Вина стоят вперемешку с паяльными лампами, пуговицы, наперстки, нитки-с запасными частями к бензопиле «Дружба» и мопеду «Рига». Китайский пуховик-перьевик перекинут через казацкое седло и ценник у них один. Если ты надежный мужик, водку дадут в долг, а если нет, то можешь и за деньги не взять. В магазине узнаешь прогноз погоды и все новости: кто родил, а у кого отелилась. Тебе подскажут, что зубной кабинет приедет в пятницу, но с утра не приходить, смотреть сначала будут школьников.
- Городской, в тайгу собрался? – я обернулсяна голос.
Мужичонка лет пятидесяти смотрел на меня.
- Белковатьбудешь, аль зверовать? - он не дал мне ответить, да я и не знал, что отвечать. - ты, я вижу, парень не скупой, возьми бутылочку красненького.
- Не дам,- отрезала продавщица. Вторую неделю в ко мне ходишь. Мужики трезвехоньки все, в тайгу заезжают. У тебя еще шмотки не собраны. Завтра - послезавтра всех завозить начнут, а ты с голой задницей побежишь за машиной?! Не дам, и делу крест !!
- Ты, я смотрю, Степа себе опять спонсора ищешь? – в магазин ввалились Хозяин и майор. - Силишна, дай ему бутылку «Арпачая», один хрен не успокоится. А ты, Степа, складывай кули,послезавтра всех завозить буду.
Мы вышли из магазина и хозяин сказал:
- Тебе повезло, серьезного увидел охотника. Медведей колотит. Собаки у него добрые. На мишаках верхом ездят. Пьет редко, правда помногу.
- Да брось ты, нашел собак! - Майор не выдержал похвалы чужим собакам.
Подошли к дому. Вещи были аккуратно уложены. Хозяйка занималась ужином, а мы, собрав полотенца, пошли в баню. Перед вторым заходом растерлись пихтовым маслом. Майор до одури лупасил себя веником,мы не выдержали.
- Парится так, что выключатели плавятся, а в лоб бьет, щеки лопаются,- шутил хозяин и продолжал.
- В первые дни, когда утром выходишь из избы, лишнее шматье на себя не пяль, поднимешь в косогор,почувствуешь - прохладно, вот тогда и достань из поняжки свитерок. Иначе взмокнешь, весь день в сыром будешь. Я смотрел твои вещи - неплохо собрался, поняжку мне такую же сделай, понравилась. Я улыбнулся. И еще. Я там у тебя кое-что выбросил на чердак, обратно поедешь - заберешь. В тайгу берут не то, что не мокнет, а то, что быстро сохнет. Занимайся только белкой, азбука, букварь для молодой собаки. Недели через две заберу тебя на недельку с собой. Заниматься будем только ходовой охотой на зверя. Ну и соболь, само собой, разумеется.
Похвалив баньку, мы вышли. Настроение было-цветов не надо. Разговор в бане с хозяином заставлял меня жить и работать с новой силой. После завтрака ( моченая брусника, домашняя сметана, отварная сохатина- вот это завтрак!), я выгуливал лаечку. Майор выносил кули. Подошел лесовоз. Я устроился с собаками и мешками на платформе. Традиционное: «Ни пуха- ни пера!» Все, поехали...
Путь наш пролегал вдоль горной таежной речки. На горизонте возвышались сопки, вершины которых были уже белыми. Ближе можно было рассмотреть, как кудрявые кедрачи заползали по склонам, и, кое- где, достигали скалистых уступов. Но взгляд постоянно останавливался на лиственницах. Я никогда таких лиственниц не видел. Их могучие силуэты заставляли смотреть на них, они возвышались над всем, что мог охватить глаз. Росли поодиночке, и мне казалось, на одинаковом расстоянии друг от друга. Я поймал себя на мысли, что воспринимаю их не в общей массе кедрачей, осинников и ельников, а кождое дерево в отдельности. Обнаженные и искореженные, они не качались на ветру, и невозможно было представить, как из стройной листвяночки, с пуховой и ароматной хвоей, время вытесывает этаких исполинов. Это - самое мудрое дерево, оттого оно и самое печальное.
Мысли мои прервал сигнал автомобиля. С дороги,важно вышагивая сошел глухарь. Мы еще несколько раз видели птиц. Сезонная смена корма заставляет их выходить на галечники.
Машина пересекли несколько мелких речушек притоков и с шумом выкатились на каменистую косу. Я отстегнул собак, растер онемевшие ноги и спрыгнул с платформы. Собаки, сделав свои дела, умчались в пойменные заросли. Сгрузили вещи. Попрощались с веселыми парнями.
Избушка находилась на той стороне реки, метрах в двухстах, на ручье, но путь до нее занял весь оставшийся день. Перейти реку в брод оказалось невозможным, нам было не выстоять в быстром горном потоке. Часть груза мы спрятали в зарослях, уложив в бочки, укрыв полиэтиленом и завалив камнями. Спадет вода и все можно будет легко перетаскать. Взяв все необходимое и небольшой запас продуктов, мы пошли вкруговую через мост. У моста сделали небольшой привал. Умывшись в реке, я оценил достоинства воды. Тугой как резина поток огибал большой камень, затем приседал и превращался в бурун, сбрасывая с себя пену в затишье за камнем. В это место напрашивалась блесна. Майор угадал мои мысли: - Сейчас, конечно, той рыбы уже нет, но на шесть килограмм в том году таймешка вываживал. Мы развели небольшой костерок прямо на камушках. Повесили армейский котелок. По дну шуршали камни.
- Майор, куда камни тащит? Веками тащит,а никуда не выносит?
- Ну ты даешь! Они истираются друг одруга, и получается песок. Видишь, какие камушки гладкие и округлые. Ты тоже со временем округлеешь, острые углы обточатся, колючки пообламываются. Ты вон какой, заершенный.
Майор достал два бич-пакета с надписью «Суп вермишелевый с мясом», всыпал в воду и перемешал. Пообедали. Я полулежа на шинельке, допивал чай.
- Раненько тебя на сладкое потянуло, в конце сезона замурзанная «дунькина радость» идет за добрую плитку шоколада,- сказал майор.
Мост. Стойки стояли в срубах и были обложены булыжником. Сам был сложен из лафета и стянут тросами и скобами. Не одну сотню лесовозов выдержала спина этого бедолаги. Тяжелая техника выволакивала из леса все, что может продано и обменяно. Сейчас меня радуют разрушенные мосты и непроезжие дороги. Но тогда я был рад возможности легко и свободно перейти реку. У реки еще оказалось два небольших притока на той стороне. Один перешли легко. На втором начерпали воды, но поменяв портянки, двинулись дальше. Огибая прижимы , к вечеру дошли до избы. Трудно добавить к тому, что уже написано об избах. Но это была первая изба, которую я встретил в тайге. А глаза видящего - не уши слышащего.
Рублена в полный рост, в лапу. Строганные пол и потолок. Двухскатная крыша. Крыта рубероидом. На два окна. Нижние два венца из лиственницы. Широкие нары с двух сторон. Два стола - рабочий и обеденный. Добрая печка, обложенная камнем из реки. Разномастная посуда, таз на чурке под умывальником. Осколок зеркала. Навес. Хороший запас дров. Свернутые матрасы на веревках под потолком. Вкруговую полки. Над окном насаженная на гвоздь записка с грозным предупреждением помнить о тех, кто придет в избу после тебя. С припиской: «Вор - находка для медведя».
Мы затопили печь и сварили кашу себе и собакам. Все работы по устройству было решено оставить на завтра. Выпив спиртяшки и поев каши, пали спать. Уткнувшись в угол, где пробивалась струйка свежего воздуха, я уснул. Я был дома.
Я благодарен судьбе за то, за то, что она свела меня с удивительными людьми. За то, что мне выпало счастье испытать себя на охотничьих просторах: я прошел от поселка Эхаби до мыса Елизаветы на Сахалине.

От станции Лужба Кемеровской области через Кузнецкий Алатау до хутора Гайдаровский в Хакасии; поразился однообразию Томского Севера, проходя через Екатерининский шлюз и пытаясь попасть из бассейна Оби в бассейн Енисея. Оставшись в случайной избе на ночлег, я в пакете обнаружил груду шприцев и ампул инсулина. Думаю, что не жажда наживы вела этого охотника в лес.
Был мой первый зверь . Купался в ледяной воде, спасая мою лаечку из - подо льда. Но я ни разу не пожалел о том, что взял в руки охотничье ружье, ни разу не отказал человеку, если он просил меня взять с собой на охоту. Нет ничего хуже обманутой надежды. После охот, прощаясь с друзьями и выпивая рюмочку водки, мы всегда желаем друг другу встретиться на новых охотах. И настоящего охотничьего ФАРТА. Этого я и желаю ВАМ!.
P.S. На утро, после первой ночи в избушке, майор сказал, что я ночью разговаривал во сне. Маугли во сне стрелял.

[zveroboj]

Отрывок из повести Андрея Карпова "Напарник"


Скоро Сергей стоял уже одетый, на лыжах, на площадке у зимовья, готовый идти на борьбу с шатуном. В левой руке у него был топор со скрученной в кольцо петлёй и верёвка с привязанным к ней потаском, готовым волочиться по лыжне, оставляя за собой пахучий след. А в правой он держал за погон СКС, раздумывая над тем, как его надеть — кинуть на плечо, где тот может сползти, или одеть через плечо, откуда его надо будет скинуть на полторы секунды дольше...

Решив: «Пусть лучше не мешает», — Сергей кинул карабин через голову, подхватил правой рукой таяк и развернул лыжи на путик в сторону Полной.
Он сделал десяток шагов от зимовья, когда обернулся и позвал Гольчика. Кобель, бегавший у избушки, мгновенно отозвался на зов и, проворно обогнав хозяина, резво побежал по заснеженной лыжне. Сергей тут же двинулся за ним, повернув голову назад в желании увидеть, как там волочится потаск. Убедившись, что тот ползёт нормально, поднял глаза и глянул вперёд…
«Не понял! А где наживка? — тряхнул он головой, внимательно вглядываясь в ближайшую ловушку, срубленную в полусотне метров от зимовья, но чётко не видимую оттуда. — Там ведь висело целое стегно!» — подумал он, начиная догадываться, кто это стегно стянул.

