Рассказы об охоте.

[Славик]

умеют же люди придумывать и рассказывать........ :bra_vo:

[ORA]

Два дня из жизни деревенских браконьеров
Рассказ основан на реальных событиях. Имена героев изменены.


Анатолий сошёл с электрички, когда солнце уже спрыгнуло за близкую в этих местах кромку леса. Она здесь везде близкая – лесной край. А когда «отошли в мир иной» колхозы и совхозы, постепенно лишился этот край и тех лугов и полей, которые были раньше сенокосами и пастбищами да родили, хоть и не больно богато, но исправно овёс, лён, рожь и ещё кормовую кукурузу, и свёклу. Оставшись без заботливых людских рук, они зарастали теперь бурьяном, березняками вперемешку с сосняком да обезумевшим от безнаказанности борщевиком. Леса подступали к околицам деревень, поднимались уж и на бывших картофельных усадах, приближая линию горизонта вплотную и стремясь ещё до отведённого коротким вечером срока накрыть своей плотной тенью людские мирки.

Октябрь баловал сухими солнечными денёчками, но темнело по-осеннему быстро. До деревни, где у Анатолия был старенький рубленый домишко, используемый в качестве дачи и охотничьего домика, от станции ещё километров пятнадцать, преодолеть которые предстояло в полной темноте, но Толика это даже радовало, хотя и был он жителем городским. И, собственно, лишь для друзей - Толиком, а вообще по жизни уважаемым человеком за сорок пять с учёной степенью КТН, Анатолием Васильевичем. Но жила в его городской душе нежнейшая и глубокая любовь к лесу, с которым он сроднился совершенно и мог бродить по нему в одиночестве, хоть с ружьецом, хоть с грибной корзинкой, в любое время суток и при этом без риска заблудиться. Потому и дачу себе организовал в лесном районе области, подальше от пригородных людских ульев – садоводческих товариществ.
Ему повезло: у сельского магазина его подсадило проезжавшее мимо на легковушке семейство дачников, спешащее в другую, ещё более отдалённую от станции деревню. Через десяток километров Анатолий поблагодарил добрых самаритян и сошёл у моста через речку, от которого теперь можно было рассчитывать только на свои ноги. До его деревни теперь было два пути – либо по плохонькой, но исправной ещё лесной асфальтированной дороге, которую колхоз-миллионер (мир его праху !) почти двадцать лет назад успел отремонтировать в аккурат к концу перестройки, либо по очень глухой, потаённой грунтовке в глубине того же леса, зарастающей, временами превращающейся в тропинку и в паре мест пересекающей влажные низинные луговины. Эти два пути шли параллельно друг другу, но разделённые несколькими сотнями метров мрачной, труднопроходимой преимущественно еловой тайги, дарили совершенно разные впечатления.
Толик не был бы самим собою, если бы выбрал асфальт. Хищного зверья тут не было, людская преступность колебалась в пределах статистической погрешности и ограничивалась незаконными порубками леса, мелким браконьерством да пьяными драчками и ДТП типа падения с мотоциклом в болотину, так что лесные дороги и тропы были вполне безопасны днём, а ночью, для понимающих в том толк, уж тем более. Через километр от моста наш любитель приключений свернул на грунтовку, исчезающую в чаще, и бесшумным охотничьим шагом пошёл по ней. На резонный вопрос «зачем» он ответить бы не смог, а на вопрос «почему», не заботясь о том, будет ли понят, сказал бы коротко: «Потому что душевно!». Шагал он налегке, с одной полупустой сумкой на плече, так как на даче был запас продуктов, и ружьё со всей амуницией тоже осталось там с прошлых выходных.
Анатолий долго шёл посередине старой колеи, только памятью угадывая её рельеф, почти не спотыкаясь и даже не помышляя о том, чтобы достать фонарик. Смотрел он больше вперёд и вверх, чем под ноги, так как видимый на фоне сероватого неба просвет над дорогой между чёрными деревьями указывал направление и его границы. Оказавшись примерно посередине пути, он сошёл с колеи к кромке леса, нащупал ветхий пенёк и удобно уселся на него. Пенёк, не ожидавший на старости лет такой фамильярности, крякнул под человеческим весом, но устоял. Прикрыв глаза, упиваясь запахами осеннего леса и ощущением лёгкой ночной жути, путник достал из сумки бутылку пива и стал медленно пить, смакуя каждый глоток и глядя на редкие звёзды. Ночной осенний лес всегда был для него благодатью – и умиротворял, и при этом потягивал нервы объёмной, обволакивающей тишиной, в которой было слышно падение каждого листочка, каждой иголки.
Где-то далеко за левым плечом, в глубине чащи, раздался пока ещё далёкий, но такой тяжёлый хруст, что Анатолий при всей силе своего характера вздрогнул и насторожился, чувствуя, как холодные мурашки хлынули по груди и спине. Поскольку медведей здесь не ведали уже лет пятьдесят, то либо лось, либо кабан. И скорее последний, так как лось тоже был великой редкостью, а вот кабаны многие поля и лесные поляны в округе, словно плугами перепахали. Но не ходит кабан так шумно ! Что за чёрт ?
Хруст приближался неудержимо и быстро. В треске ломающегося под чьими-то ногами валежника и свистящем шорохе раздвигаемых еловых лап угадывался ещё какой-то странный, очень знакомый звук, который Анатолий всё никак не мог идентифицировать. Этот тонкий, постоянно возникающий то ли звон, то ли дребезг никак не вязался с поступью животного и от того нагонял страх.
Толик отступил под крону ели и присел на корточки за её стволом, пытаясь хоть что-то разглядеть в чернильной темени еловой чащи. Треск, дребезжание, а к ним ещё и невнятное бормотание заполнили собою всё пространство и в трёх метрах от ели, под которой укрылся кандидат технических наук, из чащи на дорогу, почти строго перпендикулярно ей выломился Колька Семечкин, Толикин деревенский сосед, покосившийся и убогий дом которого стоял окна в окна с Толиковой избушкой. Разглядеть лицо и детали одежды человека было, конечно, невозможно, но Анатолий сразу узнал его по голосу. Колька был пьян в дрова, тихо разговаривал с каким-то отсутствующим собеседником и за «рога» пёр сквозь чащу велосипед, спицы которого, цепляясь за ветки и хворост, и издавали тот самый звук, который озадачивал и пугал больше звериной поступи.
Обалдевший от такой невероятной встречи Анатолий вышел из-под ели, но не успел поздороваться, так как сосед, не меняя азимута и не замечая человека в двух шагах от себя, так же перпендикулярно вошёл в стену леса справа от дороги и исчез в ней вместе с велосипедом, как будто в другое измерение канул.
- Колян ! Слышь… А ты чего не дорогой-то ?! …
С таким же успехом он мог задать вопрос звёздам. Послушав немного удаляющуюся какафонию, издаваемую Колькой и его «верным конём», и чувствуя себя не совсем в своей тарелке, Анатолий поспешил покинуть романтичное местечко и уже через час сидел у себя в домике, с наслаждением слушая потрескивание поленьев в русской печке, поедая горячую яичницу с колбасой и помидоркой и запоздало догадываясь, что Семечкина ночью через лес погнали горящие «трубы», ибо ближайший шинок был в соседнем селе. А состояние, близкое к белочке, сбило Колюшу с дороги и повело чащей, для верховой езды на велосипеде неодолимой…




Из благостного состояния его на этот раз вырвал резкий, грубый стук снаружи в окно, прикрытое чистенькой занавесочкой. Фактор внезапности подбросил на стуле и, опускаясь обратно, Толик больно ткнул вилкой себе в нёбо. Душевная деликатность и брутальность были двумя контрастными и неразрывными составляющими его цельной натуры. К тому же вырос он в рабочем районе и аристократичностью манер не отличался.
- Да…вас всех и … ... через коромысло! – яростно и витиевато заорал он в оконную темноту, - Вы что, …, сговорились сегодня, что ли, …., мать вашу, … доконать меня, чтобы я обделался ?!
- Василич, ты чего ?! – раздался приглушённый двойным стеклом испуганно-изумлённый голос другого соседа, Мишки Яшина, - Ни хрена себе, интеллигенция умеет матом крыть, я аж присел ! Ты чего злой-то какой, я тебя таким не видывал ?! Выдь-ка, дело есть…
- Какое, Мишаня, дело в два часа ночи ?!
- Выдь…
С Мишкой у Толика отношения были вполне приятельские, так как оба были заядлыми охотниками, а жили и работали в областном центре, и бывали довольны, когда случалось приехать в деревню одновременно – Мишке, чтобы навестить живущих здесь стариков родителей, а Толику, стало быть, на дачу. Случайная встреча здесь давала возможность и посидеть вечерком за беседой с парой-другой стопочек водки, и на утином перелёте вечером постоять, и самотопом утку в пойме поискать – вдвоём оно радостнее, чем в одиночку. А то, что боровой охотой по перу Мишка не увлекался, было к лучшему - такая охота любит одиночество.
В общем «посылать» соседа было неудобно, и Анатолий, недовольно шумнув стулом, вышел в сени. Щёлкнул выключателем, зажигая свет на веранде и в палисаднике, скрипнул ступеньками крыльца… Они, как всегда, сильно, от души пожали друг другу руки, присели на лавку у дровяного сарая.
- Ты чего взъерошенный такой ? Ну, думаю, случилось чего, раз Василич так на меня налаял.
- Нет, просто душевное настроение мне два раза сбили, сначала Колька, потом ты.
Выслушав рассказ о Колькином спортивном ориентировании с велосипедом, Яшин понимающе похохотал, потом сразу перешёл к делу.
- Я знаю, под каким деревом за рекой кабан живёт.
- И ?
- Айда вдвоём, сбраконьерим его. Из местных не хочу никого звать, одно горе, а не охотники, с тобой лучше.
- Вот именно – не охотники. Вы тут все браконьеры, а не охотники, ты сам-то недавно только на утку стал сезонки брать.
- Да ладно тебе, я знаю, что ты весь из себя правильный, но тут святое дело – охотхозяйство на кабанчика наказать, они оборзели уже. Да не дрейфь, ты же знаешь, что егеря на той стороне и не показываются почти, тем более в ночь. У них тут рядом всё, и воспроизводство, и прикормка, и вышки… Жалко только ты без машины, вытаскивать тяжело будет. Где «нива»-то ? Я на двор пошёл, смотрю – у тебя свет в окне, а как машина прошла, не слышал.
- У сына с понедельника отпуск, оставил ему семью сюда привезти .
- Ясно. Так чего, пойдёшь ? Давай, не отказывайся. Сядем вечером в засаду над тропами, стрелять будем сверху.
Толик с минуту смотрел на очень красивую дымную поволоку, поднимающуюся на фоне звёзд из трубы его дома, вдохнул её аромат, сползший с крыши под неслышным напором предутреннего тумана с реки.
- Погоди, по стопочке вынесу.
Принёс по запотевшему «полтиннику» и по бутерброду с килечкой, проложенной колечками маринованного лука. Немного чистой холодной водочки октябрьской ночью под изящную закусь – что говорить ! Внутри мягко потеплело, вкусно хрустнули киличьи хребты и лучок. Мишка тихонько закурил.
Молчали. Анатолий обдумывал предложение и с точки зрения его допустимости для себя, и с точки зрения техники исполнения. Мишка-то периодически браконьерил тут с детства. Наряду с другими коренными местными охотниками, считавшими, что окрестные леса со всем их содержимым – их народная собственность, он и в прежние времена не всегда заморачивался соблюдением сроков и получением разрешений, за что иногда наказывался. А после того, как один бизнесмен из облцентра на законных, разумеется, основаниях ухватил часть бывших УОП и угодий районного общества и организовал здесь охотхозяйство, Яшин на все эти путёвки «забил» уже вдвойне принципиально. После десятка лет «войны» с егерями охотхозяйства – такими же местными мужиками из соседнего села, он стал, наконец, получать разрешения и путёвки, чтоб хотя бы само появление с ружъём в угодьях не давало повода для очередного скандала и протокола, но по-крупному платить, как он полагал, «дармоедам» за дичь не собирался.
Анатолия деятельность хозяина угодий тоже не восхищала. Проблема-то собственно, была по нынешним переломным временам типичнейшая. С одной стороны, как человеку, любящему порядок, ему нравились появившиеся у егерей справная амуниция, новенький снегоход и серъёзно доведённые до ума уазики. Мог он понять и бухгалтерию, и трудности этого дела. С другой…Охотиться не своим личным гостям хозяин разрешил только в одной, малой части угодий, документов на воспроизводственный участок категорически никому не предъявлял, хотя и нашлась пара умников, требовавших подтвердить законность размещения соответствующих опознавательных табличек, а самую лучшую территорию вокруг ВУ неофициально тоже сделал как бы запреткой – как писал кто-то из классиков «не запрещено совершенно, но и не разрешено вполне». Егеря, выполняя хозяйскую установку, оттуда мягко выдавливали, не давая спокойно охотиться своим присутствием и навязчивым контролем. Про кабанов и говорить нечего. Женщины, собирающие землянику на своих привычных, десятилетиями знакомых лесных полянках, уже не удивлялись, когда из подлеска вдруг высовывалось рыло сеголетка, а то и секачика. Хотя пугались ужасно, особенно городские. Логично вспомнился сегодняшний ночной эпизод – одно дело пьяный сосед с велосипедом, другое дело, если бы взрослый вепрь... н-да…
Договориться с хозяином об охоте на хрюшек, конечно, можно было бы, тем более, что Анатолий был, что называется, не без связей, но загонную охоту хозяйство не практиковало, за индивидуальную охоту с лайкой могли и собаку пристрелить – разбирайся потом, а стрельба с вышек над кормушками при всех её охотничьих нюансах Толика не прельщала.
В общем, особых моральных издержек даже такой идейный охотник, как Толик, от браконьерской вылазки за кабаном, вроде бы не предвидел, хотя и было отчасти, как сейчас говорит молодёжь, стрёмно. Уходить решили в полдень, чтобы успеть и все тропы осмотреть, и позиции выбрать, и посидеть с бутербродами да тихой беседой в укромном местечке…
…Первым, кого Толик увидел утром, был Семечкин, грустно сидевший на ступеньках своего крыльца. Взор его олицетворял вселенскую обиду и смирение. Узрев Василича, он сильно удивился.
- Ты здесь ?! Вот бы не подумал, машины-то нет.
- Привет ! Вернулся ?
К Семечкину Анатолий относился, если и без уважения, то с сочувствием и каким-то очень русским, не имеющим логического объяснения теплом. Колька был деревенским алкашом и жутким лентяем, по двум этим причинам никогда не имел семьи и жил с матерью, пока она не умерла. Но личностью при этом был безвредной и отнюдь не жалкой. Живя бог знает, на что и неведомо, чем питаясь, он был пьян перманентно, а в зимы не замерзал только потому, что ручной ножовкой постепенно распиливал на дрова свой двор и остатки забора. При этом он демонстрировал редкостную для такого социального типажа общую эрудицию, любимым его занятием было чтение, а информационные телевизионные программы он не выключал до той секунды, когда сгорел старый телевизор. Не было для Кольки лучшего подарка, чем пачка журналов или газет, а ещё лучше связка книг. Мог он, конечно, и еду принять в дар, но делал это с великим достоинством, а вот от литературы приходил в нескрываемый восторг и на несколько дней исчезал в доме, читая запоями.
Вопрос о возвращении он пропустил мимо ушей.
- Да чё… Уроды… Велосипед у меня с…. !
- Что ? - сочувственно усмехнулся Толик, - потерял-таки ?
- Почему потерял ? Из сеней увели.
- Когда это ?
- Сегодня ночью. Вечером в сенях стоял, утром проснулся – нет.
Анатолий, предчувствуя интригу и веселье, присел рядом с ним. Что-то тут не вязалось.
- А я подумал, ты его в лесу потерял. Когда ты вернуться-то успел ?
- В каком лесу ?!
Они некоторое время молча смотрели друг на друга. Выражение Колькиного лица в точности ассоциировалось у Толика с выскакивающей при определенных условиях на дисплее компьютера табличкой «файл не найден».
С трудом сохраняя серъёзность, Толик дважды рассказал об их ночной встрече, пока до Кольки, наконец, дошло, что его не разыгрывают. Промежуток времени между вчерашним вечером и продиранием глаз у себя дома сегодня утром был начисто стёрт «с жёсткого диска» сивухой. Вернее даже не стёрт – он и не был там записан.
Колька подхватился и побежал по своему ночному маршруту.
- Свежую просеку в лесу ищи, ту, что прободал ! - крикнул ему вслед Анатолий и долго сидел на его крылечке, упиваясь всеми оттенками и нюансами их с Семечкиным разговора.
- Клоуны ! – в конце концов по-доброму рассмеялся он, адресуя это и всем местным чудаковатым мужикам, и себе лично в связи с предстоящей вылазкой…
-----------------------------
Первый, каменистый, брод они прошли привычно и быстро. Вода была не высока. Выше после дождей, чем была в межень, но всё равно по колено. Второй брод, через протоку был посложнее. Протока каждый сезон хоть немного, но меняла рельеф песчаного дна, делала промоины под берегами, и приходилось приспосабливаться – сходить с берега и пару десятков метров идти посередине русла, подыскивая удобный выход.
«Пристегнуть бы надо было голенища» - подумал Толик, чувствуя, как обжимает сапоги быстрый холодный поток. Он свернул к левому берегу, у которого было заглубление. Вот уже выше колен, мягкое голенище стянуло уже и ляжку, сантиметра четыре до края, но Яшин прошёл. И тут голенище правого «рокса» быстро приспустилось вниз гармошкой. Раньше, вроде, не приспускалось так сильно. Он перебросил ружьё в левую руку, дёрнул голенище к бедру… куда там, в сапог уже хлынула вода. Рефлекторно рванулся к берегу и всадил левую ногу в водоросли и кувшинки. Ну, это уж, как палка в колесо ! Полетел было в воду лицом вниз, но неимоверным мышечным усилием вернул телу вертикальное положение, упав на колено и вымокнув по пояс.
- Етишкин пистолет ! – огорчённо завопил с берега Мишка, - накрылась охота !
- Чего это «накрылась» ? – пробурчал Толик, выбираясь на берег, - Отожмусь, на ходу обсохну!
- С ума сошёл ! Октябрь ! Завтра будешь без спины и вообще… без всего. С соплями только и радикулитом. Пошли к той рощице, времени у нас вагон, обсушим тебя у костерка, согреемся.
Анатолий уселся на высокую кочку, стянул сапоги, вылив из них, как выразился Мишка, «полреки». Отжал носки, низы брюк, кряхтя, с трудом обулся вновь.
- Ну, давай костерок. Пошли !
…У лежащей на опушке рощи огромной, умершей своей смертью берёзы уютно горел костёр. Сухие берёзовые сучья и ветки в изобилии давали дрова и служили вешалками для мокрых брюк, подштанников, свитера, стелек и носок. Сапоги лежали подошвами к огню, из голенищ шёл пар. Анатолий в отжатых трусах, тельняшке и верхней тёплой куртке стоял босиком на большом куске берёзовой коры, чувствуя, что не то, чтобы замерзает, но… Хорошо хоть солнышко и ветерок деликатный, не злой.
- Носки толстые, не просохнут, - сказал Мишка.
- Шут с ними, у меня запасные есть, сейчас одену. Одежда бы высохла.
- Всё дымом провоняет.
- И дым отечества нам сладок и приятен. Кабан вот только учуять может…
- Так и я про то ! Что уж теперь…на, полечись !
Яшин достал из рюкзака початую бутылку водки.
«Совсем не дело !» - подумал Василич, но потребность сдобрить намокший организм крепким алкоголем была естественна и сильна. Первые две стопки они ностальгически, по-советски, закусывали кильками в томате, а потом Толик извлёк из рюкзака сделанные наподобие хот-догов бутерброды. С зеленью, чесноком, кетчупом и майонезом, в сочетании с дымком от костра и под редкими белыми облаками, скользящими по осеннему бледно-голубому небу, они казались здесь безумно вкусным деликатесом. Может, ну его к чертям, кабана? Но нет, вожжа попала под хвост и вылезать не хотела категорически.
В половине шестого вечера они уже лазили по лесу вдоль старицы, исследуя кабаньи тропинки. Входов в лес из крепей было два. Один из них совсем рядом со старым невысоким лабазом, с которого по весне кто-то из местных охотился с подсадными – крепи в апреле превращались в обширное болото, излюбленное место селезней. Второй, дальний и менее хоженый, был метрах в трёхстах по кромке леса. Мишка не соврал, когда говорил, что знает, где кабан живёт. В обоих входах были свежие, вчерашние следы среднего по размеру кабанчика. Особенно их было много на переходе через пересыхающий паводковый ручей, где обе тропы сходились – здорово натоптано ! Отсюда тропа вела через непролазный кустарник уже прямо к старице, к водопою и дубовой рощице – тут ему и жёлуди, тут и вода и укрытие на ночь, глуше места не придумаешь.
- Ну, так! – резюмировал Мишка,- Давай один здесь встанет. Можно вот на этом дереве расположиться, развилка у него удобная. А второй на ближнем входе. Ты куда ?
- Ты помоложе, лезь на дерево. Я на лабаз пойду.
… Кабан пришёл, когда уже совсем стемнело. Сна у Анатолия не было ни в одном глазу, только ноги от долгой неподвижности затекли до зуда и едва он, не вытерпев, попытался сменить позу, как на границе крепи тихонько чавкнуло. Ещё раз после паузы и ещё. Кабанья тропа, ведущая из крепей, шла метрах в пяти от лабаза, практически прямо перед ним и ждать, что кабан не учует опасности на таком расстоянии – это вряд ли. Единственная возможность перевидеть и отстреляться – заранее, как раз на входе тропы на опушку, метрах в пятнадцати правее. Темень страшная, но туша зверя всё равно будет ещё более чёрным пятном. Толик напряг зрение, бесшумно взял на прицел предполагаемое место появления кабана. Если бы не ночь, зверь был бы уже виден, до него не более двадцати пяти метров и стоит он пока в низинке, учуяв что-то и оценивая, идти дальше или нет.
Анатолий хоть и ждал добросовестно, но в удачу не верил. С полчаса назад утихший, было, к сумеркам ветерок потянул опять, на этот раз от реки. Не было никаких сомнений, что он относит к крепям и ядрёный запашок дыма, которым пропиталась одежда, и, вероятно, водочное амбре. Толик постарался хотя бы дышать в воротник куртки, но в таком девственно чистом воздухе даже несколько молекул чуждого аромата многое говорят животному.