«Так он уже здесь был!» — глядя на подбегающую к ловушке собаку, почти спокойно отметил Сергей.
Гольчик сунулся головой сбоку от капкана и завертелся на одном месте, что-то внимательно вынюхивая. Заснеженные кусты пока скрывали от глаз то, что его заинтересовало, но, подойдя вплотную, он увидел, что кобель вынюхивает большую свежую лёжку, протаявшую в глубину на треть метра, от которой дальше по лыжне тянулась цепочка огромных следов, почти паривших от свежести.
Волнение начало охватывать охотника, и он остановился, глядя на собаку, следы и лёжку.
«Так он лежал здесь больше полутора суток, а сдвинулся только сейчас!» — мелькнуло в голове у Сергея, и что-то засосало под ложечкой. Он повернул голову к зимовью и, глядя на него глазами затаившегося медведя, увидел, что с этого места всё просматривается как на ладони.
«Вот чёрт, он всё видел! — почему-то успокаиваясь, подумал Сергей, но вдруг заметил себя, выскакивающего ночью голышом на мороз, и по спине его пробежал холодок: — Подкрался, один прыжок, и тебя на свете больше нету!».
«И сторона подветренная – Гольчик не учуял».
«Чувствовал ведь вонючку из тамбура, но испугался подойти», — вновь успокаиваясь, подумал он, и без опаски пошел вслед за медведем, вглядываясь вперёд.
Кобель быстро, прямо по лыжам, обогнал его и скоро побежал по лыжне. Но, проскочив лишь три десятка метров, остановился как вкопанный, громко и отрывисто залаяв.
«Причуял или увидел!» — сразу сообразил Сергей, мгновенно бросив на снег всё, что было у него в руках. Сунув в снег рукавицы и оставшись в одних тонких перчатках, одним заученным годами движением скинул с себя карабин и, поднимая его к плечу, спустил большим пальцем правой руки скобу предохранителя. И только сейчас, полностью готовый к выстрелу, начал оценивать ситуацию.
Видимость была никчемной — собаку прикрывал куст, пригнутый к лыжне тяжестью снега, и ему ничего не оставалось, как дойти до него. Теперь он всё видел отлично. Гольчик стоял боком в конце прямого участка лыжни, имеющей посередине заметный перелом. Дальше лыжня ныряла влево за невысокую, но разлапистую и основательно заваленную снегом ёль. От собаки его отделяло только два десятка метров, и Сергей понял, что вот здесь всё и случится. Это был не раз уже им испытанный в жизни момент, когда он точно знал, что зверь выйдет, и выйдет именно здесь. Но в тех, прошлых охотах, ни разу не бывало шатуна, для которого победа в схватке означала продолжение жизни. Гормон под названием адреналин застал врасплох сердце Сергея, и оно затрепыхалось раненой птицей, стремясь выскочить из груди. На лбу и ладонях выступила испарина, и лёгкий непрекращающийся озноб охватил всё его тело.
«Да я же так не попаду!» — мысленно крикнул он себе, и этот крик успокоил его, превратив в само хладнокровие.
Время шло. Гольчик, глядя вперёд, спокойно, громко и без эмоций куда-то лаял, как всегда лаял глухаря или загнанного соболя. А его хозяин стоял в расслабленной позе, с приопущенным карабином в руках, стараясь осмыслить, куда ему лучше стрелять. Не то! Не то оружие было у него в руках, с каким надо ходить на медведя! Патрон, изобретённый для отстрела людей, крупного зверя сразу не останавливал – не давал шока. Надежда была лишь на десяток добрых мóлодцев, в шахматном порядке заполнивших магазин, готовых по первому зову заменить исполнившего свой долг собрата,
«В лоб стрелять бесполезно – пуля срикошетит, пару раз такой опыт уже был! Придётся бить в холку, точно над головой, попытаться перебить позвоночник!» — окончательно и бесповоротно принял решение Сергей. Теперь он был готов всецело к встрече со зверем.
Но время шло, минуты тянулись, и ничего не происходило! Сергей уже начал подмерзать, не сводя глаз с лающего Гольчика, когда поймал себя на мысли, что всё это начинает ему докучать.
«Ну, иди же! Иди! Что тебе, слону, эта Моська! Жрать ведь хочешь – два с лишним месяца голодный! Вот собачатинкой и попробуй закусить!» — начал Сергей мысленно подманивать медведя. И вдруг увидел, как Гольчик бросил быстрый взгляд в его сторону; лай резко изменился, став глухим и подвывающе-злобным, кобель заплясал на месте как необъезженный конь, вновь бросая быстрые взгляды то вперёд, то на хозяина, и сорвался ему навстречу. Тот вскинул к плечу карабин и мушкой в приямке целика поймал место, откуда должен был выскочить зверь. Левее ёлки мелькнуло бурым, и Сергей, весь в напряжении, стал ждать, когда туша появится из-за поворота. Растянутое до этого, как резина, время вмиг сжалось для него, и он стал видеть всё словно при замедленной съёмке. Где вместо шатуна на мушке оказалась… подёргивающаяся в такт лая голова Гольчика! Понимая, что тот встал как раз на переломе лыжни, и осознавая, что на оклик «Гольчик, падай!» нужны доли секунды, которых у него больше нет, уже не сомневался, что через мгновение вместе со зверем расстреляет свою собаку.
Медведь вылетел из-за поворота словно поезд со всей своей курьерской скоростью. Такой же огромный и неумолимо приближающийся. Закончив предыдущий прыжок на том месте, где стоял до этого кобель, он с силой оттолкнулся, готовый в следующем прыжке достать ненавистную собаку, но уже в полёте увидел стоящего за ней человека. И он вскинулся, чтобы встать на дыбы и всей своей мощью напугать ненавистных пришельцев, показав им, кто здесь Хозяин Тайги! Но что-то блеснуло в руках у двуногого, и страшный удар потряс его тело.

Мушка спокойно лежала над ушами дергавшейся головы собаки, и Сергей не уловил момента, когда медведь какую-то долю секунды находился к нему чуть боком, и можно было выпустить пулю по шее у среза головы, в надежде, что она найдёт сердце шатуна, или хотя бы отстегнёт его правую переднюю ногу. Гольчик заслонил собой зверя, и теперь он видел только неотвратимо нарастающую голову и стоящую дыбом шерсть холки, прикрывавшую позвоночник, перебив который, только и можно было нападающего остановить. Уже готовый туда ударить, Сергей вдруг увидел, как зверь вскинулся весь, нарастая всей массой и обнажая могучую грудь. Не теряя больше ни мгновения, мушка упала между ушей на голову собаки, и Сергей нажал на спуск. Пуля, вырвавшись на свободу из канала ствола, ударила косолапому в челюсть, выбив из неё кусок кости, и, кувыркаясь, ринулась дальше рвать плоть, пробив при этом как детским кулачком большое медвежье сердце.
От того, как Потап содрогнулся, Сергей понял, что попал удачно, и надо добавлять, пока тот не упадёт, но больше не видел и не слышал Гольчика, исчезнувшего вместе с выстрелом из его поля зрения. Это кольнуло сердце, и он позволил себе в столь критический момент завалить вправо уже нацеленный карабин и глянуть вниз под левую руку. Живой и невредимый кобель, не переставая лаять, втискивался всем телом в лыжню, превращаясь в сжатую пружину, готовую выстрелить в сторону или от атакующего его медведя.
Поняв, что не навредит собаке, Сергей кинул мушку перед правой лопаткой зверя и два раза подряд выстрелил в уже падающего шатуна.
Снег вздыбился фонтаном и поглотил утонувшего в нём зверя. На лыжне осталась лишь так и не сошедшая со своего места, уже спокойнее лающая собака, далее которой виднелся справа чуть буреющий снежный бугор.
Выждав какое-то время, не отнимая от плеча оружия, Сергей пошел вперёд, но, не доходя до собаки, увидел, как снег впереди зашевелился, и из него показалась здоровенная голова. Не мешкая ни секунды, он вскинул карабин и всадил пулю перед разорванным в драках ухом медведя. Та сразу безжизненно пала.
«Контрольный выстрел!» — мелькнуло в голове и, забросив карабин на плечо, прямо через Гольчика Сергей пошел к поверженному шатуну. Кобель, не стерпевший этого, в два прыжка, скользнув когтями по лыжам, обогнал его и с ходу вцепился в ухо зверя.
— Ф-фу-у! Пош-шёл отсюда! – угрожающе прошипел охотник, откидывая собаку лыжей. Но тот, не обращая внимания, с рычанием схватил медведя за брылю и начал рвать её, бешено крутя головой.
— Да пошел ты отсюда! Кому сказал! – закричал на него Сергей, откидывая собаку таяком. Но Гольчик резво оббежал медведя и принялся разрывать его промежность, отплёвываясь шерстью.
«Да и хрен с тобой! Рви!» — подумал Сергей, решив, что тот это заслужил…

[ORA]

Почитай обязательно.

прочел.Очень жаль главного героя,таких людей мало в наше время...

[vertel-lv]

Наверное, кое-кто уже читал мой рассказ, у них прошу пардон. А так, чисто в медвежью тему...


Ч Е Р Н Ы Ш

Из всех зверей, которых я впервые увидел в цирке, было жалко почему-то только медведей. Тигры и львы, так грозно рычали, раскрывая свои огромные пасти, что весь я сжимался от страха и каждой своей клеточкой был на стороне безумно храброго дрессировщика, зашедшего в клетку с одним хлыстом.
А медведи всё делали молча, как-то виновато - безропотно, будто провинившиеся школьники, и даже их кувырки через голову и танцы на задних лапах не вызвали у меня никакого веселья.
Много лет спустя, когда довелось увидеть хозяина тайги на воле без намордника, я очень скоро понял, что он совсем не похож на узников цирка и что это самое красивое животное в наших лесах. Не раз потом задумывался, почему душа стала так неравнодушна к этому серьезному зверю, но так до конца и не смог разобраться
Как-то над крышей своего лесного дома я натянул капроновый шнур для ласточек, чтобы у них была возможность усаживаться всей компанией. Не зря говорят, что всякое доброе дело вознаграждается. Теперь по утрам, просыпаясь, я прислушивался не только к щебету ласточек, но и к музыке, которую издавал натянутый шнур. И, если необычный музыкальный инструмент молчал - это значило, что ветру надоело гонять по небу облака, и он решил где-нибудь в укромном местечке полежать на боку.
В то утро над крышей дома ветер не просто бодрствовал, а неистово играл на необычной однострунной виолончели, заставляя её петь, стонать и плакать с каким-то цыганским надрывом. Это было что-то новое.
На улице я понял – все планы отменяются, надо спешить к машине. Она была оставлена из-за колдобин прямо на лесной дороге, и в такую штормягу любая подгнившая сухарина могла испытать на прочность мой драгоценный жигуль.
Ветер крепчал с каждой минутой. Сначала я даже с интересом наблюдал, как гнутся высокие ели, недовольно размахивая густыми лапами, словно руками. Но когда совсем рядом, подминая под себя молодые деревья, рухнула сухоствольная осина, а спустя какое-то время упала огромная ель, обнажив под корнями многопудовые валуны, мне стало не по себе. Пришлось двинуть на край вырубки и держаться подальше от стены леса.
На вырубке действительно черт мог ногу сломать. Я шел, преодолевая буераки, оставленные лесорубами, стараясь не сломать свою собственную.
Обойдя в одном месте небольшую куртинку молодых елочек, по счастливой случайности не размячканных тракторами, глянул вперед и… в то же мгновение кто-то дал моим ногам команду – «стоп машина»! Я мог бы поклясться - сознание к этой команде никакого отношения не имело.
Метрах в тридцати прямо мне на встречу шел, ничего не замечая, черный, как крыло ворона, медведь.
Удивительно, но всякий раз, внезапно увидев «хозяина тайги», во мне срабатывает какой-то переключатель. В одну секунду всё сразу исчезает. Остается только этот зверь, забываешь даже куда и зачем шел.
Много раз я пытался разгадать загадку, почему у человека на медведя такая реакция? Неужели всякий раз срабатывает пещерный страх, доставшийся от предков?
Да, наверное, это он леденит нашу кровь и поднимает волосы дыбом. Однако мало ли опасностей встречается в жизни, но реагируем мы не так ошалело! Видимо, есть еще какая-то тайна в наших отношениях с хозяином тайги, разгадать которую не просто, но которая всякий раз заставляет сработать тот переключатель внутри нас от одной мысли: медведь! Вот он, настоящий, совсем рядом!
Не отдавая себе отчета, я сорвал с плеча ружье, но тут же вспомнил, что кроме дробовых патронов с собой ничего нет. Впрочем, если бы и были пулевые заряды, они нужны были бы только для поддержания духа. Когда-то мы с приятелем победили одного косолапого, и с тех пор для меня вопрос охоты на него закрыт раз и навсегда.
Стараясь перекрыть шум леса, я крикнул – Эй! Куда прешь? Но медведь не среагировал, в прямом смысле он даже ухом не повел. Пришлось рявкнуть во всю глотку, потому что расстояние между нами становилось щекотливым. На этот раз медведь все-таки что-то услышал и остановился. Пытаясь выяснить причину непонятного звука, начал приподниматься на задних лапах, усердно втягивая воздух и стараясь поймать запах. В то мгновение, когда до него дошло, что перед ним человек, он… Нет, это надо было видеть! Ни один зверь не умеет так складываться пополам, чтобы задние лапы всё ещё шли вперед, а передние уже делали прыжок назад! Впервые увидев такой разворот, поражаешься невероятной пластике этого массивного животного, напоминающего очертаниями своего близкого родственника Винни Пуха.
Этакого красавца - черного, лоснящегося, без каких-либо белых галстуков, раньше мне встречать не приходилось. В наши места он, видимо, откуда-то пришел.
Потом я его встречал еще дважды. Один раз медведь перебежал лесную дорогу, и в зеркало хорошо было видно, как, оказавшись в безопасности, он стал на задние лапы и почти удивленно провожал взглядом удаляющуюся машину, напоминая чем-то незадачливого гаишника.
Еще раз я увидел его на озере жарким июльским днем. Сидя в старом, уже отжившем свой век челноке, выдолбленном из толстой осины, я тщетно пытался наловить на уху окуней. Терпение мое заканчивалось, пора было сматывать удочки. Однако тревожила небольшая угрожающе черная туча, наползавшая как раз со стороны дома, стоявшего на противоположном берегу. В носу челнока была приличная дыра, и даже средняя волна захлестнула бы его в два счета. Решил отсидеться на луде, прикрытой от ветра длинным мысом.
Туча на самом деле оказалась маленькой, да удаленькой. С её приближением всё живое замерло. Ни одна пичуга не подавала голос, даже листья на деревьях будто оцепенели. Только осина нет нет да и начинала что-то шептать, словно поторапливала обитателей леса быстрее спрятаться.
. И действительно, кажется, никогда раньше я не видел такого ливня. Сплошная стена воды, обрушилась с небес абсолютно отвесно. Сначала на поверхности были видны отдельные пузыри, но через минуту озеро напоминало вселенский потоп. Отбросив котелок, которым тщетно пытался вычерпывать воду, я развернул челнок и по-индейски лихорадочно начал грести к спасительному мысу. И тут через завесу дождя я заметил, что с другой стороны на этот же мыс плывет еще кто-то.
Вполне возможно, что берега мы с медведем достигли бы одновременно, но челнок решил затонуть раньше. В том месте, где он захотел стать подводной лодкой, воды было по грудь. Я потихоньку двигался к берегу, буксируя за собой музейное плавсредство с плавающими удочками, одновременно наблюдая, как смешно по-собачьи отряхивается на берегу от воды опередивший меня хозяин тайги. К тому времени стена воды ушла чуть дальше, и поднимавшийся в сосновую горку, медведь, освещенный вырвавшимся из-за тучи солнцем, выглядел потрясающе. Это был мой старый знакомый-Черныш. Мокрая шерсть медведя блестела и перекатывалась волнами при каждом его шаге, выдавая скрытую до поры до времени невероятную звериную мощь.
А спустя месяц мне позвонил живший недалеко от тех мест лесник и сообщил, что нашел попавшего в петлю медведя. С его слов я понял, что косолапый погиб уже давно, туша была растащена и сьедена, и догадаться, какой именно зверь попал в петлю, можно было только по обглоданному черепу и разбросанной вокруг шерсти. Я с тревогой спросил, какого цвета был медведь и услышал то, чего боялся. Неужели Черныш, ёкнуло сердце? Неужели это ему так не повезло в наших местах, и тропа его жизни привела к браконьерской подлянке?
Чувствуя в моём голосе какой-то необычный интерес к случившемуся, лесник сказал, что, если я приеду, он готов показать место, где всё произошло. Но вечером надо было отправляться в командировку, и вопрос о поездке отпал сам собой. Хотя, если бы время у меня даже было, всё равно на место трагедии я не поехал бы. Однажды недалеко от Белого моря мне уже довелось увидеть подобную картину. Память так и не смогла от неё избавиться за все эти годы.
В тот ненастный осенний день я шел краем большого клюквенного болота, как вдруг ветер донес какое-то зловоние. Запах был явно разлагавшейся плоти. Любопытствуя, я резко изменил курс, и через полсотни метров остановился придавленный увиденным.
В глубокой свежевырытой воронке, лежало кокое-то грязное почти полностью сьеденное животное, скелет которого всё ещё был привязан металлическим тросиком к стоявшей неподалёку сосне. Вокруг валялись сломанные ветки, выдранный мох, куски коры и клочья шерсти, перепачканные содержимым желудка.
Преодолевая тошнотворный запах, я подошел ближе, и вдруг увидел медвежью голову, прикрытую мхом. Вот кто, оказывается, принял здесь мученическую смерть! Не ведая о масштабах человеческого коварства, косолапый пришел поживиться требухой убитого браконьером лося и попал в петлю, поставленную уже специально на него. А браконьер, загуляв, забыл обо всём на свете, в том числе и про насторожку.
Я смотрел на то, что осталось от зверя, украшающего наш лес, и сердце моё сжималось всё сильнее. Бедолага, попав головой, сумел просунуть поочередно под трос сначала одну, потом другую переднюю лапу и опустить петлю на живот. А вот что делать дальше он не знал.
Легко было догадаться, что несколько дней пленник ревел от отчаяния, залезая на все деревья, до которых мог дотянуться, и которые сейчас стояли без сучьев и коры, напоминая исцарапанные телеграфные столбы. Потом начались муки жажды. Он рыл землю, чуя внизу более влажный песок, но вырыть смог себе только могилу.
Со времени гибели Черныша прошло больше года. Вспоминался он всё реже. Но всякий раз во время летнего дождя самый красивый медведь снова поднимался в сосновую горку, демонстрируя мне свой мех черный, как крыло ворона.
Совсем недавно, возвращаясь по тропе в свой лесной дом с утиной охоты, я увидел, что впереди на пожню сел крондшнеп. Чтобы посмотреть на редкого в наших местах кулика с необычно длинным изогнутым клювом, начал подкрадываться. Увы, все мои старания оказались напрасными, крондшнеп за это время сместился почти на другой конец поляны.
Я выпрямился и вдруг увидел …нет, в это нельзя было поверить! Метрах в восьмидесяти от меня на той же пожне в низинке пасся на атаве Черныш! Сомнений не могло быть, его я ни с кем не спутал бы. В лесу был неурожай ягод, и мой старый знакомый кормился зеленой травой, медленно передвигаясь к тому месту, куда убежал крондшнеп. Не поднимая головы, он раз за разом с характерным звуком, точно также как лошадь, старательно хрумкал, стараясь хоть как-то насытиться. Я посмотрел чуть левее и вынужден был тут же присесть: рядом с нескошенной куртинкой иван-чая что-то выкапывали два медвежонка! Вот это да! Значит вовсе это и не Черныш, а Чернышка!
Не успел я толком рассмотреть зверей, как услышал звук приближающегося мотоцикла знакомого лесника. Он был еще далековато, а вот два его кобеля уже подлетали с явным желанием оставить меня без штанов. Готовясь к отражению атаки, я услышал, как коротко рявкнула медведица. А через мгновение медвежья троица уже была в ольшанике, и легко было догадаться, что мамаша уводит малышей в распадок.
Мне же приходилось вертеться, отбиваясь прикладом от лаек, пока, наконец, не появился и сам мотоциклист. Узнав, что здесь были медведи, он поставил собак на след, но вся их злобность куда-то тотчас испарилась. Они подбежали к краю поляны и, поджав хвосты, брехали, как самые обыкновенные дворняги.
Хозяин, не раз хваставший мне, что его породистые лайки, привезенные из какого-то питомника, могут остановить в лесу любого зверя, костерил их сейчас последними словами. В другом случае я тоже не похвалил таких собак, но сегодня они мне всё больше нравились.