Чав…чав.. Ух, как хлынул адреналин ! Отличные самокруты с самолично выточенными на заводе «рубейкиными», оставшиеся от прошлогоднего загона в Беларуси, своё дело сделают на раз, попасть бы… Следующее «чав» уже было потише, потом ещё тише… Ушёл назад кабанчик, видать решил, ищите, мол, дураков в другом месте. Это было ожидаемо. Ничуть не расстроившись, Толик повесил ружьё на сучок, устроился полулёжа на старом лапнике и стал ждать Мишку. Часа через полтора далеко в чаще леса заметался фонарик. Потерял Мишка ориентир, ближе к старице идёт. Толик негромко свистнул. Фонарик повернул к нему, и вскоре из темени вышла Мишкина фигура.
- У меня даже не хрюкнуло ни разу. Приходил кто ?
Анатолий рассказал про облом. Вдвоём они в свете фонариков осмотрели выход из крепей. Точно, свежейшие чёткие следы, за сотенку кило будет их хозяин.
- Ё-моё ! – разочарованно протянул Мишка, - Ну, и дёрнуло же тебя в речку свалиться, дымом от тебя, конечно, прёт – да-а-а !
- Сколько лет тут охочусь, ни разу на бродах не падал. Это нам знак был, - усмехнулся Толик.
- Какой там знак ! Голенища пристёгивать надо !
- Какой-какой… Бог не фраер, - снизошёл Толик до блатного жаргона, - всё видит!
Разрядив ружья, они выбрались на опушку и пошли по большой луговине в сторону брода. Яшин вдруг остановился, повернулся к Толику.
- Так чё,- ненатурально веселым голосом предложил он, - пошли тогда утром с нами за лосём, что ли ?
- За каким лосём ? – изумился Анатолий.
- Мужики вечером в пятницу на Матрёшке лося видели.
- Враньё. Нет в нашем хозяйстве лосей.
- Так транзитный, проходной ! Пришёл с муниципалки, если за выходные не взять, уйдёт к рооровцам. К верхним бродам спустится вдоль реки и уйдёт.
- Он и без бродов через реку уже ушел наверняка. Вы ж не обрезали, точно не знаете.
- Вряд ли, зачем ему ? Мужики не подшумели, ушли по-тихому.
- Нет, Миш, это уже полный беспредел, да и потом Матрёшка – большое урочище, убегаетесь. Сколько вас ?
- Ну, восемь будет. Там горловина зато между лугами и рекой узкая, трёх на номера поставим, остальными погоним.
- Всё равно оклад километров двенадцать. На пять загонщиков…
- Так я тебя и зову.
- Беспредел. Да и воспроизводственный там рядом, примут вас егеря тёпленькими.
- Не примут. У старшего, Юрки Клюева, юбилей сегодня, они до понедельника из дома носа не покажут. Айда, чего ты ?
- Ну вас в пень ! – беззлобно сказал Толик и пошёл первым. Понимая, что уговаривать бесполезно, Мишка, вздыхая, побрёл позади. Уже почти у брода Толик вспомнил, что забыл на лабазе чехол с дождевиком, который подкладывал под себя, чтобы было мягче сидеть. Тихо матерясь, он рысцой побежал обратно к лесу – не топать же ещё завтра сюда ! Мишка недовольно посмотрел ему вслед, наклонился, провёл рукой вокруг себя – куда бы присесть, пока ждешь, но везде было сыро и противно от вечернего тумана.
- Всё у тебя сегодня чёрт-те как ! – крикнул вслед.
- Бог не фраер… - донеслось из темноты.
­­­------------------------------
Лёха Сорокин, не пошедший в загон по причине одышки, как следствия нелёгкого похмелья, уже часа четыре честно отстоял на номере со своей «стодевятнадцатой» «тулкой». Он страстно желал две вещи: чтобы лось вышел не на него, ибо твёрдости в руках после вчерашнего не чувствовал, и чтобы это случилось поскорее, так как фляга с самогоном и закусь, лежащие под кустом калины - искушение то ещё.
Услышав звуки близкого загона, он сосредоточился, как только мог, принял жёсткую стойку и даже вложился, готовый в любое мгновение спустить курок, но загон стал затихать, затихать и затих. И Лёха опустил ружьё. И через минуту из молодого подлеска на прогалину выпрыгнул здоровенный зайчище, поднятый с лёжки шумом загона. Не видя стрелка, он встал столбиком, поводя головой с чутко шевелящимся носом, и пытаясь, видимо, определить, в каком направлении лучше смываться.
Говорить о том, какие мысли промелькнули в Лёхиной голове, было бы сложно. Наверное, вообще было бы преувеличением говорить, что они дали себе труд промелькнуть. Лёха просто вскинулся и выстрелил тем, что было в патроннике - пулей. И одновременно с этим идиотским поступком из подлеска выдвинулись лосиная голова и мощная грудь. Лось от грохота выстрела тяжело метнулся в сторону и с треском исчез в подлеске, а Лёха машинально переломил одностволку и уставился на ещё шевелящиеся кусты. Два других номера, стоявшие вправо от него, дисциплинированно молчали.


Трезвеющим взглядом долго смотрел вслед рогачу, передёрнул плечами, предвидя тяжесть разговора с подельниками, и пошёл к тому месту, куда отшвырнуло зайца. И вскоре на опушку цепочкой вывалились мужики, потные, засыпанные сухой хвоей, запыхавшиеся, выковыривающие из-за ушей и из-под волос лосиных мух.
- Лось где ? – задыхаясь спросил Мишка.
Лёха поднял правую руку, в которой было зажато то, что осталось от зайца.
- Лось, говорю, где, придурок ?! Это чьи у тебя задние лапы ?!
- Да понимаете, мужики…я стою-стою… слышу, зверь влево от меня поломился, где не стоит никто, думаю, ну, всё, накрылась охота – вывернулся бык, а тут заяц на опушку - шасть ! Я и не сдержался…
- Ты чё, кочерыжка капустная, по зайцу пулей бузднул ?! И попал ?
Лёха в подтверждение помотал в воздухе безголовой заячьей тушкой.
- Так вот здесь же сохатый из леса вышел ! – влез Иваныч в разваленный лосём кустарник, - а здесь стоял !
Пять пар глаз уставились на заячьи останки, сопоставляя их с вожделенным лосём.
- Да я, мужики, перезарядить не усп…, - договорить Лёха тоже не успел, поскольку Серёга Антипин от души засветил ему в глаз и Лёха с полминуты пребывал в астрале, любуясь разноцветным фейерверком…
…Воскресный день заканчивался. Мрачные мужики, по-партизански вошедшие в деревню с нижней, глухой околицы, молча промаршировали мимо сидящего на завалинке Кольки. Рядом с Колькой стоял подёрнутый лесными тенетами велик. Только Мишка остановился, пытливо глянул на хитроватую Колькину физиономию.
- Колян ! Ты на рыбалку ходил ?
- А чё ?
- Ты не чёкай ! Мы тебя после полудня на острове видели, ты вброд с него переходил.
- Чё надо-то ?
- Ты.. это…в кустах у переката двустволку мою не видел ?
- Ружье просрал ?! Молодца-а ! Браконьерили опять ?
- По делу говори !
- Не видел. Я не лазил по кустам, даже вас не видал.
Мишка долго, недоверчиво сверлил глазами улыбающегося Колюшу, пока не почувствовал на себе чей-то взгляд и, повернувшись, увидел облокотившегося на калитку Анатолия. Подошёл к нему, закурил.
- Ты что, правда, ижа потерял ?
- Блин, напились с горя, уснул… просыпаюсь – ружья нет ! Кто со мной был, уже всех за грудки потряс – не колется никто.
- Удались у тебя выходные…С какого горя-то ? Ушёл лось ?
- Лёха, сволочь, всё испортил !
Выслушав красочный рассказ, Толик тонко улыбнулся:
- Похожую байку я от кого-то уже слышал.
- Так не в одной нашей деревне идиоты живут ! Пошёл бы ты с нами на номер, всё бы было, как надо.
- Не, я, что ни говори, не брэк. Хрюшек в лесу проредить ещё так-сяк, другое дело – редкая, мирная животинка ! Я и с честным-то загоном на лося не хожу… А тебе, друже, суждено было сегодня ствол потерять, хоть со мной, хоть без меня. Как и мне вчера в речке искупаться. Потому как грешили. Вы бы и с радости напились и лося бы битого потеряли… Ты куда сейчас?
- Куда…Пожру, да к участковому поеду. Ружьё – не игрушка, заявлять надо. Напишу, что по утку ходил к заводям.
- Вы, как пацаны, ей-богу.
Яшин отошёл на несколько шагов. Повернулся.
- Н-да, Василич, бог не фраер, это ты точно сказал. Пора завязывать с этим раздолбайством, - и тяжело пошагал к своему дому.
Толик долгим, снисходительным взглядом посмотрел ему вслед. Ага, сейчас…завяжешь ты с раздолбайством… С браконьерством завяжешь, так другое что учудишь, а то я вас, безбашенных, не знаю… И как в воду глядел, но это уже сюжет не для охотничьего рассказа…

[zveroboj]

Бывший хозяин тайги.

ГАЗ-66 с переделанной вровень с кабиной будкой и срезанными о камни барабанами на колесах, встал в устье ручья. Развернулся, сдал назад, прижался колесами к поваленному дереву и умолк. Из кабины вылезли два крепких мужика. Выпустили из будки на волю рыжую лайку и закурили.
- Ну что Гоша, как оно, понял, где Россия начинается? Там, где дороги кончаются!
- А они вообще, начинались? Долго я ждал этого часа.
- Соскучился по тайге, знаю, манит:
Зачерпнули из реки огненной воды, от души напились, так, что эмаль на зубах затрещала. Скинули несколько досок, мешки, разную, необходимую на избе и не нужную уже в жилухе, всячину. По еле заметной вдоль ручья тропе, за три ходки, стаскали скарб на избу.
-Ну что, давай понужай, тебе еще ехать столько, я дальше сам управлюсь.
- А я и не сомневаюсь, ты тут, как рука в собственном кармане. Сколько ты, Гоша, здесь отстоял?
- Слушай, а как 'промхоз' в 'госохотпромхоз' переименовали, так и все, безвылазно, однако, ну под десяток-то точно.
-Да, пожалуй. Сам свои тропы, как звериные натаптывал. Ну, в общем, через две недели, я как штык. Вкушай, дыши, бей ноги.
Водитель протянул вытащенный из-за сиденья СКС и две пачки патронов.
- Хватит, - спросил он?
- С гаком.

Они пожали друг другу руки, 66-ой завелся и скрылся за деревьями.
Странная особенность у техники в лесу, она всегда появляется неожиданно. Бывает, что слышишь ее, черти за сколько, ждешь, чуть ли не час, а она все одно, из-за поворота выезжает внезапно. Так и тут, заехал за куст и все, как не бывало. Тишина.

После его отъезда на участке постоянно никто не прижился, хотя желающих на эти угодья было много. Может поделить не могли меж собой, а власти уже не было. В стране все перевернулось, промысловые хозяйства, где развалились, где растащились, какие из хозяйств - скупили толстосумы, превратив их в собственные вотчины, заимки, не коммерческие партнерства и прочую дребедень. Его Госохотпромхоз 'Энский' тоже, приказал долго жить. Остались от него пустые склады, кабинеты, надпись на воротах и доска почета. Так вот с этой самой доски почета, Георгий Дик, почти не слезал. То были его времена. И с копытным, и с хищным зверем, и с соболем у него был полный порядок. Он относился к тому числу охотников, которые сидели на участках постоянно, крепко, кондово. План сдавался четко и 'сверх план', тоже четко. Дик стрелял медведя, специально на него охотился, закрывал лицензии. Оружие всегда получал лучшее. Держал штатного 'Бурана'. Выпивать - выпивал, но по-черному не пил и мужиков таких сторонился. В конторе мог настоять на своем. Избы его отличались ухоженностью. Одним словом - хозяин был .