[ORA]

Егерь
Эта история, рассказанная моим старым другом Александром, произошла на северо-востоке Вологодской области еще во времена СССР.



Вглухой тайге, на кордоне, жил Николай с дочкой Лизой. Жену он схоронил, когда Лизоньке было всего пять лет. Числился Николай в леспромхозе на должности то ли егеря, то ли лесника. И пока дочка была маленькой, он прекрасно справлялся и с должностными обязанностями, и с бытовыми трудностями. Один раз в неделю Николай ходил в деревню, расположенную в шести километрах вниз по течению реки, за продуктами, заодно заглядывал в контору, чтобы получить очередное задание от начальства, забирал почту и возвращался на кордон. Письма ему приходили редко: раз в два-три месяца от сестры из Архангельска да поздравительные открытки к праздникам. Кроме сестры, которая была замужем за прапорщиком и жила отдельно, из родни у него никого не было. В дочке же этот суровый мужчина души не чаял. Когда он утром подходил к ее кроватке, чтобы разбудить к завтраку, его сердце билось чаще и перед глазами возникал образ любимой Катерины. Почти девять дней после смерти жены Николай «хлестал горькую», но вовремя остановился, вспомнив, что, кроме него, у Лизы никого нет, и дал зарок больше не пить.


Кроме забот по хозяйству, Николай совершал обходы по лесу, косил на зиму сено для лошади, а если была необходимость, расчищал просеки, следил, чтобы мужики не баловали и не валили на дрова деловой кругляк вместо сухостоя, чтобы мальчишки в жару не разводили в лесу костров...


В период охоты приезжало на кордон начальство. Николай обычно со своей лайкой загонял лосей на номера. Его опытный кобель легко выполнял свои обязанности. Начальство довольно — и Николаю хорошо. Глядишь, и премию подкинут, да и кусок мяса лишним не бывает. Так продолжалось два с половиной года.


В начале весны Лизе исполнилось семь лет, осенью ей предстояло идти в школу. В середине августа сестра прислала для девочки форму и все необходимое. Сколько радости было в глазах ребенка, сколько счастья! Только ходить в школу надо было через лес. Продленку для одной Лизы никто организовывать не будет. Вот и пришлось Николаю возить дочку с утра прямо до школьных дверей, а в обед забирать. Вечерами они вместе готовили уроки и от души радовались каждой полученной пятерке.


Наступила зима. Сугробы достигали метра и больше, морозы стояли за тридцать — для северной Вологодчины это не редкость. И вот в один из декабрьских дней Николай устраивал и проводил очередную охоту для «шишек» из центра. Руководство умоляло Николая не ударить в грязь лицом. И он, как всегда, не подвел. В субботу один из гостей отстрелял рогача с шестью отростками. Сохатый попался огромный, а техники в то время практически не было. К сожалению, смертельно раненный зверь ушел на болото, которое не замерзло окончательно, а лошадь наотрез отказывалась туда идти. Пришлось быка разделывать на месте и по частям выносить к саням. Провозились до сумерек, и, когда лошадь приплелась на кордон, была уже темень. Разгрузились. Мясо подвесили на крюки в сарае, Николай отправился на кухню жарить печенку, а высокие гости принялись опрокидывать рюмку за рюмкой под докторскую колбаску за два рубля двадцать копеек. Под печенку пошло еще веселей. Прилично подвыпив, один из важных гостей Степан Семенович, который был главным начальником, начал настаивать, чтобы и ему под выстрел выставили зверя. В принципе это было реально — впереди ведь воскресенье. Но, чтобы охота прошла удачно, предупредил Николай, с весельем пора заканчивать. Подранков быть не должно. Принимать участие в доборе ему будет некогда — в понедельник с утра надо везти Лизу в школу. Компания зашумела и под лозунгом «мастерство не пропьешь» продолжила гулянку...


Утром никого нельзя было добудиться. В девять утра народ кое-как поднялся. К одиннадцати удалось расставить всех на номера. И первый загон прошел впустую. Точнее, зверь был, но ушел мимо номеров, на которых, охая и еле держась на ногах, стояли горе-охотники. Николай не мог не высказать им своих претензий. Но лучше бы он этого не делал. Главный начальник заявил, что егерь вешает им лапшу на уши и, вместо того чтобы предъявлять претензии, лучше бы пошевеливался, да и его блохастый кобель ни разу не тявкнул в загоне. Николаю стало обидно, особенно за кобеля. На показанные им следы двух лосей и преследующего зверей Валдая гости только открыли рты, но спеси не убавили. Повалившись в розвальни, чуть живая команда в сопровождении Николая поехала обрезать лосей. Через два квартала егерь опять расставил цепочку охотников, а сам с перехваченным кобелем отправился в загон. «Главного» он поставил на входном следе в надежде, что зверь по нему и выйдет. Через час все так и произошло. Вот только стрелок, как и в первом загоне, был не готов. Пуля попала в бедро зверя, и он практически на трех ногах ушел через болото. Подождав около часа, Николай, охотовед и стрелок отправились по следу. Начальник-стрелок был довольно молод, около сорока лет, но слишком грузен. Идти пришлось по целине, а снегу навалило выше колена. Да и выпитое накануне спиртное давало знать. Пройдя около километра, «Главный» начал скулить, что идти больше не может и лучше его пристрелить. Охотовед уговаривал потерпеть, но все было напрасно. Тогда Николай заметил:
— Я ведь предупреждал вчера, но Вы всю ночь пропьянствовали и поэтому с 30 метров не смогли точно выстрелить. А теперь идти не желаете, а мне дочку в школу везти.
— Не тебе меня учить! Ничего страшного, один день можно и прогулять школу, — грубо отреагировал начальник.


Делать нечего, решили вернуться, а завтра, когда Николай отвезет Лизу в школу, они продолжат преследование лося. Оказавшись на кордоне, вся компания продолжила давешнее веселье. Николай, ругаясь про себя, пошел с Лизонькой делать уроки, после чего они легли спать.
На следующий день, приехав в школу, Николай наказал девочке дожидаться его, пре­дупредив об этом Марию Владимировну, Лизину учительницу. Прыгнув в сани, егерь помчался на кордон.


Все по-прежнему спали. В комнате стоял запах перегара. Николай принялся будить компанию. Кое-как собравшись, охотнички попрыгали в сани, не забыв при этом прихватить с собой пиво. Проехав по лесу до места вчерашнего выстрела, Николай велел охотоведу расставить стрелков на номера, а самому оставаться на дальнем номере на случай, если лось уйдет от него. Сам Николай встал на след подранка. Пройдя примерно с километр, он заметил впереди какое-то шевеление. Это был лось, поднявшийся с лежки. Расстояние до него было не более 50 метров, вот только стрелять неудобно: бык стоял, закрытый кустарником, а рикошет мог произойти от любого прутика. Николай замер. Сохатый стоял, прислушиваясь. Противостояние длилось пару минут. Наконец человек громко кашлянул и замер. Зверь вздрогнул и, хромая, продвинулся метров на пять, подставив под выстрел левый бок. Медленно подняв ружье, Николай прицелился и выстрелил. Великан свалился как подкошенный, не сделав и одного шага.






Николай стряхнул снег с поваленного дерева и присел, закуривая папиросу. За два дня он прилично устал. Но дело сделано, теперь можно отдохнуть и идти за Лизонькой, а мужики пусть сами разделывают лося и вывозят его на кордон. Не тут-то было! Когда охотовед услышал выстрел, он, пройдя по номерам, всем сказал, что зверь наверняка добран и надо идти на звук выстрела. Вся команда, еле шевелясь, поплелась за ним. Подойдя к зверю, Степан Семенович с гордостью заявил:
— Ну что? Какого я лосишку завалил!
Николай подумал, что эта бригада вряд ли бы сумела без его помощи добрать подранка.
— Однако мне пора за Лизой в школу, — сказал он охотоведу и направился к саням.
— Куда это ты собрался? А кто будет разделывать тушу? Да и на кровях еще не выпили, — остановил его Степан Семенович.
На это Николай не без достоинства ответил:
— Вчера надо было лучше стрелять, а вот выпивать пора завязывать, иначе некоторые и до дома могут не добраться.
Степан Семенович не ожидал, что какой-то егерь посмеет ему указывать, что делать. Он весь затрясся и, обращаясь к охотоведу, велел ему заставить своего подчиненного приступить к выполнению работы.
— Ничего страшного, — крикнул он, — если девчонка пару часиков побегает вокруг школы!
Николай даже представить себе не мог, что его Лизонька будет ждать на морозе, а он в угоду зажравшимся и потерявшим совесть начальникам станет разделывать тушу из-за куска мяса или лишней двадцатки к зарплате. О строгом наказании он даже не подумал, так как охота прошла как нельзя лучше. Николай спокойно направился к лошади и через час был возле школы...


Оставив Лизу дома, он снова поехал в лес. Там с его отъезда мало что изменилось. Лось лежал на боку. «Хорошо, хоть шкуру сняли и выпотрошили», — подумал про себя Николай. Вся честная компания продолжала чествовать «великого охотника». Степан Семенович, уже прилично выпив, принимал все за чистую монету. Увидев Николая, он с трудом приподнялся и, нахмурив брови, сказал:
— Ну что, вернулся за куском мяса и выпить захотел? Можешь не стараться, я уже распорядился: тебе за сегодняшний день поставят прогул. И вообще можешь писать заявление на увольнение. Мне такие работники не нужны. Лошадь оставляй и пешком отправляйся домой. Мы тут и без тебя управимся.
В лесу повисла гнетущая тишина, даже птицы умолкли. Николай посмотрел на охотоведа. Матвей только развел руками. Деревенские мужики молча встали и, взяв топоры и ножи, принялись разделывать тушу. Все уважали Николая, но никто даже слова не сказал в его защиту. Зато напарник «шефа», чуть шевеля языком, процедил:
— Правильно, Семеныч, распустился народец! Не хочет почитать начальство.
Николай повернулся и пошел домой. От обиды у него защемило сердце, слезы навернулись на глаза. С каким удовольствием он ударил бы кулаком по их смеющимся, заплывшим физиономиям! Но он сдержал себя...


Уже потемну Николай добрался до кордона. Лизонька выучила уроки, вскипятила чайник, и они, поужинав, легли спать. Всю ночь на гостевой половине продолжалась гулянка, и Николай не мог уснуть. Он думал: почему мир так несправедлив и кому на Руси жить хорошо?


Утром Николай отвез дочку в школу, а сам направился в контору. Прошел в канцелярию, взял лист бумаги и написал заявление, попросив сторожа передать его начальству. В душе он надеялся, что его будут уговаривать остаться. А пока было время, Николай пошел на почту и позвонил сестре. Он рассказал ей, что случилось. Сестра знала, как Николай любит свою работу, как сердцем прикипел к родному краю. Вряд ли он сможет жить без леса, без реки, без охоты. Рыдая, сестра сказала, что любит их с Лизой, и, если будет совсем невмоготу, пусть они все бросают и приезжают к ним — места хватит, и с работой что-нибудь придумают...


После отъезда высокого начальства Николай долго ждал, что его пригласят на разговор. Но прошли две недели, и бухгалтер, встретив его возле школы, сказал, что он может приходить за расчетом. Начальство подписало его заявление, даже не поговорив с ним.


Перед самым Новым годом, порубив всю живность, Николай погрузил на сани скудные пожитки и подъехал к правлению, возле которого толпился народ. Увидев отца с дочерью, все сочувственно поздоровались и одновременно попрощались, возможно, навсегда. В кабинете директора леспромхоза находился и охотовед. Увидев Николая, он опустил глаза. Директор пожал егерю руку и, извиняясь, сказал, что сделать ничего не может. Он поручил охотоведу принять у Николая дела, ключи от кордона и отвезти его и Лизу на станцию. Сердце Николая сжалось. До последней минуты он надеялся: должна же быть хоть какая-то справедливость! Но ничего не изменилось.


Как дальше сложилась судьба этого хорошего человека, в деревне никто не знал. «Высокое» начальство, из-за которого так резко повернулась судьба Николая и его дочери, больше ни разу не приезжало в леспромхоз. А лес после отъезда Николая будто осиротел: некому стало расчищать просеки, следить за порядком и устраивать достойные охоты. Кордон пришел в запустение, а через два года и вовсе сгорел

[Сергей Иванович]

ORA,
Хороший рассказ, честный. К сожалению, в жизни добро не всегда побеждает зло... А так хотелось бы...

[ORA]

На солонцы
В далёкой, дикой, такой неуютной, промозглой Африке, начались проливные дожди, пришёл сезон. А в благодатной долине Батюшки Амура, в это время уже отшумела, отбушевала дурнинушкой весна, закончилось бешеное кипение черёмухи по берегам таёжных рек и ручьев, прекратились азартные хороводы птичьих круговертей, всё стало приходить в спокойное состояние. Начиналось лето.

Примерно в среднем течении реки Мотай, в сорока километрах от Бичевой, расположилась совхозная пасека. Она стоит на живописном берегу реки, занимая собой довольно приличную площадь, до самой кромки леса. Чуть поодаль, у небольшого, но говорливого ключика, возвышается пасечный домик.

Там живёт бессменный пасечник, которого все заезжие, и рыбаки, и охотники, и ягодники, все зовут не иначе, как Егорыч. Человек хороший, жизнерадостный, всегда весёлые бисеринки в глазах прыгают, всегда рад приезжающим. От него частенько попахивало медовухой, но пьяным его никто и никогда не видел. Он никогда не был хорошим работником, но его держали здесь, держали, потому что другого просто не было.

Но вот в чём он был хорош, в чём действительно преуспел, так это в браконьерстве. Вот тут он был мастером, и делал это с охотой, с желанием, и даже с остервенением.

По окрестным распадкам у него было раскидано около десятка солонцов, а две-три лесные полянки он засевал каждую весну соей, люцерной, или рапсом,- для прикармливания изюбрей, сохатых, да просто косуль и кабанов, которыми он тоже не брезговал.

Добыв на солонце зверя, он больше не появлялся там в этом году, а то и следующий год пропускал,- давал отдых. Охотился в это время на других солонцах, или на другом поле. Все солонцы были оборудованы прекрасными лабазами, где было удобно сидеть в ожидании зверя всю ночь, и не только сидеть, а можно было даже и вытянуться, прикорнуть, вздремнуть, значит. На каждом поле, где были посевы, он тоже строил удобный скрадок,- небольшую земляночку, с оконцем в сторону поля.

Мясо, добытое здесь, Егорыч возил на лодке в Бичевую, где благополучно сбывал с помощью хорошей знакомой, а вернее подруги, работающей в сельской столовке. Спрос на мясо был неограниченный, а если удавалось добыть панты, то такую продукцию отрывали с руками. Особенно азартно скупали панты местные корейцы и заезжие китайцы.

Всё лето на пасеке были гости, - часто наведывались. Кто на рыбалку,- места для этого занятия тоже прекрасно себя оправдывали, кто на охоту,- но это уже особо приближённые, чтобы всё тихо было. Однако бывало и так, что приезжали промхозовские ребята, - тоже мяска добыть, хотя сами на охране стояли, или просто погулять на свежем воздухе, пображничать.

Так и получалось, что на пчёлок у Егорыча времени, ну совсем не оставалось, то на солонцы, то на посевы, то в деревню,- мясо везти, то гости, то другие,- сплошной аврал и нервотрёпка. Трудно ему приходилось. Но Егорыч, мужик жилистый, всё «терпел», с улыбочкой терпел.

Племянник как-то приехал,- он только окончил техникум, в Хабаровске учился, а теперь вот направляют куда-то на север, на отработку. Вот приехал попрощаться, а заодно и поохотиться с дядькой, больно уж тот интересно всё о лесной жизни рассказывал. Хороший парень, душа на распашку, а улыбчивый, видно в дядьку пошёл, радостно на мир смотрит, чуда ждёт.

Встретились по родственному, душевно. Егорыч любил племянника, один он у него был, любил как сына. Медком с дороги угостил, бражки предложил, хотя сам сомневался, не рано ли парню. Но тот отказался от браги, смутился и отказался.

- Ну и хорошо, и правильно, нахлебаешься ещё этой гадости.

Себе налил алюминиевую кружку и стоя, чуть отворотившись, выпил, - за встречу. Утёрся загрубевшей ладонью, сел напротив племянника и стал выспрашивать его о городском житье-бытье.

Тот с удовольствием жевал копчёную изюбрятину, запивал сладким, горячим, чаем и что-то захлёбисто рассказывал. Егорыч и не вдавался в его рассказ, слушал его в пол-уха, что-то размышлял про себя и просто радовался, что рядом родная душа.

-Завтра к вечеру на солонец пойдём, покараулим ночку.
-Только я не умею, ты хоть расскажи, что делать.
-Расскажу, всё расскажу, и покажу, тебе понравится. Ещё так понравится, что может, передумаешь на свой север ехать, останешься здесь, вместе промышлять будем, заживём красиво.

Назавтра была прекрасная погода, во всё небо лились потоки солнца, веял с низовьев лёгкий ветерок, ровно и упруго гудели над пасекой пчёлы, а в прибрежных кустах на перебой заливались соловьи, не замечая, что уже кончилось утро, и давно наступил день.

Мужики сплавали до ближнего залива, сняли сетёшки, выпотрошили пару ленков и заварили шикарную уху. Племяш с удовольствием хлебал большой, деревянной ложкой запашистое варево, закусывал огромными кусками свежей лепёшки, улыбался во всю рожу дядьке.

-Ну что, сейчас и пойдём на солонец-то?
-Нет, отдохнём малость, тут недалече, можно и ближе к вечеру отправиться.
- Тогда я с удочкой потопчусь по берегу, можно?
-А почему нельзя, валяй, покорми комариков, они дюже падкие на свежую- то кровь.

Ближе к вечеру мужики собрались на солонец. Племяш заметно волновался, но дядька подсмеивался над ним беззлобно, шутил, и это успокаивало.

Шагать лесной, мало заметной тропкой было трудно. Это дядька, он постоянно здесь лазит, а племяш был чуть изнежен городской жизнью, избалован асфальтом тротуаров, хоть и бодрился, но устал быстро. Лицо густо покрылось потом, спина тоже взмокла, ноги стали ватными и непослушными. Егорыч вовремя заметил усталость напарника и остановился на перекур. Комары, которые всю дорогу гудели сзади, с удовольствием облепили лицо, шею, уши, принялись за работу.

-Это ничего, это по началу маетно, а скоро привыкнешь, понравится.

Племяш уткнул лицо в запашистый мох, обхватил голову руками, спасаясь от навязчивых комаров, и отрешённо молчал.

Солнышко приближалось к горизонту, воздух становился прозрачнее и волнами наплывал, то, обдавая полуденным теплом, то, окатывая холодной сыростью. К комарам присоединились, пришли на помощь полчища почти не заметных, очень мелких мошек, – мокрец. Их укус почти не чувствуется, но вскорости те места, где поработал мокрец, всплывают и горят нетерпимо. Непривычные люди сдирают кожу до крови, а припухлость не проходит, порой, несколько дней.

Егорыч похлопал парня по плечу:

-Ничего, ничего, тебе понравится, пойдём, тут недалече.

Они снова шли, снова отмахивались от комаров, размазывали по лицу мокреца, смешивая его с кровью, уворачивались от еловых сучьев, пытавшихся попасть именно в глаза, запинались за бесчисленные колоды, снова отдыхали и опять шли «тут недалече».