И вот сейчас, этот хозяин затыкал мохом дыры между бревнами, в которые пролезала ладонь. Выгребал из избы сено, которое натаскали сеноставки. Выметал с досок и нар истлевшее тряпье, ссыпавшийся с потолка мусор. Топил печь и сушил избу. Его старый Амур лежал рядом с кулями, потом вставал, упирался холодным носом в ладонь и ложился опять. Работа была знакомой, под нары лег ворох свежих пихтовых лапок, для запаха, развешены продукты. На нары настелен привезенный матрац, подушка, одеяло. Продукты на четырнадцать дней. Всего на две недели, не на два месяца, не на четыре, а на две недели. Привычный и знакомый набор из хорошего чая, домашнего сала с чесноком, тушёнки, хлеба, соли и прочего, что он знал наизусть. То, самое необходимое на первые несколько дней ему и собаке.

Теперь можно было присесть. Он пошел к ручью, набрал в ведро воды и вынул из ручья пластиковую полторашку чистого. В избе, отлив в другую бутылку спирт, Гоша разбавил его водой. Разбавил по своему, так, что бы было 45-50 градусов. Нарезал, еще пока домашнего и вкусного, сел на нары у окна, в левую руку взял чем закусить, в правую, кружку. Сколько раз он думал об этой минуте, рисовал и создавал ее. Мечтал о ней. Вот она 'пазуха Христа'. И надо было бы выйти из избы, полить в догорающий костерок, побрызгать на дверные косяки, попросить у доброго Духа Тайги себе и пожелать ему. Но он почему-то не вышел, последние дни какая-то тревога сидела в нем. Ныла. Он не знал, что это. Нет, он был здоров, как бык. Об его лоб трех месячных поросят можно было бить от скуки. Ну чего там? Дети устроены. Дочь работает. Сын остается дальше служить в Бундесвере. Супруга работает. Но тревога не покидает.

Он пил медленно и жадно, в прихлебку, глытькая. Потом досчитал до семи и закусил, потом выпил еще, захотелось курить. Курить вышел на улицу. Амур стоял рядом. Гоша рассматривал березку, он когда-то ссекал с нее ветки, что бы чистить стекло у керосиновой лампы. Это уже были не ветки, а сучья. На хребте послышался рев, на три звука, с четкой, резкой концовкой. Маралье пищит, однако. Это хорошо. Гоняется бык. Гоша занес еще дров. Зажег лампу, снова закурил, прикурить захотелось от лампы , и задумался.
- Брать Амура, или нет? Если вспугнет. Можно взять на поводок. А если подшумлю, пустить Амура, может с дуру толкнет на скалку и поставит на отстой. Возьму. План складывался, а мысли - нет. Разные, дурные мысли не давали покоя. Надо было выпить еще, уснул бы сразу. Что за думы, вот ведь точно говорят, мол, дурак, он и думке рад.
Он вспоминал, как был на нескольких охотах на кабана и птицу. Так, просто ездил, со знакомыми. Ни разу не возникло желание взять ружье, или карабин. Ни разу. Он с ухмылкой слушал рассказы охотников об их успехах, размерах трофеев, достоинствах оружия. Смотрел на веточки в зубах убитых животных и перья в головных уборах и никогда не высказывал своих суждений вслух. Но про себя он точно знал, что эта охота не его, его охота другая. А эту он называл 'забавой'. Настоящая - она тут. И рыбалка тут. Вольный, нагулянный на таежной пище зверь и таймень. Они тут. Нет, он как бы, был не против и коллективных охот. Они ведь с мужиками гоняли загоны. Перед сезоном собирались коллективом и прогоняли один-два, пока не убьют. Потом сразу садились поесть мяса от вольного, выпить. Но, то была больше возможность посидеть, зацепиться языками. Потом они долго не увидятся. Намолчатся, наскучаются. Там сидели битые охотники, и все были первыми среди равных.

Ночью он проснулся от холода. Затопил печь, хлебнул воды и юркнул под одеяло. Утром опять проснулся от холода.
- Избу латать нужно капитально,- вслух сказал Гоша и выпустил Амура из избы.
-Утренников еще толком не было, а стынет на счет два. Ударят морозы, башку утром не отдерешь от стены. Волосы примерзнут. Было и такое.
Быстро выпил чай и съел хлеб с маслом. Рюкзачишко был скидан с вечера. Нож на месте. Включив налобник и закинув за плечо СКС, Гоша выскочил на тропу.
Ноги помнили тропу от избы, а вот тропа отвыкла. Заколодела, заросла. Только начинало светать, а Гоша уже был почти на верху, слушал. Этот далеко пропищал. Может рядом откликнется какой? Нет. Пробовать самому? Забыл как? Нет? Надо было на избе попробовать.
Не надо было пробовать и тренироваться этому охотнику на избе. Не забыл он пищика. Все было сделано правильно. И Амур залаял, когда бык был уже в колечке СКСовского прицела. Только выстрела не было. Проводил Гоша Дик своего маралА стволом и опустил 'арендованный' СКС. Почему так получилось, он не знал. Понимал, что все сразу пошло не так, шло от плохого к худшему, но что дело примет такой оборот, он и представить не мог. Сейчас он искал себе оправдание, думал, почему не стрелял? Не его угодья? Нет лицензии? Не его оружие? Нет. Это не аргументы. Это все не то. И он постепенно подходил к главному. Это уже не его жизнь. Он прожил кусок той жизни:, ему не нужна больше охота. Он не тот Георгий Дик, побивший и на реву, и на берлогах, и на токах. Ему больше нет надобности добывать, в этом нет необходимости и этот бычишка , по большому счету, ему был не нужен, прихотью был. Вот откуда росла все время тревога. Теперь он точно знал, что когда долетит до Ганновера, а затем доедет до своего, уже своего Касселя, он больше никогда не будет вспоминать об охоте. Ему хотелось оставить тот кусок его жизни не тронутым, девственным, как эта тайга.

Он сидел на поросшем мохом камне и курил. Старый Амур подставил ему свою лобастую башку и просил погладить.
Раньше он просто ревновал к тайге. Ревновал всех. Лесорубов, других охотников, геологов, золотарей, но сейчас это было совсем другое. Сейчас он гнал тайгу из сердца и из памяти.
Скоро добежав до избы, Гоша сложил в рюкзак на два дня продукты. Оставшийся провиант сложил в железный ящик и застегнул его крышкой. Подвязал матрац и одеяло к потолку. Мешок со сменной одеждой подвесил рядом с одеялом. На столе сложил налобник, складной нож, перевернул вверх дном чашки. Бросил на нары спиннинг и лишний блок сигарет. Привычка не брать из тайги домой у него жила в крови. Вышел из избы, подпер дверь колом и присел на дорожку. Встал, поднял из кострища уголь и четким почерком написал на двери избы : ' бывший хозяин этой тайги - Георгий Дик'.

Petr:sh сентябрь 2013г.

[ORA]

впечатлил рассказ...

[zveroboj]

Хороший рассказ.


Странное дело! Как отучить работать лайку по белке? Услышать бы еще, как отучить работать по соболю! Тут люди думают, как научить? Или просто то, что лайка сгавкала белку, это работа? А, Ункас? Ункас жарился у печки. Лежать будет у дверки долго, пока паленой шерстью не завоняет.
Ункас, это помесь. Мать у него западносибирская лайка, а отец - добрый дух тайги. Красивый кобель, которому исполнилось два года. В тайге он не по своей воле, а по моей. Уже второй сезон. А будь его воля, он бы всю свою жизнь посвятил дракам, помойкам и собачьим свадьбам. Друг другом мы пока довольны. Я сижу в таежной избушке, продолжаю снимать с белок шубки и разговариваю сам с собой. Ункас спит, или делает вид, что спит, чтобы не поперли из избы. А сосед по нарам, майор, мой старый и добрый напарник, читает замурзанный <Новый Мир>. Я у них был вместо радио. Вытянув хвостик и сдернув очередную шубку, я поставил чайник. И зачем отучать, если лайка мастерски работает по белке? Это кладезь, это нужно поощрять, совершенствовать и полировать, полировать и полировать. А для молодой собаки, и вовсе, белка это букварь, азбука. С нее начинается постижение большой науки. Путевка в жизнь так сказать, для промысловой лайки, а это алмаз, и чем больше у него граней, тем он становится дороже. И постепенно превращается в бриллиант.


Ункас познакомился с белкой рано. Этот бесноватый зверек, азартно цокающий, шуршащий, шелестящий и там, я не знаю, пукающий, вряд ли оставит равнодушным щенка лайки. Не выдерживает она этой наглой провокации. Белка, как будто специально создана для молодой собачки. Когда Ункас сел и облаял белочку, мое лицо расплылось в улыбке. Это момент истины, время <Ч> для любого охотника. Лаял Ункас очень азартно. И когда я хотел его погладить, он отбежал и сел с другой стороны дерева. Ого! Это уже не просто интерес к зверьку, это тянуло на самостоятельную работу. Белку тогда я для Ункаса добыл. Он немного повалял ее, постриг зубами и накрыл мордой. Ункас, отдай белку! Строго сказал я. И он с легкостью отдал. Больше мне его учить было нечему. Я не подвешивал белок на дерево. Не дергал их за веревочку. То от лукавого. Мы пили чай, а я вспоминал, как мы в том году начинали с ним охотиться. Стояли мы на этой же избе. Мелкий кедрач повсюду устилает склоны сопок и подбирается почти к вершинам. Год на орех был урожайный, и трудно было представить для молодой собаки лучших угодий. Стояли всю осень. Ходить я начинал только с ним, одним. Снега почти не было, лежал под вершинами, клочьями. Белка была не пугана, вела себя активно и собака начала быстро натыкаться на зверьков. Лес невысокий и очень хорошо просматривался. Следить собаке было легко. Ункас быстро приноровился и активно облаивал. Иногда, я, пробив кедрушку ногой, заставлял удирать белку и Ункас, с восторгом и лаем уносился след, отслеживая зверька. Но стоило белке остановиться, Ункас садился и начинал монотонно, с равными промежутками, отдавать голос. Я осторожно подходил стараясь издали заприметить зверька и выбирал позицию для стрельбы, что бы видна была часть белки, или только головка. Если не удавалось увидеть сразу, я поднимался по склону выше, бывало и вовсе, что на белку смотрел, находясь с ней на одной высоте. Собаку не нужно было приучать к выстрелу. Ункас не боялся его, даже наоборот. И к убитому зверьку он сразу относился очень вежливо. Он знал, что строгая приемщица спуску не даст. Откуда он это знал? Пользовался он всеми органами обоняния сразу. Искал он и на слух, а белка достаточно шумный зверек, и на глазок, пользовался нюхом, иначе, чем объяснить, что собака лает на то дерево, на котором нет белки. Но Ункас настойчиво показывает на него. Обходя стоящие рядом кедрушки я обнаруживаю затаившегося зверька. А поток воздуха доносит запах белки в то место, где сидит собака. Именно в этом месте он наиболее стоек и силен. Это одна из особенностей, специфика, так сказать. Пройдя навстречу ветерку, я обязательно наткнусь на белку. И было у Ункаса еще одно чувство. Я знаю это чувство, но сказать не могу. Это связано с добрым таежным духом и скрыто от посторонних глаз. И говорить это никому нельзя, иначе удача отвернется, и фарта не будет. Так старики говорят.

По носу Ункаса ползла блоха. Вот видишь, Ункас, собака приоткрыла глаза и снова впала в покой, это они тебе мстят, за то, что ты вносишь панику в многочисленное беличье войско. А может потому, что у тебя есть шерсть, а у меня нет. Хотя немного есть, я посмотрел на свою грудь.
- Ну-ну, и на груди его могучей, два волоса сплелися в кучу, - сказал напарник и повернулся на нарах на другой бок.
- Зато у меня борода славная, - парировал я. Блохи ползали по этой славной бороде и по рукам, но я знал, что они уйдут, они не живут на человеке. Ничего Ункас, скоро мы дадим бой собольему войску, вот то будет славная охота!! Только завтра обезжирим еще один косогор, и останется совсем чуть- чуть. Внизу уже было пусто, там мы белок подмели под чистую. Кто тут белку найдет, ставлю литр чистого.
Но после Ункаса собак можно не выпускать, разочаруют хозяина. Товарищ встал, отложил журнал и натянул галоши.
- Слушай, а я ведь завтра специально в пойме белку застрелю. Ты за свои слова отвечаешь, или ты сам себе пообещал?
- Не-е, - сдал назад я, - какая-нибудь больная за ночь припрыгает, а тебе литр чистого? Не выйдет. Давай так: отпускаем моего Ункаса и твою Камчу. Если Ункас найдет раньше, то выходим из тайги, с тебя литр чистого. Если Камча, то с меня. Идет? Майор вернулся в избу и закрыл дверь.
- А если не найдет никто, - спросил он?
- То ты мне, естественно.
- А если вместе залают?
- Все равно ты мне!
- А это-то почему, - почти застонал Майор?
- Ты же знаешь, что через пять минут Камча за Ункасом встанет.
- Да нужны ей твои белки, - сказал он.
- Вот- вот. Как и Ункасу твои норки. Вашей собаке, товарищ майор, нужно вообще было кличку дать <выдренок Ная>. Река уже шугует , а ее оттуда палкой не выгонишь. Дома поди в тазике с водой спит. Пока на мясо рыбы не накрошишь, не ест.
- Пошел ты,- майор заулыбался, поставил чайник и сел за журнал, чаевничать мы собирались в третий раз.
На левой коленке у меня была постелена тряпочка и шкурка белки ложилась на нее. Из под мышек ножом, я начинал скатывать очередной валик, и, догнав его до хвоста снимал. Аккуратно вытираю, и красивая беличья шубка садится на плашку. Шить ничего не нужно, синевы на мездре нет. Красота!
Вот скажи мне, Ункас, почему так мало охотников, которые хотят добывать белку? А? Всем подавай лосей, да соболей. Ты, конечно, скажешь, что у них нет такой прекрасной лайки, как Ункас, он же <беличий ужас>. Правильно, но не только. Работы с ней, очень много, хлопотно это. А вот про красоту этой работы, про радость и удовольствие от красоты, про гордость за то, что можешь, забывают. Да и трудиться лень. Белковье в горах это очень тяжелый труд. Вверх, вниз. Потом опять вниз. Потом много вверх. И так весь день. Сил нет, одна беготня, намотал черти сколько, а трубу на избе все еще видно. А потом вечер. Опять работы не початый край. Оно конечно можно и на непогоду отложить. Но в непогодь хочется и за зверем побегать. Так Ункас? Так. А ведь, черт подери, это самая демократичная охота. И ведь самая доступная. Тут не имеет значение, какое у тебя ружье, или винтовка. Какой логотип на оптике. Не нужно дальномеров, ночников и тепловизоров. И техника не важна, на загонщиков ничего нельзя свалить. Тут, дорогой Ункас, все нивелируется. Тут все равны, и туз бубновый, и шестерка, и валет треф. Все в одной колоде лежат. Как два яичка, личко к личку. И на беличьей охоте, сразу виден ценник классической охотничьей спарке <человек- собака>. Вот так.
Я свешивал белок в бунты по 25 штук. Потом подцеплял под навесом на гвоздь. А в пакеты перевяжу, когда будем выходить из тайги.
Двадцать пять хвостиков, разных оттенков собрались в веер. Нет, определенно, беличий мех, это очень красивый мех. Сейчас, пожалуй, легче встретить изделие из соболя, чем из белки. А между тем очень теплый и легкий мех. Да, не очень ноский, зато доступный. Но нет его. Покажи белку и скажи что выхухоль, ведь поверят. Многие и не видели, поди, какое оно, изделие из белкиного меха. А легкость выделки и шитья, не боязнь испортить, позволяют шить для себя любые изделия. Хоть шарф из хвостиков, хоть ушанку. А уж про икрустированные манто, которые всегда были предметом желания модниц всех возрастов, я и не говорю. Была бы охота. Нет, определенно, беличий мех- самый охотничий мех. Смотри, что получается. Ведь чего только не разводят на фермах. Песцов разводят, норок, любых цветов и размеров, разводят. Соболей , и тех разводят, лисиц, каких пожелаешь, хоть чернобурых, хоть платиновых, даже рысь клеточная, и та есть. А белки нет! И никогда не будет. Вот и получается, что без лайки-бельчатницы не видать красоткам, ни своих манто, ни шуб беличьих. Стало быть без нас, никуда. И если увидишь, Ункас, на улице шубу беличью, знай, что ходил по тайге охотник-промысловик, а с ним была его помощница, лайка:. Это точно! Так, Ункас? Кобель встал и царапнул дверь. Я, не вставая с нар, клюкой толкнул дверь. И обратным сучком на этой клюке, закрыл, зацепившись за ручку. Тоже, проделал еще раз, запустив собаку. Ункас ушел под мои нары, лег на лапник и тяжело вздохнул. Я задул лампу. Пусть пока спит под нарами, подумал я, добудем зверя, уйдет на улицу. Ночью пару раз вставали.


Унка-а-ас! Не туд-а-а-а! Я махнул рукой в ту сторону, куда хотел идти, и Ункас, как пуля, смазанная салом, улетел в сторону <Ванькиного ключа>.Я попрощался с майором, и мы разошлись, каждый по своим делам. Хотя занимались мы, одним и тем же. Начинался новый охотничий день.
Если много белки, и ты ставишь задачу добывать белку, то собакой управлять почти не нужно. Она твой компас и целеуказатель. Она тебе покажет, как ходить и куда ходить. Твоя задача ей не мешать. Если плотность зверька высокая, то собака будет почти всегда на глазах. Скрываться будет совсем ненадолго. Если плотность низкая, то будет уходить со слуха. Но самое худшее, когда и собаку услышал, и подходить долго. Мы с Ункасом считаем, что критическая масса, это семь, восемь, девять белок в день. Тут мы прекращаем охотиться, и уходим на верхние избы. Уходим за соболем и зверем. И, чтобы не терять драгоценное время собачьей охоты, а если охотишься с молодой собакой, то еще и потому, чтобы она не потеряла пылкость в работе, азарт, рвение. Но судя по бунтам со шкурками, которые висели под крышей, мы свой участок обезжиривали славно. Сбили охотку. Спасибо доброму духу тайги.
Ну вот и первая белка. Зверек уже начинает таиться, и я подхожу осторожно. К чему нам беготня, слежку пусть отрабатывают молодые собаки. Я засмеялся. После выстрела, белку как-то подбросило и она, кувыркаясь, полетела на землю. Так и есть, живая. Ункас почти стащил ее с соседнего дерева, но не тут-то было. Отважный бельчук извернулся и схватил Ункаса за губу. Закрыв глаза, собака сжимала в зубах зверька. А когда сердце бойца остановилось, собака положила его на землю. На губе у хитромордого была капелька крови. Что? Попало? Я потрепал кобеля по холке и дал ему отрезанные лапки. Он их ждал, но они ему были не нужны. Это был ритуал, наша с ним игра, но в тоже время, эта мелочь, превращает отношения собаки и человека в нечто большее. Этим достигается понимание и контакт, который отражается и на работе. Пожалуй, вот именно в этом, я и вижу необходимость того, что в обычном понимании, называют натаской. Я продолжал шагать и размышлять, а места на поняге под резинкой, куда подвешивались белки, становилось все меньше. Ункас продолжал тралить косогор. Он не ходит рядом. Я ему мешаю. Курю, шуршу одеждой, скриплю снегом, дышу , лущу подобранную шишку и ковыряю чагу. Одним словом, я для собаки источник повышенного шума, постороннего запаха и отвлекающих движений. Но порой мне кажется , что Ункас меня использует, использует, как себя, как собаку. Иногда я его вижу стоящим на скале и подсматривающим за мной из-за дерева. Он следит, как я иду, не двинется ли кто, завидев меня. В эти минуты получается, что он хозяин положения, а я, как бы загонщик. Или он умный, или он хитрый, Ункас.
На этот раз белку я не увидел. Ункас стоял у группы высоченных, плотно растущих елок в пойме ручья, который мы хотели вывершить. Лбом он почти уперся в елку и слушал. Царапнул лапой ствол и стал похож на доктора, который приложив слушалку к груди больного, сказал, не дышите и замер. Ункасу только очков не хватало. Это нужно было видеть, умора, доктор Ункас!!
Я не считаю недостатком, если собака скребет ствол, или в азарте обкусывает нижние ветки. Ну и что? Ушла белка, значит так и нужно, это особенность, именно этого зверька. Другой, хоть обколотись обухом, или обстреляйся, будет смотреть на тебя и не ворохнется. Но и не приветствую, когда собака начинает безумствовать, рвать корни и пытаться залезть на дерево. Когда она в исступлении рвет и мечет, это больше мешает, чем помогает. Такие собаки, чаще сильно давят зверька, портят шкурку, и, что самое страшное, убегают с белкой. И поистине мука для хозяина, когда собака поедает зверька. В убегающую собаку бросают сучья, носятся за ней с дубиной, кричат и обзывают, одуревший хозяин стреляет над головой, а иногда:.
Значит не было вовремя контакта, не было того элемента игры, который превращал отношения собаки и человека в доверительную работу. Не было того, что в обычном понимании, называю натаской. Мой Ункас белок не ел.
Я ходил, как звездочет, задрав в небо голову, шапка с головы падала, а я все пытался высмотреть белку. Ели смыкались ветвями, а вершины уходили в небо. Какая белка? Тут медвежонок может затаиться. А моя собака призывала расчехляться и начинать работать. Простреливая темные места, я заставил зверька себя обнаружить. Стрелять пришлось крупной дробью. Да бог с ней, только бы не положить белку на лапу еловую, или не подвесить на сук. Она потом, когда будет ветер упадет. Но потом. А что делать? И трофей, не бог весть какой, и бросать как? Что я Ункасу скажу? Скажу, что белки тут нет? Рабочая лайка врать не умеет. И она-то знает, что белка там. С соболем ясно, либо лезем, либо рубим, а тут? Можно пулей перестрелить сук, если возможно. На этот раз обошлось. Лети- лети, мать твою ити, напевал я довольный, пока белка не упала. Ункас облизал белку, и я дал ему лапки. И:, она ушла под резинку, точно закрыв второй ряд.


У валежины стали костром. Обедали с собакой. Пили чай с кедровой лапкой. Собака покрутилась на месте, как дохлый миксер и легла свернувшись калачиком. А я пил чай и смотрел на самолет, точнее на серебристый крестик в небе и пушистый хвост, который тянулся за ним. Там дают минералку, а у меня чай с кедровой лапкой. И все идет хорошо. И им хорошо, и нам с Ункасом, тоже хорошо. Обратно пойду в пол горы. Доберем белок до трех десятков и свалимся в пойму. Ункас спулеметит на избу, а я берегом реки выйду на ручей. Ручьем поднимусь до избы. А заодно и подниму из ямы в ручье пять картошек и одну морковку.
К концу дня Ункас выдал на гора, отличился. Я его увидел в темном прогале, он стоял и смотрел сквозь меня. Я оглянулся. Никого нет. Что за чертовщина? Собака наклонила голову, как будто ей в ухо попала вода и она хотела ее вылить. Слушает, догадался я. Демон чертов. И:., как пуля, смазанная свежим салом, умчался. Секунды:. и лай. Лаял он сразу двух белок. Метрах в пятнадцати, одна от другой. Я отрезал ему двойную пайку, четыре лапки. Повалявшись на беличьих лапках и потеревшись о них мордой, Ункас умчался на избу.
Мой товарищ готовить не умел вообще, но очень любил. И я спешил. Хотел успеть раньше его и сготовить сам. Успел. Сготовил. Умывались, и есть садились вместе. Майор загадочно молчал. Я не выдержал.
- Почему молчим, вас что-то не устраивает, не вкусно сготовлено? Майор засмеялся.
- Капитан запаса, достать гвардии майору пол литра!
- Мама держите меня, ты никак белку в пойме убил,- я занес уже разведенный. Майор встал и нехотя, как будто давал крупную сумму в долг, вывалил из поняги огромную порешню. На полу, цвета шоколада, подернутого инеем, лежала красавица выдра. Завидный и редкий трофей. Да-а-а!