Наконец, в уже сгущающихся сумерках, когда кончились не только силы, но и комаров стало меньше, просто видимо всех перебили, дядька обернулся и радостно сообщил, что уже пришли.

-Вон, видишь лабаз? – он указывал на разлапистую сосну, стоящую на краю какой-то ямы. В яме была мутная, неприятная на вид жижа, да и запах, доносившийся оттуда, оставлял желать лучшего.

-Жалко, что маловат лабазок-то, а то бы вместе посидели. Веселее вместе-то, да ладно, ты вон на берёзу залезешь, досточку меж сучьев пристроишь, и ночь-то как-нибудь… Егорыч где-то нашёл осколяпок доски и заставил племянника залезать на берёзу. За ремень ему он привязал верёвку. Вторым концом верёвки завязал рюкзак, ружьё и осколок доски. Когда тот забрался на верхотуру, кое-как закрепил в сучьях доску и примостился на неё сам, удерживая одной рукой ружьё, другой, обхватывая ствол дерева и придерживая рюкзак, дядька похвалил.

-Ну, вот и молодец. Теперь надо затаиться и караулить. Как услышишь, что зверь пришёл, свети на него фонариком, он у тебя в рюкзаке, и стреляй. Потом слезаем, обдираем, и таскаем мясо. Вот и всё.

Он ушёл к своему лабазу, а племяш ещё пытался понять: что с ним, где он, и как дальше.





- Может, это всё шутка, так она слишком затянулась, да и не похоже, что дядька шутит. «Таскать мясо»- это что, на себе.… Да хоть бы без мяса-то как-нибудь выйти…

Его снова бросало в пот, начинало знобить, а комары уже безнаказанно хозяйничали на распухших от постоянных укусов ушах и шее. Подступала темнота. Она мягко обволакивала, обнимала каждый кустик, каждое дерево. На полянке пробросило туман, он ещё сильнее подчёркивал наступившую ночь. Прорисовались, проявились первые, неуверенные в себе звёзды. Разрывая ночь, где-то далеко в сопках, рявкал козёл, появились и другие, неведомые звуки мрака.

Племянник сидел с широко распахнутыми глазами, судорожно обхватив руками ствол берёзы. Каким-то чудом ему удавалось ещё удерживать и рюкзак, и ружьё. Сейчас они казались такими бесполезными, что даже становилось обидно от их присутствия.
Вот звёзды стали ярче, крупнее, и будто ближе. Кузнечики, умолкнувшие было, в начале ночи, снова завели свою бесконечную песню, не давая сосредоточиться, услышать что-то важное. Всё тело разламывалось от нахлынувшей усталости, а от неудобной позы руки затекли, занемели окончательно, голова безвольно опустилась на грудь. Кузнечики… шорохи… ночь…

Егорыч удобно расположился на лабазе, развязал котомку и извлёк оттуда заветную фляжку, а так же кусок копчёного мяса, хлеб, луковицу. Отбулькав приличную порцию медовухи, отрезал ломтик мяса и с удовольствием вытянулся, смачно жевал. Он очень любил это время, время ожидания, время наступающей ночи.

В это время он оставался один, один на всей земле, на всём свете. С удовольствием вслушивался в шорохи и даже представлял, где это пробежала полёвка, задев сухую траву, представлял как осторожно пробирается полоз, подкрадываясь к этой, а может быть совсем к другой мышке. С улыбкой представлял склон сопки, по которому стремительно прыгает, будто летит, испуганный гуран, замирает, напружинившись, оборотившись в ту сторону, откуда был намёк на опасность, и рявкает. Так рявкает, что сам пугается ещё больше, и снова летит по склону, летит, обгоняя самого себя.

Наконец, всё стихает. Ночь.… Положив поудобнее карабин, охотник чуть свернулся и задремал. Не шелохнётся ни один листик на деревьях, всё успокоилось в ночной тайге, всё на какое-то короткое время погрузилось в сладостную дрёму. Только гнус: комары, да мошки, беспрестанно тянут свою заунывную, тонкострунную мелодию. Да и они, будто притомились, значительно ослабили свой напор, свой натиск, дали всем обитателям леса чуточный отдых.

Перед самым рассветом, когда ещё видимых изменений в природе нет, а лишь движение воздуха изменилось, едва заметное движение воздуха, Егорыч услышал подозрительные звуки. Если он и уснул, то сон его был очень чуткий, готовый прерваться по любому поводу, прерваться полностью, без малейшего намёка на сонливость. Вот и сейчас, лишь появился какой-то посторонний звук, рука охотника, лёгким движением обняла шейку карабина.

Отдалённые шорохи повторились. Правда это было ещё не близко, ещё где-то на той стороне мочажины, но Егорыч приготовился, он понял, что приближается какой-то зверь. Тот шёл не очень осторожно, потрескивал мелкими сучками, шуршал травой. Это как-то насторожило охотника, много раз он добывал на солонцах зверей, но всегда они выходили очень осторожно, а тут что-то непонятное, можно сказать, что «прёт, как на танке», очень нагло идёт.

Вскоре шелест травы и треск сучьев, особенно хорошо слышимые в ночи, приблизились почти вплотную к лабазу, и всё стихло.
-Интересно, кто бы это мог быть?- не шелохнувшись, размышлял охотник.
Прошли какие-то мгновения, секунды, такие тягучие, что если бы они сложились в минуту, наверное, взошло бы солнце. Но пока была ночь, тихая, чёрная, именно про них ещё говорят: глухая ночь.

Егорыч пытался по слуху определить, кто стоит внизу, под лабазом, и в то же время понимал, что стоящий внизу, тоже определяет, кто же там затаился, на верху. У охотника терпение кончилось раньше, он осторожно поднял фонарик и включил его, направил луч вниз.
Яркий свет упёрся во что-то тёмное и округлое, но здесь же заискрились, засияли зелёным цветом, маленькие бусинки-глазки.

-Мама родная, да это медведь…

Тот, будто услышал мысли охотника, чуть попятился и лёг на живот, морду пытался уткнуть в траву, будто прятал свои яркие, блестяшки-глаза.

-Вот он, почему не осторожничая, шёл на солонец, - у него тут добыча закопана, оттого и запах такой, ещё с вечера показалось подозрительным.

Медведь тем временем ещё чуть отполз, уткнулся между двумя кочками, и окончательно затаился. Он и не думал убегать: ну светят на него, ну сидит там человек, может даже с ружьём, ну и что, посидит, да и убежит. Почему это он должен бросать свою добычу, которая, кстати, стала так вкусно пахнуть. Плотнее прижавшись к земле, медведь тяжело вздохнул и прикрыл глаза.

-Ну, это уже наглость!- подумал Егорыч, сознавая, что охота испорчена окончательно. Это ясно, что ни какой зверь не придёт, если тут хозяйничает медведь, да видимо уже не первый день.

-Э-э-х, мА,… и что же мне с тобой делать, коль ты такой ушлый, ишь, притаился, чисто партизан. Ну, что ж, мясо мне твоё без надобности, шкура вон вся облезлая, не вылинял ещё. Вообще, получается, что бесполезная ты скотина, никчёмная. По крайней мере, теперь. Не убивать же тебя из-за одной желчи. Ладно, давай хоть пуганём тебя, чтоб не повадно было по чужим солонцам пакостить.

Егорыч одной рукой светил фонарём, а другой приложил карабин, прицелился перед мордой зверя и грохотнул оглушительно, так, что воздух в округе дрогнул, деревья ропотнули, и ручей на миг остановился.

Эхо выстрела стремительно бросилось к вершине распадка, и, вплетаясь в эхо, обгоняя его, ночь раскололась от бешеного рёва медведя. Он вскочил, а скорее даже подпрыгнул на месте от неожиданного близкого выстрела и ломанулся, что было мочи в сторону, но сослепу врезался всей тушей в сосну, на которой расслабился охотник.

Удар был такой силы, что лабаз заходил ходуном, фонарик выскользнул и, разбрызгивая яркий свет по сучкам дерева, улетел вниз. Медведь уже фыркал в болоте, давился своим рёвом и болотной тиной, ещё не стихло эхо, а недалеко, с берёзы, что-то стремительно падало, лишь иногда зацепляясь за сучья, и при этом громко кричало.

Наконец, все падающие долетели, а убегающие убежали, но крик в ночи не прекратился. Это племянник, разрывая одежду на себе и на берёзе, карабкался обратно. Завывал при этом так, что сопки окрестные содрогались. Но вот и он начал помаленьку затихать, лишь чуть поскуливал в темноте, видимо добрался до какого-то предела, а может, просто берёза кончилась.

-Племяш, ты чего… слезал-то?
-Я… я… вроде, как … упал маленько. А это ты, что ли рычал-то?
-Не-е, не я, медведь приходил. Я хотел тебя порадовать, чтобы ты полюбовался, значит. Вот и подразнил его чуток.
-Н-ну, считай, что тебе всё удалось, только я где-то ружьё обронил,.. да и рюкзак с фонариком. Дядька, я здесь долго не продержусь, сильно тонкие сучья.
-А ты за ствол охватись, он выдержит, скоро уже светать начнёт.
-Охватись,… ствол-то совсем тонкий, сгибается уже.
-Тогда спустись пониже, а то опять… слезешь раньше времени.

Племяш замолчал, дядька тоже угомонился, стихло, успокоилось эхо выстрела и криков, прекратилось хлюпанье медвежьих ног по болоту. Весь распадок, да и окрестные сопки, будто вздохнули облегчённо и погрузились в предутреннюю дрёму. Откуда-то из небытия, из ничего, вдруг образовался туман, невесомый и прозрачный. Именно в тумане стали прорисовываться деревья, очерчиваться кусты и поляны. А звёзды, хоть и были ещё, но как-то вмиг стали тусклыми, бледными. Где-то в ключе раздалась первая, неуверенная трель,- соловей подбирал тональность. Приближался рассвет.

* * *

Мужики притащились на пасеку только к обеду, больно уж трудно шагал племянник. К тому же ногу повредил, видно, когда катапультировался ночью, по причине засыпания и резкого пробуждения. А рожа у него была, - тут никаких слов не хватит, скорее всего, комары устраивали в эту ночь невиданный банкет.

-Это ничего, ничего,- бормотал Егорыч, дожидаясь отстающего племянника,- это часто так, с первого раза не везёт. Ну, уж потом, как попрёт, только удивляйся успевай. Ничего, ничего, вот чуток отдохнём и на посевы пойдём. Вот где тебе понравится, там красота.

Племянник молчал, лишь отфыркивался от обильного пота, ручьём катившего по распухшему, раскрасневшемуся лицу. Хромая следом за дядькой, он мечтал только об одном: как он вытянется на кровати, в прохладной избушке и не будет вставать с этой кровати до самого своего отъезда.

Когда они вышли на поляну, где располагалась пасека, Егорыч сразу забеспокоился, побежал вперёд, потом резко развернулся и, толи радостно, толи с испугом в голосе, заорал:

- Ро-ой! Рой вышел! Давай быстрее, давай, а то улетит!

На молодой берёзке, на высоте метров четырёх или пяти, висела борода из пчёл. Видно было, что рой тяжёлый, так как берёзка наклонилась под его тяжестью, а кругом ещё летали, кружились пчёлы и продолжали прилепляться к основной массе. Казалось, что у них, у пчёл, какой-то праздник, торжество. И вся пасека знала об этом торжестве, все тоже радовались, звонко рассекали упругий воздух тысячи и тысячи стремительных насекомых.

И действительно был праздник, действительно радость и возбуждение передались каждой семье, каждому улью, все видели и знали,- рождается новая семья. А роды, судя по всему, проходили весьма успешно. Вес «младенца», похоже, был внушительный, здоровье нормальное, да и погода очень благоприятствовала,- стоял жаркий, ослепительно солнечный день.

Даже племянник, совершенно не понимающий в пчёлах, тоже как-то засуетился, заволновался, хромать стал более уверенно и расторопно.

Егорыч уже слетал к домику, и теперь волок оттуда длинную жердь, старую, потрескавшуюся роевню, и тряпку с верёвкой.

-Давай, давай, подходи ближе, буду тебе урок пчеловождения преподавать.

Племянник неуверенно улыбался со стороны, с опаской поглядывая на висящий рой.

-Подходи, не боись, им сейчас не до тебя, они в эту пору почти не кусаются, так, редко совсем, когда уж доведёшь. Так что иди, поможешь мне малость, тебе понравится, увидишь, как я ловко с ними разделываюсь, забудешь свой север, захочешь пчеловодом стать!

Пчеловод привязал роевню на тонкий конец жерди, приготовил тряпицу, чтобы сразу закрыть пойманный рой, и стал объяснять помощнику, что нужно делать.

-Вот роевню поднимешь, под них подставишь, а я по берёзке стукну, рой и свалится в роевню. Опустим потихоньку, завяжем культурненько, и в омшаник. Они там остынут, успокоятся, а на завтра переселим их в отдельный дом, как положено. Вот и вся премудрость.

Племянник тяжело вздохнул, снял с плеча ружьё и положил чуть в сторонку, взялся за жердь.

-Не кусают, говоришь? А может, всё же, сетку бы надеть?
-О, точно, сетку-то я забыл. Да, ладно, не должны они.… Поднимай, пока не улетели.

Племяш, поднатужившись, поставил стоймя жердь с роевней, которая болталась из стороны в сторону, видно плоховато была привязана. Длины жерди чуть не хватало до висящего роя. Пришлось поднимать жердь на руках, это было тяжело и неудобно. Теперь уже раскачивалась не только роевня, но и жердь, да и сам племяш, топтался из стороны в сторону, пытаясь сохранить равновесие.

-Во, во, держи так, только поровнее.

Егорыч ухватился двумя руками за берёзку и, дождавшись, когда амплитуда колебания, в очередной раз подвела роевню в нужную точку, сильно встряхнул…

…Удачным было именно это встряхивание, почти все пчёлы сразу оторвались от ветки, на которой висели. Удачно попала в роевню только половина роя, и хоть роевня и наклонилась сильно, но пчёлы не вывалились, это тоже удачно. А вот вторая половина, со всего маха, свалилась на голову того, кто стоял внизу, кто жердь держал. Причём не просто на голову, а скользом, большая часть пчёл, завалилась за ворот племяннику. Что тут началось…

Егорыч поймал падающую жердь, когда помощника уже близко не было. Он только успел заметить, что тот мелькает где-то в стороне реки. Наскоро накинув на роевню, с оставшимися пчёлами, тряпицу, он сам бросился бежать к берегу, на ходу отмахиваясь и ловко увёртываясь от разъярённых преследователей. Бегство, однако, не помогало, пчёлы летали явно быстрее.
Почти на середине реки азартно нырял племянник.

Если бы он был без рюкзака, то получалось бы у него гораздо ловчее, рюкзак как-то сковывал движения. Пчеловод сначала кинулся в одну сторону, по берегу, потом побежал обратно, пытаясь на ходу стащить с себя сапоги, наконец, махнул рукой и ухнулся в воду, стал торопливо зарываться фуражкой в донный песок. Пчёлы яростно атаковали вздувшуюся пузырём рубаху и не желающую нырять задницу.

Сапоги отчаянно отталкивались от мелководья, но живот, и унырнувшая голова оказывали серьёзное сопротивление. Побарахтавшись так какое-то время, Егорыч снова вскочил и, высоко поднимая ноги, кинулся ближе к племяннику.

* * *
Отшумел, отзвенел весёлый денёк. Труженицы- пчёлки забрались в свои домики и принялись за переработку нектара, собранного за день. Собрать нектар, - это, конечно, очень важно, но из него ещё нужно приготовить мёд, выгнать лишнюю влагу, чтобы не испортился медок, не забродил. Да сложить его надо аккуратно и именно в те ячейки, которые для этого приготовлены, да запечатать качественно, на сохранение для зимы.

Солнышко одним краем уже присело за сопку, и хоть светило ещё, но уже чувствовалась прохлада вечера, над водой поднялись толпы мошкары и радостно танцевали, то, поднимаясь, то резко падая к самой поверхности. Многие не удерживались в воздухе и прилипали к вечернему потоку. Река относила их на глубину, и они тут же становились добычей рыбёшек. Это мелкий хариус кормился, жировал.

В зимовье, вытянувшись на кровати, лежал племянник. Конечно, если бы Егорыч не знал, что это племяш, он бы не узнал его. Но он твёрдо знал, что это родной души человек. Потому и сидел подле него, вздыхал, кряхтел и, порой пытался подбодрить, может не совсем удачно, но по-родственному.

- Ну, ты это,… чего лежишь-то, вот тряпки-то, смачивай. Я же с уксусом навёл, он махом снимет всякую опухлость. Смачивай, да прикладывай. Лежит.… О-хо-хо. Кто же его знал-то, что так.… А ты молодец, шустро так нырял, это хорошо. Ох, и рожа у тебя, это мы с солонца шли, так ты на китайца был похож, а теперь, даже не знаю с кем сравнить. Нет такой национальности. Скорей всего, ты теперь похож на то место, на чём все национальности сидят. Хе-хе, м-м, да.… Ну, это ничего, ничего, это даже хорошо, можно сказать, крещение прошёл, теперь можно смело… да…

Племянник был действительно похож на то, о чём намекал дядька. Вздулось от многочисленных ужаливаний не только лицо, но и грудь, и шея, и спина. Он был как большой колобок, только с руками, которые тоже вздулись до неприличия. Глаза не открывались вовсе.

Дядька обкладывал его мокрыми тряпками, менял их, так как они быстро высыхали, поил каким-то кислым морсом, приготовленным из сушёных ягод, и всё приговаривал:

- Ничего, ничего, привыкнешь, потом тебя не оттащишь от пчёл, понравится тебе.

Только на третий день опухоль начала спадать, приоткрылся один глаз и чуть-чуть зашевелился язык. Первое, что сказал племянник, после всех этих событий:

- Хочу домой.
-О-о! Заговорил, родной! А я уж грешным делом подумал, что ты язык откусил.
-Домой.
-Конечно, домой, а как же. Только ты уж очень-то не торопись, вот придешь в норму, отдохнёшь, порыбачим с тобой. Потом, надо ведь все-таки мяса-то добыть, как домой ехать?
- Не надо мяса.
- Ну-ну, ишь, разговорился, отдыхай пока, вот оздоровеешь, сам будешь проситься, а я ещё подумаю, брать ли тебя.

Прошло ещё несколько дней, племянник поправился, окреп, как будто всё обошлось без серьёзных последствий. Только пчеловодом, классным, как говорил дядька, он быть не хотел. Он вообще не выходил теперь из домика, пока не садилось солнышко, а случайно залетевшая пчела, повергала его в такой ужас, что тело моментально покрывалось липким, холодным потом, волосы шевелились, а лицо становилось пятнистым. Не хотел он быть пчеловодом.

Дядька, ни за что не отпускал его домой.

- На солонцы не пойдём, ну их к лешему. Мы на посевы пойдём. Вот где тебе понравится-а-а. Вот уж точно не захочешь уезжать отсюда. Да-а-а, вот красота.
- Лучше здесь убей, на лабаз я больше в жизни не полезу.
- Ты моя ты красота, да сдался он нам, тот лабаз, что мы, обезьяны, что ли? Нет, там у меня засидочка на земле, полеживаешь, что тут вот, на кровати, в окошечко поглядываешь, ждёшь зверюшку.
Егорыч вытягивал шею, складывал ладошки, покачивался из стороны в сторону, показывал, как там, в засидочке, удобно и комфортно охотиться.

- Там даже комаров нет, ну… почти нет, там же крыша, красота. А поле большое, далеко видать, да ты просто залюбуешься. Я тебе карабин дам, стреляй, будет потом что вспомнить.

Племянник глубоко вздохнул, обхватил голову руками и простонал:

-Давай, пойдём, скорее уж отмучиться, всё равно ведь не отстанешь.
- Ха, сказал, отмучиться. Да ты там как обворожённый будешь, просить станешь ещё на одну ночку остаться.
-Что, опять ночью?!
-А ты как хотел, зверь, он умный, он только ночами выходит на поле, чтоб не заметили.
Племянник грохнулся на кровать и застонал.
-Ничего, ничего, только удивляться будешь, как понравится.

Солнышко было ещё высоко, ещё в лесу стояла плотная духота от жаркого дня, а охотники двинулись в путь. Идти пришлось вдоль старого русла реки, огибая заросшие лилиями озерки, бывшие в прежние времена заливами. Порой пробирались прямо через мочажины, откуда моментально поднимались рои комарья и облепляли путешественников. Однако племянник, на удивление, стойко переносил лишения, только сопел, хмурился и молчал. Видимо он твёрдо решил выдержать последнее испытание, угодить, наконец, дядюшке, и побыстрее убраться из этих «понравившихся» мест.





Пришли уставшие, но не измученные, не то, что на солонцы, видимо, повлияла внутренняя подготовка, ожидание трудностей. Дядька, широко улыбаясь, вывел племянника на край поляны и, даже рукой повёл вокруг:

- Смотри, красотища-то, какая!

Он искренне радовался природе, восхищался всем, что окружало, всем, что двигалось и не двигалось, он был влюблён в эту жизнь. Он даже представить себе не мог, что кто-то может быть равнодушен к тому, как течёт река, как пахнет вечерний воздух, как шумит листва. Да не может такого быть, не рождаются такие люди, они же просто не научатся жить.

- Ты посмотри, посмотри, с одного места и столько добра видно, ни в каком кино этого не найдёшь. Пожалуйста, любуйся себе, и всё бесплатно!

Племянник угрюмо осматривался кругом, топтался, определяя, куда бы присесть. Конечно, вид был живописный, но уж не до такой степени, чтобы прыгать от радости и повизгивать. А дядька себя, наверное, лишь чуть сдерживает, чтобы не подпрыгнуть. Внизу виднелась голубизна реки, обрамлённая прибрежными кружевами тальников и черёмухи, чуть выше – пологие, травянистые увалы.

С края, выделяясь яркой зеленью, набирали буйноцвет дядькины посевы. Вся эта картина «нарисована» была на фоне пологих, подёрнутых тёмными, еловыми лесами, сопок. Завершалось всё багровым закатом на пол неба.

-Ну, что, почувствовал восторг в душе?! – дядька улыбался во весь рот.
- А как же, с тобой только попробуй не почувствовать, снова потащишь куда-нибудь. Уж лучше здесь.
- Ну вот, я же говорил, понравится!

Земляночка была маленькая, видимо строилась на одного. Да и строение-то не особо хитрое, боковые стенки выложены из дёрна, а перекрытием служили еловые жердушки, на которые наброшено немного травы, лапника, и всё это прикинуто тонким слоем земли. Земля уже успела прорасти травкой, хоть и жидкой, и теперь скрадок совсем не выделялся на фоне леса,- кочка какая-то, да и всё. Внутри тоже трава, правда, уже на половину перепревшая, затхлая, но терпеть можно, мягко.

Втиснулись туда с трудом, тесновато было, и лежать не очень удобно, приходилось опираться на локти и заглядывать в маленькое отверстие, голова при этом, упиралась в жерди перекрытия. Но скоро прилежались, смирились.

Поле просматривалось хорошо, а заря, чуть не до полуночи, оставляет небо светлым. Именно на фоне этого светлого неба, по замыслу «режиссёра», и должна происходить сцена охоты. Фонариком, навряд ли, можно будет воспользоваться, больно уж мало оконце, чтобы сразу туда и фонарь всунуть и карабин. Хотя, кто его знает, дядька говорит, что уже однажды убивал здесь изюбря, может и правда.

В сумерках на поле никто не вышел. Только надоедливые комары донимали, вся землянка так и гудела от их радостного пения, и тихой сапой, под одежду пробирался мокрец. Видимо где-то приближались дождевые тучи, и, предчувствуя это, комары и мокрец, просто зверствовали. А ещё и от духоты, навалившейся вдруг из леса, от тесноты, племянник весь взопрел, пот так и плыл по спине, по груди, по лицу. Ох, и любит потных людей мокрец. Дядьку, как будто, и не кусают, лежит себе, поглядывает в окошечко. Любуется.

Стало совсем темно, на поле ни черта не видно, да и уже локти устали так, что занемели, плечи разламывались от усталости. От комаров и мошки чесалось всё тело, хотелось содрать с себя кожу. Племянник, уже в который раз, перевернулся на спину, вытянул в темноте руки и стал разминать их, попутно почёсываясь, как шелудивый поросёнок.

Из темноты, прямо перед лицом, донёсся какой-то шорох. Парень насторожился, перестал чесаться и весь обратился в слух. Дядька восторженно пялился в пустоту ночи, боясь лишний раз моргнуть, чтобы не пропустить чего-то самого важного, что должно случиться именно в этой Вселенной и именно в эту ночь. Скорее всего, он даже забыл, с какой целью он здесь находится, да и вообще,- находится ли он где-нибудь.

Шорох перед лицом повторился, прямо в широко открытые глаза, посыпалась какая-то труха. Не отрывая взгляда от невидимого потолка, племянник судорожно нащупал фонарик и, торопливо включил его, уперев луч перед лицом.