- Камча обрезала в узком месте и он выскочил на берег, а там уж и подоспел сам.
-Поздравляю тебя, завидный трофей,- сказал я. Мы, врубившись стаканами, выпили, было за что.
Ему нужно было выходить раньше, и он остался. А я и Ункас ушли, ушли в верхние избы. Пока не сдавит снег, будем охотиться на соболя и зверя. Ушли по темному, чтобы ночевать в тепле.

В тот год мы добыли немногим более полутысячи белок. И когда с квитанцией шли в бухгалтерию, очередь расступилась, и кто-то сказал:" Добрый у него кобелишка." Ункас гордо шагал с вышарканными, как у школьника коленками. Я тогда и представить не мог , сколько стоит моя собака, цены ей не было.
На следующий год, снег поджал сильно, и техника вовремя не пришла. Выходили в жилуху, через перевал, лыжами. Мне дали адрес, где можно переночевать, на крайний случай, автобус в райцентр ходил не каждый день. И на вторые сутки, к вечеру, мы вышли в поселок, и нашли нужный дом. Утром Ункас умчался в деревню побегать, а после обеда, я купил его шкуру возле автолавки, за бутылку водки. Продали мне ее бичи. Не помню, сколько стоила тогда бутылка, но не дорого:.

[ORA]

Утром Ункас умчался в деревню побегать, а после обеда, я купил его шкуру возле автолавки, за бутылку водки. Продали мне ее бичи. Не помню, сколько стоила тогда бутылка, но не дорого:.

мдааааа...

[zveroboj]

Таежный дневник Андрея Хрущева.

[zveroboj]

1. Чашечка малины


Письмо было от Сережи, а почерк на конверте, был не его. Я распечатал конверт. На сложенном вдвое тетрадном листке Сережиной рукой было написано примерно следующее; « Здравствуй Тезка. Я нахожусь в избе под Кара - пилой. Это письмо отправляю тебе со Степой Орешкиным, он тебе его должен отправить почтой. Если ты еще хочешь посмотреть на то, что я тебе обещал показать, приезжай к числу «эн», выходить буду числа «эм»».
Ниже стояли дата и подпись «Сергей Шелехов».
Я еще раз пробежал глазами по серенькому тетрадному листку в косую линеечку и представил, как штатный охотник Сергей Шелехов, шел к соседу на зимовье, что бы передать этот листочек бумаги, специально для меня.
Значит это важно. Недолго думая, я решил ехать.
Сложил в понягу необходимые вещи, собрал документы и выехал на вокзал.
Ехать нужно было поездом, и я, лежа на полке, вспоминал, как мы в том году вывозили из тайги штатного охотника Шелехова. Тогда мне и удалось познакомиться с Сергеем. Худощавый, подкашливающий человек лет сорока пяти с красивой окладистой бородой и детскими глазами был малоразговорчив и, когда мы встречались с ним взглядами, улыбался. Но по слухам я знал, что охотник этот был со стажем, и как принято здесь говорить, таежник был битый.

2.

Забирали мы его с самого последнего участка. Техника не могла пробиться к его угодьям и в лучшее время, а в ту зиму, и подавно. Поэтому шли к условленному месту. Охотник заранее сносил туда вещи и в нужный день вышел на встречу техники.
Угодья назывались Кара-пила. Место считалось не удачным для организации промыслового участка и заслуженно пользовалось дурной славой . Шелехов там стоял семнадцатый сезон. Все семнадцать сезонов один. Только он и его маленькая собачка по кличке Шелти со стоячими ушками и похожая на лисичку. Добывал в основном пушнину: соболя. Соболь на его участке был славный. Под Кара-пилой попадались редкие черно-седые коты. И это все знали. Ловил рыся, при необходимости добывал медведя, но специально его не стрелял. Говорил, что они умеют договариваться. Отстаивался у него и копытный зверь. Но желающих на его на его участок, все равно не было. Только один Сережа. Мы помогли ему скидать вещи в машину и тронулись. В машине было уже шумно. Все тут же принялись над ним подтрунивать и подшучивать. Дескать, совсем парень одурел от одиночества. Мало того, что один, так еще и в таком дурном месте. А он, возьми да и скажи, что он там не один и ему есть с кем поговорить. Сначала наступила тишина, охотник-мужик суеверный. Но разговор перевели на медведей, его коллег, и снова раздался хохот. Вот так весело и дружно мы въехали в деревню. Выгружались по очереди. Кто-то наметил баньку, кто-то Маньку, кто-то домашние пироги. Когда выгружали Сережу, я у него спросил.
- А что, это, насчет того, что ты не один. И тебе есть с кем поговорить, а? Серьезно?
- Да. А ты не веришь?
- Да нет, верю, только хотелось бы узнать, с кем. Увидеть.
- А хочешь? - спросил Сережа.
- Хочу, - ответил я.
- Так я тебя позову, как-нибудь, - сказал Сережа и улыбнулся.
Мы пожали друг другу руки и разошлись.
А сейчас, я ехал на встречу. С кем и куда, не знал сам. В общем, Сережа позвал, как и обещал.

3.

В райцентр я приехал вечером, поймал машину и выехал в деревню. Добрались затемно. Глухая таежная деревня встретила меня полуобморочной тишиной. Я подходил к дому Степана и отбивался от собак, которые, как змеи, выбрасывались из подворотен, шипя и скалясь. На крылечке загорелся фонарь и вышел Степан. Шестидесяти семи летний холостяк, крепкий телом и головой, носил кличку, согласно фамилии - Орех. Степа заулыбался, мы обнялись и прошли в дом. Сели у печи, закурили.
Орешкин давно жил один. Хозяйство у него было очень скромное, но было. В тайгу удавалось выбраться, когда приезжала сестра, а так все дома, топил, сеял, косил.
- Как ты, Степа? - спросил я.
- Нормально. Дрова, сено, картошек накопал, бычка вот, зарезал. В общем, как говорится, вошел в зиму.
- Зять - то, приезжает, помогает? - пытал я Степу, заранее зная ответ.
- А то? Как же. Приезжает, помогает. Сам- то я, один, бычка не поем. Помогает.
Степа неожиданно повернулся.
- За конем пришел?
- Да, Шелехов сказал, что дашь коня и соберешь в тайгу.
- Я все собрал, что тебе нужно. Когда поедешь?
- С утра, - ответил я.
Ну…, я так и думал, - Степан решительно встал.
- Винтовку мою возьмешь, или со свом пойдешь? - спросил Степан.
- Со своим, - ответил я.
Степан вышел и быстро вернулся. Развернул сверток и поставил мой СКС у печки. Потом подошел и внимательно посмотрел на меня.
- Ты что, Орех?
- Не ходи туда. Не надо тебе туда ходить ,- Степан участливо закачал головой.
- Брось, Степа, - я взял старого бродягу за плечо, за Зайчика боишься, зря, ничего с твоим лашпаком не случится.
- Господь с тобой, - не в коне дело. Просто не нужно тебе туда. Не ходят там нормальное люди, худое место. Ты же сам знаешь.
Степан начал переставлять вещи с места на место.

4.

А Шелехов, что, по-твоему, ненормальный? - спросил я Степана.
- Да, ненормальный. И отец был у него ненормальный, февралем звали. Потому, как не хватало. И мать его, кто трезвый, стороной обходит.
- Ну, положим, мать его я хорошо знаю, - возразил я. И что? Людей лечит. Ходят слухи, что она ведьма. Что глаз у нее дурной. Что нельзя ей смотреть на детей малых и на скотину чужую. Так она и не лезет ни к кому. В затворе живет. Но когда худо, ведь к ней идут, не смотря на глаз ее, ведь лечит? И ты, Степа, забыл, как у нее на ведре с копытами сидел? Забыл, кто тебе геморрой вылечил? А я вот, помню, как ты из тайги на Зайчике лежа ехал.
- Да, лечит, а потом снова калечит. Сына-то своего, что вылечить-то не может? А?
Я знал, что у Сережи больные легкие. Давно застудил. Зимой искупался в реке, что ли?
- А говорят, что такие люди не могут свою родову лечить, только чужих лечат.
- Ладно, Степа, за мать Сережину, говорить не будем. Я ее сам знаю. Сам на тех ведрах сидел. А отца, почему февралем звали?
- Не хватало у него, как у февраля. Только у одного дней, а у другого мозгов, - Степа замялся. Странный он был. С Сережей хоть какая – некая, а собачка живет. А того даже кобели стороной оббегали. Столб нюхать боялись, на который он мочился. Охотился всегда один. Еще дальше, чем сын. В лицо, конечно, никто не называл, но февраль, но он и есть февраль.
Я знал, по слухам, что воевал, ранен был. По ранению пришел домой. Потом работал всю жизнь в лесу.
За разговором сборы закончились.
- Степа, как заходить лучше? Что вода, как дорога?
- Пойдешь тайгой, - отрезал Степан.

5.

Так, я мысленно представлял, как буду идти тайгой, а не дорогой. Нужно переправиться через реку. Она не замерзла. Плюс с десяток проток в пойме. Брода я не знал.
- А тебе и надо брод знать, - читая мои мысли, сказал Степа. Заяц все знает. Он и проведет. Подъедешь к броду, брось поводья и держись за луку крепче. Он на выходе рвануть может.
Степа достал с печи старый плакат с призывом защитить себя прививкой от клещевого энцефалита, перевернул его, взял карандаш, и, подумав секунду, ткнул пальцем в дальнюю стену хаты.
- Кара-пила там. Сориентировал стол, постелил плакат, нарисовал в правом нижнем углу собачью будку и приписал, «Наш дом».
Наступило одно из самых любимых занятий охотников – рисование карты и прокладывание маршрута.
Он живет в каждом охотнике и каждом таежном бродяге, он бередит душу и воспаляет воображение, он заставляет сбивать ноги и натирать лямками плечи, заставляет горько сожалеть и безумно радоваться жизни. И имя ему – «черный геодезист» !!
Степа раздувал щеки и разводил руки. Рисовал на карте огромные круги и стрелы. Присев, под что – то проползал, и втянув живот, протискивался во что – то узкое. Я смотрел завороженный на это действо и не верил, что в шестьдесят семь лет можно так увлеченно водить по пыльному плакату пальцем.
- Все понял, - выдохнул Степан?
- Нет.
- А я кому рисовал, - Степан ткнул пальцем в абракадабру?
- Где плотбище, - спросил я?
- Туут, - радостно ответил Степан и приложил к своей карте, ржавый, размером в половину спичечного коробка, ноготь.
- А изба в «Убитом»?
- Тууут, - еще радостнее ответил Степан.
- Обратно реку буду переходить у «Горелого»?
- Да.
- А от брода, если к избе Шелехова держать, Кара-пилу видно?
- В хорошую погоду видно.
- А затянет?
- Держи северо - восток, а как зайдешь в ключ, Зайчик сам поведет. Он не раз был на том зимовье, приведет.
- Завтра я заночую в урочище, - продолжал я пытать Степу.
- Да.
- А послезавтра?
- А послезавтра, поздно ночью, ты должен быть у Сережи.
- Вот ты загадал. Тайга! Как таежный дух впустит еще….
- А я не гадал. Мы так решили с Сережей, рассчитали.
Я улыбнулся Степану, и мы вышли покурить.
- Ну, раз так решили, значит, так тому и быть. А Зайчик выстрела боится? - спросил я.
- Нет, винтовку хоть между ухов клади, даром, что Зайцем назвали.
Я приставил к выходу карабин и понягу. Легли спать, а выезд наметили в шесть.
Утром Степа мне напомнил, чтобы не начудить на броде, не трогать Зайчика, он все сделает сам. Мы попрощались.
Так и вышло. Зайчик все сделал сам. И на второй день, уже поздно ночью, нас веселым лаем встретила Шелти. Зафыркала кобыла под навесом, из трубы снопом полетели искры. Сережа подбросил дров.

6.

Я подал хозяину карабин и слез с коня. Поздоровались. Сережа разбирал коня и снимал торока. Я разминал хрустящие ноги. Задали Зайчику корм и вошли в избу. Сережа махнул рукой на левую от дверей сторону. Я принялся свешивать на «свои» гвозди вещи и размещаться на «своих» нарах.
Умылся, взъерошил волосы и поставил на стол подарочек. Бутылку водочки в стекле. Сережа водил ложкой в бачке.
- Язык отварил для гостя и гречки напарил с жиром, будешь? - спросил Сережа.
- А то? Кто же откажется от такого угощения?
- Ну и хорошо.
Хозяин делово разложил я зык по чашкам, а гречку поставил на середину стола в бачке.
Мы выпили. Захмелев и распарившись, я и забыл, зачем ехал. Да и спрашивать не прилично, хозяин сам скажет, когда нужно будет. Судачили о моей дороге, о нынешнем сезоне, о проблемах в мировой экономике. На печке зашипела вода. Подошел пятилитровый чайник.
- Будем пить чай, - сказал Сережа и всыпал горсть заварки в чайник.

7.

Сережа разлил чай по кружкам.
- Малину любишь? - спросил он.
- Да, - ответил я.
Сережа поставил на стол чашку с малиной.
- Я тоже малину люблю, угощайся, - и он придвинул ко мне чашку.
На меня смотрел викинг с голубыми, детскими глазами и улыбался.
Я перевел взгляд с малины на него. Зимой на столе стояла чашка свежей малины, с ворсинками, совершенно живая и пахла июльским, таежным зноем.
- Откуда свежая ягода зимой.
- Эйры сегодня принесли, угостили.
У меня пересохло в горле и задрожали губы.
- Какие Эйры?
Ты забыл? Я же говорил тебе, что живу не совсем один. Ты хотел посмотреть. Вот я тебя и позвал. А ты молодец, приехал.
Я пил чай с малиной и думал, какой я молодец. Мне и присниться не могло, что события будут развиваться таким образом. Степа Орех отговаривал ехать. Слухи ходили, что Кара-пила дурное место.
Допили чай. Закурили.
- Завтра утром я тебе все покажу, - сказал Сережа.
- А вечером сегодня можно, - предложил я, решив, что лучше уж отмучиться сразу.
- Утром.
- Хорошо, - я обреченно кивнул.

8.

Спал я на удивление хорошо. Но мысль, что у Степана Шелехова не все дома, меня не покидала.
Утром вышел на улицу и заметил, что заметно похолодало. До того, на редкость мягкая и теплая зима, начинала забирать свое. Хорошо и плотно завтракали. Долго пили чай. Маленькая Шелти играла на улице с конем. Зайчик пугал ее, а она пугала Зайчика. Зайчик боялся и убегал. А она догоняла.
- Сережа, а кто они?
- Да такие же, как ты и я. Люди.
- А ты их давно знаешь?
- Я нет. Они меня давно. С ними отец долго жил, их тогда много было. Сейчас осталось мало.
- А где они живут, - не унимался я.
- Зимой в пещерах под пилой. Лето на озеринке стояли, в горах.
Мы ехали к подножию Кара-пилы верхами и я пытал Сергея. Он мне рассказывал про жизнь непонятных мне людей, про их быт, болезни, проблемы. Я слушал, смотрел на этого человека, и не мог понять, в здравом он уме, или нет. И все больше и больше приходил к мысли, что не знаю. Одно мне было ясно точно, что в деревне он, безусловно, был не «своим».
Трудно таким людям быть понятыми и принятыми в мирской суете.

9.

От неожиданности я чуть не вылетел из седла. Зайчик захрапел и приседая на задние ноги, начал сдавать назад.
- Тпрууууу, - Сережа схватил коня за узду.
Спешились.
- Дальше кони не пойдут, - сказал Сережа. По Зайчику шла мелкая дрожь. А тропа, ведущая к подножию Кара-пилы, сужалась.
- Тихо Заяц, - я поглаживал коня. Дрожь проходила.
Мы привязали коней под елкой и пошли пешком. Шелти осталась.
В самом ущелье было тихо, а над пилой ветер сочинял свои гимны.
- Что это? - спросил я, показывая на скелет марала.
- Кости.
Скелет был полностью в сборе и был абсолютно свежим. Создавалось впечатление, что он из зоологического музея, и, если бы я не отличал настоящих, живых костей, от пластиковых, я бы так и подумал. На костях не было ни одного кусочка мяса, ни одной жилки, ни одной кровинки. Как будто неведомая сила вытряхнула кости из плоти. Глазами я видел картинку, видел застывшую хвоинку в зубах животного, а вот ум, отказывался это принимать. Мне вспомнилась детская игрушка. На подставке с пятачком внизу, стояла коровка. Нажимая на пятачок, коровка складывалась и падала. Отпустищь клавишу - коровка поднималась. Скелет мне напомнил эту сложившуюся коровку.
- А почему они так? Целиком лежат? В сборе?
- Я не знаю, они всегда так делают.
Да-а-а, и ворон нет. Оно и понятно, им тут делать нечего.
Сережа мне показывал небольшое озерко в разложине и рассказывал, как здесь летом стояли Эйры. Я смотрел сверху и слушал. Мне представилась картина, как у зелено-голубого озерка ходят люди, дымят костры и вялится рыба. Воображение рисовало лики и облики.
- Идем, - чья-то рука легла мне на плечо. Я медленно обернулся.
- Пора уже, - сказал Сережа. Поздно.
Мы пошли обратно. Вниз.
- А где…
- Не знаю. Может быть, заняты чем, а может быть не захотели придти.
- Может меня не захотели видеть?
- Нет, не думаю.

10.

Весь вечер мы собирались. Нужно было закрывать избу и выходить в деревню. Мои руки и мой конь, в этом деле были не лишними. Утром убрали остатки на лабаз, попросили у доброго таежного духа выпустить нас из тайги и выехали. Кара-пила постепенно становилась все меньше и меньше, и вскоре, вовсе скрылась в облачной дымке.
Много за ту дорогу я услышал интересного, а главное почувствовал. Сережа оказался прекрасным рассказчиком и хорошим собеседником. Он отлично ходил, ориентировался, и, находясь с ним рядом, быстро понимаешь, кто в этой стае матерый, а кто переярок. С таким поводырем можно было ходить слепому. Я смотрел на эту грубоватую картину с неяркими красками в простенькой раме и видел за ее мазками тонкий и нежный, как батист, холст…
Мы стояли у «Пазика». Сережа меня провожал. Докуривали.
- А ведь Эйров нет, - сказал улыбаясь Сережа, а?
- Нет, - ответил я, они есть, просто их не все видят и они не всем показываются.
- Ты их увидишь.
Сергей пожал мне руку и попросил повернуться. Я повернулся.
- Это тебе подарочек,- сказал Сережа и засунул мне сверток в поняжку.
Дома я обнаружил в свертке два черных соболя. Это были соболя с Кара-пилы.

11.

В марте мне пришло от Степана письмо. В письме Степа писал, что зимой Сережа умер. Легкие были больные. Далее, просил приехать и сходить на Кара-пилу. Забрать с избы капканы и еще что-то, в письме Степан не писал, что, но я знал: Сережину винтовку. Степан обещал меня подождать внизу и помочь мне все вывезти.
В мае я приехал в деревню и сразу пошел на кладбище. Шел и вспоминал Сережу. Перед воротами столкнулся с двумя стариками. Я их не знал. Мы встретились взглядами и разошлись. Странные, лица суровые, а глаза, как у детей.
Я быстро нашел могильный холмик с крестом и табличкой. На табличке было написано, Сергей Шелехов и стояло две даты. На холмике лежал букет свежих цветков и пластина бересты. На бересте стояла чашечка свежей малины.



19.01.2011г.
Petr…sh

[ORA]

zveroboj
спасибо!отличный,интересный рассказ,одним махом прочел!на очереди дневник Андрея Хрущева,все никак не соберусь прочесть...

[zveroboj]

zveroboj
спасибо!отличный,интересный рассказ,одним махом прочел!на очереди дневник Андрея Хрущева,все никак не соберусь прочесть...

Почитай обязательно.

[zveroboj]

Маугли или большая охота.