Между жердями, в каких-то сантиметрах от его носа, осторожно пробиралась змея. Она буквально балансировала, едва удерживаясь в таком неудобном положении, полукольцом обхватив снизу одну жердь, она, будто, искала выступ на другой, чтобы теперь задержаться за неё. Всё вытягивалась и вытягивалась, не находя этого выступа. Головка у неё была маленькая, а тело, сначала толстое, при вытягивании истончалось.

Племянник задохнулся, сердце, кажется, тоже остановилось, потом он вдруг ощутил себя вне тела, легко и свободно, потом снова накатило, виски чуть не лопнули от напора крови, а под животом потеплело.

- А-а-а-а!!!

Как взрыв, как порыв ветра, вдруг разметал всё вокруг. Племяш так резво вскочил, что ни он сам, ни дядька, увлечённый созерцанием ночи, не заметили, как всё произошло. Вот была земляночка, и не стало её, отлетели жердушки по сторонам, рассыпалась земля, только труха медленно оседала на спину увлечённого охотника.

Егорыч, вздрогнув всем телом, оглянулся по сторонам и понял, что лежит на чистом месте, над головой только звёзды, да комары. Крик оборвался, где-то в березняке. Ничего не поняв, охотник поднялся, отряхнул деловито штаны, накинул на плечо карабин и зашагал в ту сторону, где только что кричал родственник.

Когда он его нашёл, тот уже пришёл в себя, почти, и лишь тупо твердил:

-Домой, домой, домой.

Егорыч усадил парня на валёжину, на кромке леса, сам примостился рядом, и потихоньку, аккуратно всё выведал.

-Тьфу, ты. Нашёл о чём расстраиваться. Это ужик ползает, пропитание себе выискивает. Не одним же нам с тобой кушать хочется, а охотится он ночами, хе-хе, как мы с тобой. Это безобидная скотинка, даже, можно сказать, полезная.

Он похлопал парня по плечу:

- Ну, ничего, ничего, ты же не знал, а я, дурак старый, не предупредил. Ничего, в другой раз не будешь бояться.
-Не будет другого раза.
- Ну-ну. Успокойся, отойдёшь малость, остынешь. Ты посмотри, какая ночь, волшебная прямо. Подними голову-то, погляди,- звёзды и звёзды, и каждая с кулак. Красота, такая красота, что умереть хочется.
- А мне нет, не хочется.
- Это правильно, это так и должно быть. Вот поживёшь с моё, да полюбишь так крепко, и тебе захочется.

С первыми признаками рассвета мужики вернулись к бывшей землянке, нашли под её остатками ружьё, фонарик, ещё кое-какое барахло, собрались, и, не торопясь, двинулись в сторону пасеки. Утреннее небо затянуло тучами, от реки поднимался озорной ветерок, лес не приветливо шумел. Когда уже выходили к пасеке, в лицо ударились первые капли дождя. Дядька радостно улыбался:

- Вот видишь, сейчас дождичком омоет всю природу, как новенькая будет,- красота! Тебе обязательно понравится, я то точно знаю.

Напившись крепкого, горячего чая, охотники вытянулись отдохнуть. Парень всё ещё был хмурый и не разговорчивый. Дядька мечтательно уставился в потолок, улыбнулся чему-то своему, и опять на своего конька:

-Это ничего, ничего, вот дождик кончится, вся природа заликует. Я тебе такое место покажу.… Сам сколько хожу туда, всегда удивляюсь. Вот где красота,- неописуемая, восторгаться не устанешь. Тебе понравится…

Но парень уже спал, он устал от этой красоты. Бывает и такое…

Томилов Андрей 9 октября 2014

[ORA]

Охотничьи уроки
Встретил я недавно знакомого охотника. Разговорились. Обсуждение тем житейских незаметно перетекло в охотничье русло. Знаю, что Василий давно охотится с борзыми, и мне хотелось узнать о его нынешних успехах.


Добычей он похвастаться не мог, посетовал на браконьеров — «Все поля буквально «исполосованы» колесами машин. Бедный заяц не знает, где ему спрятаться».

Мои впечатления от нынешней охоты были такими же. Вспомнили былые времена, мудрые охотничьи уроки наших наставников. Собеседник рассказал недавний случай поведения современных молодых охотников.

Друг Василия часто выезжал охотиться в сады. Место было идеальное для охоты с гончаком. Собака быстро выходила на след зверя и начинала работать. Спустя некоторое время раздавались выстрелы. Пес возвращался к хозяину с виноватыми глазами. В очередной раз история повторилась, но любителям легкой добычи не удалось избежать встречи с рассерженным хозяином гончака.

Василий начал доходчиво объяснять стрелкам, что в прежние времена за такие фокусы можно было получить в известное место. «Перехватчики», нагло улыбаясь, ответили: «Мы всегда так охотимся. Что противоправного мы совершили?»

Убийственная логика молодых наглецов ошарашила бывалого охотника, и он от отчаяния лишь махнул рукой. Взяв на поводок своего верного друга, Василий уехал из тех мест.

В свою очередь я припомнил один из подобных случаев из моей охотничьей жизни. До сих пор щемит сердце при воспоминаниях о последней охоте отца. Болезнь не позволяла ему уходить на большие расстояния, и я старался «прогуляться» с отцом в окрестностях села. Охотничьи угодья начинались сразу за домом отца.

В тот день мы вышли за огород, и Сокол сразу же взял лисий след. Снега выпало на палец, и поэтому мы быстро стали на номера у бывшего колхозного сада. Лиса, услышав собачий лай, поспешила через поле к спасительной норе в меловых горах. Рыжая плутовка идеально выходила на отца. Вдруг наперерез гонной лисе понеслась «Нива», из которой послышались выстрелы. «Охотники» в полукилометре от нас убили лису и демонстративно погрузили ее в машину.

Подойдя к отцу, я попытался его успокоить. Он стоял с каменным лицом.

«Сынок, запомни этот случай и никогда не поступай так. Мне не нужна была лиса. Я бы даже подарил ее этим лиходеям, но зачем так?.. Они видели, что собака работает по лисе, видели нас…»

Поступок хапуг у него просто не укладывался в голове. Неписаный этикет местных охотников не позволял подобного поведения. Пока были живы на селе охотники старой закалки, они строго соблюдали и учили новичков охотничьим правилам.


Каждый охотник в деревне знал, что добытый из-под чужой собаки заяц принадлежал владельцу гончей. Взамен удачливый стрелок получал дефицитные в то время два патрона. Хозяин собаки мог «презентовать» зайца стрелку, если в добыче не нуждался.

В добыче знали меру. Припоминаю один случай. На открытие охоты мне удалось подстрелить двух зайцев. В то время я уже был женат, и мы с отцом поделили добычу. Побродив по окрестным полям, решили двигаться ко двору. В небольшом овражке, недалеко от дома, буквально в пятнадцати метрах от меня поднимается матерый заяц. Поднимаю ружье и стреляю вслед косому «для скорости». Отец одобрил мой выстрел: «Правильно, что промазал. Пусть живет и оставляет потомство».

В снежные, холодные зимы зайцы жались к селу и приносили немалый вред фруктовым деревьям. Стволы яблонь прятали под рубероид, сладкие веточки зайчики обстригали. Отец привязывал пучки сена к деревьям, чтобы косой сумел пережить лихое время. Казалось бы, добыча сама шла в руки, но охотничья совесть не позволяла обидеть голодного зверя.

Мудрые житейские уроки преподавались каждодневно. Местные охотники всегда делились «сверхнормативной» добычей с друзьями. Сейчас добычу тоже делят, но своеобразно. Зайца могут разделить на две, а то и на три части. Так и хочется сказать знаменитую фразу о временах и нравах…

В старые времена жилось намного голодней, и дичи было «погуще», но зайцев не делили пополам. К томленному в печи зайчику приглашали «соучастника» стрельбы по косому, и под деревенское «шампанское» текли часовые беседы. Вот это были времена! Отцовские охотничьи уроки я усвоил на всю жизнь.

[ORA]

Наперегонки со смертью
Бывают охоты, которые забываются спустя пару месяцев. Некоторые помнятся десятки лет. Но практически у каждого охотника бывают случаи, которые врезаются в память на всю жизнь. Одна из таких памятных охот состоялась в двадцатых числах декабря 2014 года в Кикнурском районе Кировской области.

Начиналось все вполне обыденно, как на любой загонной охоте. Бригада охотников из райцентра отправилась в лес в надежде закрыть имеющееся у них разрешение на отстрел лося. Сезон уже подходил к концу, а охотничья удача пока обходила эту бригаду стороной…

Вскоре начался очередной загон. Стрелки встали на номера, а в лес по традиции пошел Николай Анатольевич Подковырин. Несмотря на то что в этом году ему исполнилось 54 года, он находится в прекрасной физической форме, ведь он работает учителем физкультуры в селе Кокшага, а кроме этого — тренером детской спортивной секции.

С Николаем в загон отправилась западносибирская лайка Белка. С ней на пару они прочесали весь лес, но лосей там не нашли. До номеров загонщику с собакой оставалось дойти около сотни метров; уже был виден ближайший стрелок, помахавший им рукой, как вдруг Белка бросилась вперед и отчаянно залаяла на кого-то в заболоченном овраге. Зная, что лосей там быть не может, Николай Анатольевич предположил, что лайка обнаружила убежище енотовидной собаки, так как место было типичным для устройства логова этого пушного зверька.

Связавшись по рации с номерами, Подковырин сказал им, что лосей в загоне нет, а собака лает на енотовидную собаку, и попросил подойти стрелка с ближайшего номера, чтобы вдвоем добыть обнаруженного лайкой зверя.

Сам же Николай начал подходить на лай собаки и вскоре оказался на покрытой снегом заболоченной низине внизу оврага, посредине которой лежала небольшая куча камыша, на которую лаяла Белка, а внутри кто-то шевелился. До кучи осталось менее десяти метров, как вдруг неожиданно из нее медленно поднялась огромная голова. По прижатым к голове круглым ушам Николай Анатольевич мгновенно понял, что это медведь, собирающийся атаковать подошедшего охотника.

За какие-то доли секунды Николай успел сообразить, что с собой у него только дробовые патроны, которыми не остановить бросившегося на него зверя, и понял, что его единственный шанс это бежать в сторону подходившего к нему с номера охотника.

Этим охотником оказался 56-летний Вениамин Иванович Алтышев (на фото), один из старейших охотников этой бригады, помимо загонных охот увлекающийся капканным промыслом и добывший за свою жизнь немало охотничьих трофеев.

По всей вероятности, его богатый охотничий опыт и предотвратил трагедию. Увидев выбегающего из оврага Николая Подковырина, преследуемого по пятам огромным медведем, Вениамин Иванович не растерялся, а мгновенно вскинул заряженное пулями ружье и с первого же выстрела наповал сразил бегущего зверя. Медведь уже почти догнал Николая (ему оставалось менее трех метров для того, чтобы подмять под себя свою жертву), но пуля Алтышева, пройдя чуть выше лопаток, попала в позвоночник, и медведь рухнул как подкошенный.

Председатель Кикнурского общества охотников и рыболовов Николай Александрович Петропавловских так прокомментировал случившуюся ситуацию: «Нам еще в середине ноября сообщили о том, что при нарезке делянок под лесозаготовки в окрестностях села Кокшага с берлоги подняли медведя. Его след потом несколько раз видели охотники. Понимая, что шатун опасен для людей, мы вынуждены были обратиться в управление охотнадзора с просьбой разрешить добычу вне сроков охоты (по действующим правилам сезон охоты на медведя в Кировской области закрывается 30 ноября) и получили разрешение на его отстрел.

После этого неоднократно с собаками прочесывали окрестные леса в надежде обнаружить и отстрелять этого медведя, однако его следы перестали встречаться, и мы решили, что он устроил себе новую берлогу. И тут такой инцидент, в котором лишь отличная спортивная форма одного охотника и хладнокровие второго позволили не только избежать несчастного случая на охоте, но еще и добыть завидный трофей».

Случаи незалегания медведя в берлогу, либо вынужденного подъема в зимний период нередки и происходят ежегодно. Причины тому могут быть разные. Это может быть и неудачный выстрел охотника, и, как следствие, ранение зверя, и, как в нашем случае, фактор беспокойства, а может, и просто неурожайный год, и медведь не набирает необходимого для зимовки количества жира.

В 2014 году для отстрела незалегших медведей охотуправлением выдано два разрешения на регулирование численности в охотничьи угодья Котельничского общества охотников и Кикнурского общества охотников. В Котельничском районе медведь пока не отстрелян и представляет собой определенную опасность.

Управление охраны и использования животного мира Кировской области рекомендует охотникам, лесникам, обнаружившим след медведя в зимний период, незамедлительно сообщить об этом государственному охотинспектору по вашему району, либо председателю районного общества охотников, или в Кировское охотуправление.

Д.С.Анисимов 23 января 2015

[ORA]

Звезда Ориона
Был воскресный день. Утром Серега Ильченко накормил собак, достал из погреба картошку на продажу и пошел к приятелю Гришке Мавроку. От ставка доносился веселый гусиный гогот. Дул теплый ветер, в солнечных лучах пенилась зелень на деревьях. Весна вносила в душу ощущение свободы, легкости, ожидание чего-то нового.

Отел у лосих начинается в апреле (в северных районах — в начале июня). Первые сутки лосята беспомощны и лежат возле матери, а в середине лета уже учатся поедать листья, молодые побеги... Излюбленный корм этих животных — грибы.

Слышь, Галь, это кто такой красивый к нам идет? — обратился Гришка к жене, копошившейся у кустов смородины.


— Привет, Сережа! — подняла голову Галина и вновь принялась за свое дело, а Маврок растянулся в улыбке до ушей и широко расставил руки. Друзья обнялись.
— Подержишь? Краешек ветром оторвало, — Маврок наводил лад в парнике, сваренном из уголка.
— Какой вопрос! — бросил Серега и добавил: — Не с того края полосу заводишь, протяни внутрь.
— Как я не допер? Один ум хорошо, а полтора лучше. А? — Гришка рассмеялся и несколько раз ударил электродом о столбик; сварочный аппарат загудел, шипя и искрясь.
— Что я тебе скажу: двух лосей вчера видел. В чапыжнике у болота, — поделился Гришка. — Может, того?
— Я те дам «может, того»! Ты куда намылился? — раздался голос Галины.
— Да ты что, Галь? Серегу прошу посмотреть мотор. Пошли, Серега, — сказал Маврок и направился к дому.


Зашли в летнюю кухню. В нос ударило сыростью из-под пола. Маврок разлил самогонку, дотронулся до Серегиного стакана и залпом выпил. Спросил:
— Ну, так что?
— Сам знаешь, не сезон...
— Ну, смотри! Я тебе сказал, — буркнул недовольный Гришка.


Браконьерничают они вместе давно, от Удая до Десны каждый метр земли на пузе пропахали. Но охотничий авторитет и слово Сереги для Маврока выше писаного закона. Вызывает доверие и внешность кореша. Большие на выкате глаза, кажется, буравят, когда смотрит. Высокого роста, широк в плечах, с длинными, как у лося, ногами. Пройти двадцать километров с ружьем и рюкзаком для него пара пустяков.


Слова Гришки, выпитая самогонка раззадорили. «Зачем это я к нему ходил?» — пытался вспомнить Серега, возвращаясь, домой. От Гришкиной новости засвербело, засосало под ложечкой. «Может, того?» — вспомнил он слова Маврока и рассмеялся. Может, и впрямь прогуляться с ружьем в пойме Удая? Занервничала, забегала на цепи западносибирская лайка Вьюга. Катерина к кому-то ушла, и Серега не стал ее дожидаться. Знакомой дорожкой направился он к омшанику, достал из тайника оставшуюся от деда тозовку, собрал ее и уже через несколько минут был у реки.
Солнце перевалило зенит. В небе кружила стая ворон. С речки поднялась пара крыжней и потянула за лес, к траншеям канала, залитым талой водой. Не доходя до болотистого места, заросшего ивняком, Серега уже хотел возвращаться домой, но увидел кучку «орешков», присел. Помет был свежий. Маврок не соврал. Повернул лицо навстречу ветру и увидел стоящую в просвете лосиху. «Явно сеголеток, мала по габаритам, яловая», — как-то буднично пронеслось в голове. Он так и застыл в присядке. Не торопясь, выцелил под лопатку и плавно нажал на спуск. Лосиха повалилась как подкошенная.






Неожиданно со стороны кущей раздались какие-то звуки, напоминающие мяканье. Серегу будто резануло ножом по живому. Матерь Божия! Откуда он взялся? К туше лосихи как-то нескладно, заводной игрушкой прыгал лосенок. Вот он остановился, забежал с одной стороны, с другой, начал тыкаться в пах и не мог понять, почему всегда отзывчивое, полное молока вымя матери на этот раз безучастно.
Серега вдруг ощутил слабость в теле, к горлу подступил комок. Он вышел из укрытия и медленно пошел к убитой лосихе. Теленок неуклюже отбежал на длинных ногах на несколько метров, встал полубоком, поворачивая большую голову то к матери, то к Сереге. Когда тот приблизился к туше, малыш попрыгал в заросли кустарника «Пропадет лосенок. Как же так?» — повторял Серега вопрос, будто адресуя его не себе, а кому-то другому. Он прислонился к сосне, тупо смотря по сторонам, затем стал медленно сползать на корточки, издавая тихие звуки, похожие на всхлипывания.


Прошло несколько минут. Серега сидел с отрешенным видом. Ветер нагнал над пролеском тучи, заморосил дождь — первый этой весной. Капли шлепались на куртку, на выцветшие камуфляжные штаны. В памяти всплыли похороны матери, отъезд отца за длинным рублем на Север… Где-то там он шоферил на прииске, написал несколько писем да и затерялся на необъятных просторах бывшего Союза.


В каком году это было? Он пытался вспомнить и не находил прожитых лет. Их будто и не было. С какой-то обреченностью в сознании мелькнула мысль, что не получилось, не сбылось в жизни то, о чем мечтал в интернате, в армии. Память тасовала знакомые до боли картины. Вот гараж, пропахший соляркой. Шумная шоферская братва. Баранка машины. Вечно бегущая навстречу дорога. Вот зима. Серега везет стекло в строительный магазин, а все мысли в лесу, где в чапыжнике обосновались лоси. Приезжает домой, перекусывает на скорую руку — и за ружье. Катерина смотрит на Серегу волком:
— Опять пьянка? Когда это кончится, Сережа?
— Я что, для себя стараюсь, да? Нам мясо не нужно?
— Какое мясо? — в голосе жены слышится отчаяние. — Ты когда с дочкой последний раз общался?


А в дверях в телогрейке, подпоясанной патронташем, торчит Маврок.


И вот Серега уже тропит раненого сохатого. Вьюга и Карат ушли по следу. Из ноздрей пар валит, подустал, но не добрать подранка, бросить — грех на душу взять. Напряг слух. Из лесной глухомани доносится голос Вьюги. Карат взлаивает. Держат собачки, ослаб зверь, подпустил на верный выстрел. Не сплоховал Серега, не подвела пуля, сделанная в мастерской гаража, ушла точно под лопатку. Маврок с Райкиным подошли, лица горят от ходьбы, самогонки, азарта. А в душе у Сереги, как заноза, сидит чувство страха: «Не дай бог нарваться на егерей!» Это раньше было «все вокруг колхозное». А нынче ногой ступишь — попадешь в частное хозяйство. Но Серега Ильченко родился под счастливой звездой охотника Ориона — так сказал один приезжий из Киева, которого он спас на охоте от разъяренного подранка-секача. Серега вначале хмыкнул про себя, а потом поразмыслил: а ведь прав мужик. Созвездие Ориона он долго искал и в дочкином учебнике по астрономии, и на небосводе, а потом водил пальцем по небу, показывая и объясняя Мавроку, где меч, где пояс охотника.
— Видишь три звезды? Ну как можно не видеть? Вон та звезда — Бетельгейзе, а та — Ригель называется.
— Да пошел ты в баню! — подытоживал Серегины старания Маврок.


Но Серега не обижался. Он, а не Маврок, первый стрелок в округе. Он нутром чует ход зверя. Ну да, бывают выкрутасы, не всегда понятные сельчанам. Как, например, в день свадьбы. Посидев час за столом, он бросил жену в подвенечном платье, с заплаканными глазами, и изумленных гостей, а сам уехал на открытие охоты на утку...
Дождь перестал шебаршить. «Нервы расшалились. Завязывать надо с такой охотой», — подумал Сергей и вспомнил разговор с учителем Андреем Карловичем. Было это прошлой осенью. Зашел он к бывшей однокласснице Татьяне: в ее доме собрались работники школы, гуляли.
— Сергуня, соседушка, за стол, за стол! Стопочку, Сережа! — не отступала Татьяна.


Ради приличия он поломался, но не ушел. В разгар застолья заговорили о людских пристрастиях.
— Хорошо, когда все в меру, — высказался историк. — Неслучайно древние, предаваясь наслаждениям, ставили на стол урну с прахом, чтобы помнили…
— О чем? — игривая улыбка не сходила с лица Сереги, он отыскивал глазами урну: где она? — Что ни говори, а истинное увлечение есть благо. Вы согласны со мной?
— Отнюдь. Вот скажите: сколько времени Вы отдаете охоте? Разумеется, правильной охоте, — поправил себя историк.
— Не знаю, не задумывался.
— В том то и дело. Необузданная страсть к той же охоте — наркотик. Или как водка для алкоголика, засасывает, а жизнь…
— А вы не перебарщиваете? — перебил Серега. — Охотничья страсть, я вам скажу, нечто другое — облагораживающее.


Глядя на учителя, он с напускной бравадой добавил:
— Меня не засосет. Все говорят, что я родился под звездой охотника Ориона. Он хранит меня.
— О! Древняя Греция. Вечно юная богиня Артемида, долина Гаргафия, горы Киферона, охотник Орион. А вы знаете, что жизнь его закончилась трагично? Разорвали Ориона собственные собаки, когда Артемида превратила юношу в оленя.
— Как разорвали? — по телу Сереги пробежал холодок.
Андрей Карлович посмотрел внимательно в большие Серегины глаза, отчего тому стало неприятно.
— Банальное стечение обстоятельств: оказался не в то время и не в том месте, — заметив угасший кураж своего оппонента, учитель добавил: — Да вы не отчаивайтесь! Звезды управляют смертными, а звездами — мудрые.


Разговор тот затерялся в закоулках памяти, а тут всплыл. Выходит, прав был учитель! Серега очнулся от своих дум, поднялся, еще раз посмотрел на убитую лосиху. Лицо его вдруг исказилось, он сделал шаг к сосне и, размахнувшись, со всей силой ударил прикладом о дерево. Ореховая ложа, издав глухой сдавленный звук, отлетела на несколько метров в пожухлую траву. Не выпуская из рук то, что осталось от ружья, Серега медленно направился в поселок, уже не боясь, что кто-то его увидит. Обернулся назад. В небе над Удаем вилась, громко каркая, стая ворон, приближаясь к туше лосихи. Поравнявшись с речкой, заросшей по берегам кустарником, отыскав просвет, он швырнул ствол в ржавую воду и подумал: «Лосенок пропадет — ежику понятно. И кто заберет мясо?» Так и не решив, как лучше обойтись с мясом лосихи, Серега вошел в дом.
— Что-то случилось? — тревожно спросила Катерина.
— Отстань! — оборвал он жену, прошел в комнату, не раздеваясь, лег на диван.


С портрета в деревянной раме на Серегу смотрел дед и будто спрашивал: «Как ружье мое, внучек? Не потеряло резкость? Не живит? Пуще всего остерегайся стрелять в маток, особливо с детенышами. Не бери грех на душу и другим спуску не давай». Немым укором слышались слова деда, и на душе становилось еще тяжелее.


Он долго ворочался, не мог уснуть, наконец сон сморил его. И приснилось Сереге, будто пошел он на охоту, а Вьюгу с Каратом закрыл в сарае. В урочище обнаружил лося-одинца, пошел по следу, сожалея, что собак дома оставил. И тут послышался собачий лай. «Мои собачки! — подумал. — Ай умницы! Катерина, видно, выпустила, теперь не уйдет сохатый». Подбежали собаки, набросились на Серегу, рвут на части. Вьюга, любимица, на грудь прыгнула, норовя вцепиться в глотку. Оцепенел от ужаса Серега, хотел крикнуть: «Вьюга, Каратушка! Это же я, ваш хозяин!» Но вместо слов — бормотанье и стоны. Открыл глаза. Весь в поту. Рядом Катерина стоит, за плечо дергает.
— Вставай, участковый тебя во дворе дожидается. С ним еще двое, не наши.


Приподнялся на диване Серега, опустил ноги, глянул широко открытыми глазами в залитое светом окно и пробормотал: «Большой пес, Артемида, долина Гаргафия, горы Киферона».
Солнце осветило каждый закуток в зеленых зарослях над Удаем, повсюду звучал веселый щебет птиц, на пастбище мычали коровы, радуясь простору, теплу, сочной траве. Серега тяжело вздохнул, сунул ноги в разбитые грязные кроссовки и, не глядя на жену, пошел к непрошеным гостям.

Виктор Лютый 1 июля 2015