После Киплинга, это слово я услышал на Севере Томской области. Так называли людей, согласных выполнять любую
работу, связанную с охотничьим промыслом. Чаще всего ,молодые люди брали на себя обязанности носильщика и стряпухи, кормили собак и мездрили добытую пушнину. При необходимости могли сходить в ближайший населенный пункт за продуктами и выпивкой. Вытаскивали, не жалея сил, с болот и гарей мясо. В качестве расчета-пара рыжих кошек–соболюшек, и «Маугли» был рад. Некоторые выполняли всю эту работу потому, что хотели быть причастными к великому действу, название которому-охота. Эти люди проходили, проползали и проплывали через любые препятствия, чтобы быть ближе к тем местам,где начинали строить охотничьи избы. Как стрелка компаса неизменно ориентируется на Север, так и они, где бы ни находились, обязательно обращены к охоте. Таким людям окружающие выносят окончательный диагноз - охотник.
С этим диагнозом я и распределился в небольшой районный центр Западной Сибири. Болезни нещадно косили моих лайчат, которых я с тупым остервенением продолжал покупать, каждому западнику заново отдавая себя, но мои ковровые лайки никак не хотели превращаться в таежных работяг. Я проматывал деньги, шляясь по выставкам в Томске и Новосибирске, ошивался у питомника западносибирских лаек в Кубовой,встречался с охотниками. С одним из таких охотников я и встретился в своем городе, более того, в своем доме. Высокого роста, с черной кудрявой шевелюрой,он сразу мне понравился. Я быстро прилип к нему и стал во всем ему подражать.Еще бы! Он самостоятельно охотился, имел собственный участок, собственных собак, добывал за сезон охоты с собаками до двух десятков соболей. У него была даже медвежья шкура. Он в пух и прах разнес мою охотничью амуницию, камня на камне не оставил , рассматривая мою обувь и рюкзак. Быстро оценив мою лаечку он заявил, что она останется без лап при первом легком чире. Понягу он рекомендовал изготовить побольше, потому что носить придется не только котелок и топор, но и мою «медвежатницу».
Оправившись от такого разноса, я принялся за экипировку таежника, ведь мне было обещано на следующий сезон тепленькое место «Маугли». За талоны на вино-водочные изделияя приобрел серую суконную куртку, сшил по образцу и подобию обувь. Знания инженера-конструктора были пущены на изготовление разборной лучковой пилы, ножа и топора, марки сталей, для которых я подбирал по каталогам заводской библиотеки. Магазинный кинжал был выложен в кухонный стол, к которому так никто и не прикоснулся. Шинельное сукно шло на пошив рукавиц и чулок. Оборонное производство позволяло изготовить все и из любого материала.
Сослуживцы относились с пониманием, считая мой вирус не опасным для окружающих. Шеф, первый мастер спорта в Сибири по водно-моторному спорту сам носил в себе подобный вирус. Он в течении двадцати лет подряд, на катере собственного изготовления, методично хлестал верховья реки Томь блеснами собственного изготовления. Дотошно прочесывал протоки старицы и плесы.
В семье было еще проще. Дети с выпученными глазами рассматривали обрывки кожи, сукна и брезента, разбросанные по квартире, не понимая, какая муха укусила папу. Жена говорила, что неплохо было бы послать собольи шапки и медвежье мясо родственникам, потому что, судя по моим приготовлениям, нам этого добра девать будет некуда. Я с трудом сохранял серьезный вид и продолжал точить, клепать, строгать. Когда все ложились спать, я запирался на кухне и с упоением читал Федосеева и Арсеньева, перечитывал Скалона и Буйлова. Воображение рисовало знакомство с Астафьевым и Пажетновым. Продираясь сквозь таежные дебри, я спасал от разъяренного медведя Кучеренко и Штильмарка, а моими собаками восхищались Гусев и Войлочниковы. Толчок в спину меня будил, и мне предлагалось убрать «макулатуру» и идти спать. Эта «макулатура» и сейчас занимает на моих полках почетное место.
Но время шло, подходил охотничий сезон. Закупались батарейки и фонарь, готовились справки для собак, укладывались вещи. И вот наступил тот долгожданный момент, когда мне сказали, что меня взять не могут. Вместо меня поедет другой человек, который достал автомобиль до места и этот же автомобиль их вывезет обратно. Мои услуги оказались не нужны. Слезы у меня стояли, где-то между переносицей и глазами. Комок подкатил к горлу. Мне было жалко себя. Год мечтаний и надежд был разбит, как грязный стакан об заплеванный пол. Дома все ходили молча, жалеть вслух меня никто не решался, собака, положив морду между лап, не сводила с меня глаз.
Этот охотничий отпуск я провел у родителей в Казахстане. Охотился на гуся и лисицу. Вернулся домой отдохнувший. Это был мой последний год, проведенный вне тайги. Дальше мой охотничий путик потянулся на Северный Сахалин и в горную тайгу Хакасии. Но это уже другая история.
Вернулся с Казахстана. Потянулись трудовые будни. По выходным я выбегал в окрестности пострелять зайчиков и косачей. Пару раздовелось побывать на охоте с гончими, но, не смотря на ее результативность, эта охота не оставила у меня сколько-нибудь ярких воспоминаний. Случайный человек, встреченный мной на вокзале с рюкзаком и лайкой, снова и снова переносил меня в таежные дебри, которые постоянно рисовало мое воображение.
Как-то вечером раздался звонок. Я открыл дверь и предложил войти человеку ввоенной форме. Выбежавшая на звонок собака, обнюхала майора и чихнула. Он сказал, что пришел по объявлению и хотел бы посмотреть объект продажи. Я действительно дал объявление о продаже ружья. МЦ 20-01, с надписью «промысловое», купленное специально для таежных охот,оказалось совершенно беспомощным на Казахстанских просторах. Я поспешил от него избавиться. Майор внимательно осмотрел оружие, ствол и затвор. Сказал, что в выходные ствол заберет. В прихожей, на сайгачьих рогах висела поняжка, нож с берестяной ручкой, бинокль. Майор мельком все осмотрел и спросил, где охочусь.Я сказал, что нигде на том и расстались.
Ввыходные покупатель пришел за оружием. В штатском он мне показался суховатым, немного заикающимся, незаметным человеком. Пришел со своим чехлом. Я предложил пройти и выпить чаю. Он сказал, что два месяца провел за Байкалом на Хамар Дабане. И все. На том расстались. Забегая вперед, я должен рассказать об этом майоре.
Выпускник Ленинградской Академии тыла и транспорта болтался по гарнизонам и точкам от Алтая до Приморья. Службе отдавался настолько, насколько этого требовал Устав, настоящей же его страстью была охота. Он был прекрасным собеседником и внимательным слушателем, пока речь не заходила о собаках или оружии. Он совершенно не выносил суждений о рабочих качествах лайки, если они не совпадали с его собственными. Тогда он вскакивал, переходил на «ВЫ», размахивал руками, говорил: « Вы ничего не понимаете в собаках и Вам вообще лучше заняться хомячками». Оружие-и того хуже: он становился демоном в человеческом обличии ,налетал на меня, говорил, что мои познания находятся на уровне рогатки, и ему -охотнику и офицеру-вообще не стоит тратить время на спор с дилетантом. Он был любимцем детей. На новогодних елках наряжался в шамана. В набедренной повязке, в торбасах, навешав на себя шнурки с медвежьими клыками и когтями, раскрасив лицо сажей и губной помадой, приводил детей в восторг. В точности таким оностался и сейчас.
Через четырнадцать лет, мы встретились с ним. Это было год назад в Тверской области, где он сейчас и проживает. Я увидел те же горы немыслимых моделей оружия, «ЛИЭНФИЛД», «Олень», гусятница восьмого калибра, что–то с раструбами. С диким огнем в глазах (это в пятьдесят два года), он показывал мне пули кустарного производства с волшебными свойствами. Вывалив из мешка кучу затворов, магазинов и ствольных коробок, он тыкал мне в нос какую-то железяку и доказывал, что это та самая вещь, которую он купил у «черных копателей» за бешеные деньги и теперь его карамультук, будет бить как кремлевские куранты. Показал он мне и своих лаек.Спросить-давно ли к нему прибились эти остроушки, я не решился. Он подался вперед, челюсть отвисла, глаза загорелись углями, он ждал. Я отметил достоинства собак: « Прекрасные головы, прогонистые, ну а хвосты.ы.ы!» Майор расслабился и улыбнулся: « Вот сколько тебе лет понадобилось, что бы ты понял, что мои собаки–лучшие!» Попробовал бы я не понять. Не собаки-ЗВЕРИ. Давят все, что в мехе, в пере и чешуе. Щенков у сук из-под хвоста разбирают. Под кобелей не собаки-львицы ложатся. Возражать смысла не имело.

Вот с этим человеком мне и предстояло охотиться шесть лет, в самые лихие для страны времена.
А тогда, в конце сентября, он еще раз заехал в гости и, выложив список вещей сказал, что выезд десятого октября, заходить в тайгу будем пятнадцатого-шестнадцатого, промысловый сезон открывается с двадцатого. На вокзалене обходимо быть в такой-то день и такой-то час. «До встречи на вокзале,Маугли!». Майор ушел. Внутри все заклокотало, я забегал по комнате, но, собравшись с мыслями пошел к телефонному аппарату звонить шефу. Шеф сказал, что если сдашь группу в срок, подпишешь и получишь рабочие синьки, можешь катиться к чертовой матери. В общем в очередной раз я ждал назначенный день.
Пасмурноеоктябрьское утро. Я с трудом поднимаюсь на железнодорожный мост. За плечами тяжелая поняга, в руках сумка и на поводке моя лаечка. Одет по-походному. Армейская ушанка, перешитая в полупальто шинелька и чирки.
Я никогда не стеснялся походной одежды. Встретивши человека в таком обмундировании, безошибочно определяю, к какому роду-племени он относится. Однажды в поезде я, выбирая место, где сесть, как-будто случайно подсел к человеку. Попутчик оказался петрографом, работником геологической партии, которая несколько сезонов стояла на какой-то из Тунгусок. Мы пили чай, заваренный собственным способом, за четыре часа перебросились лишь несколькими фразами. Расставаясь, крепко пожали друг другу руки. Я вспомнил тогда чьи-то слова: если два человека долго молчат при встрече, значит им много нужно сказать друг другу.
Я поставил подле лавочки сумку и стал выбираться из лямок поняги. Резкий рывок собаки чуть не опрокинул меня. У лаечки в зубах хлопал крыльями голубь.Бесшабашные птицы, взлетев, тут же опустились. Собака знала, что я заставлю бросить птицу, и отпустила сама, но всем свом видом показывала, что она их ловила и ловить будет, потому как не положено пернатым путаться в ногах охотницкой собаки. Я привязал ее к дужке поняги и сел. На привокзальной площади никого не было. У меня в запасе было два часа. Мне очень хотелось, чтобы меня увидел кто-нибудь из знакомых, и спросил, куда я собрался. Я, конечно бы, ответил, что очень далеко, на поезде,в жуткие таежные дебри, охотится на медведя. Но никого не было. Сейчас, когда засосала грязь, и засосал быт, когда дети начинают выходить замуж и жениться, я дико, до безумия, завидую тем людям на вокзалах, которые отправляются в свое первое охотничье путешествие.
Несколько человек с противоположной стороны поднимались на мост, пришел автобус. Последним, сгорбившись под своим мешком, и совершенно непонятным чудовищем на поводке шел майор.
- Пришел, «Маугли»?
- Здравствуйте,-ответил я.
- Ты, поди, ночевал тут? - Майор прошел мимо и привязал своего зверя к чугунной ограде. Рядом поставил рюкзак и огромный куль.
- За билетами ходил?
- Нет, нужны твой паспорт и собачья справка, да я толком и не знаю куда едем. Жене дал твой домашний адрес и все.
- Оттуда дашь телеграмму, где ты находишься и как себя чувствуешь, а когда вернемся, покажешься психиатру, -отрезал Майор и ушел за билетами.
Отойдя на несколько шагов он обернулся и произнес: к собаке не подходи, разорвет в один секунд.
Могучий кобель волчьей масти лег на бетон и стал наблюдать за человеком без определенного пола и возраста, промышлявшего бутылками. Вернулся Майор с билетами и багажными квитанциями по двадцать килограммов каждая на собак.
- Вы не у пограничников его украли? - спросил я, глядя на кобеля.
- Острить после сезона будешь,- ответил майор.- Я привез его с горного Алтая. У него сильная судьба, погибло два его хозяина, будет время, расскажу.
Мы начали продвигаться к платформе. Счастливее меня человека не было. Посадка прошл ауспешно, вагон был полупустой.
Лаечку я оставил с собой, привязав за стойку стола, а зверь был привязан в тамбуре рабочем, там не курят. Мы сели завтракать. Майор, доставая бутылку спирта «ROYAL», вспоминал, что забыл. Он достал, заранее припасенную воду развел спирт.
- Ты как?
- Неразбавленный, - сдуру ответил я.
- Я вижу, ты мужчина решительный,- сказал майор,- но не старайся быть похожим на старого чекеровщика, пей как все нормальные люди.
Он налил мне разведенный спирт и мы выпили за удачу. Плотно позавтракали, я ведь утром ничего не ел: не мог, как перед экзаменом. Я собрался пойти покурить, но проводница, сославшись на то, что боится собак, попросила набрать угля и протянула мне ведро и совок. Я открыл шкаф и потянулся за ведром. Дальше все произошло очень быстро. Зверь отрезал мне выход, и через намордник, который былявно ему великоват, успел мне прищемить ладонь и предплечье. От неожиданности я отпрыгнул назад. Зверь спокойно лег на место: все-он выиграл. Я потащился искать аптечку, майор занес уголь и сказал, что углем дальше будет заниматься он сам.
К концу пути отличилась и лаечка. Поезд подходил к пункту назначения, и проводники позволили себе расслабиться. Один из них постоянно норовил поговорить с моей лаечкой, и приласкать ее. И если обращение к ней чужого человека она рыча сносила, то протянутую руку-нет. Я попросил собаку оставить в покое и собирался накинуть ей намордник. Проводник наклонился ниже, норовя что-то сказать собаке. За лицо она его схватить не успела, а вот за ворот служебной рубашки поймала крепко. Разнимал их майор. Покрасневший и размахивающий руками проводник удалился. Я всенародно ругал собаку, а она хитро смотрела на меня. Исключительно чувствуя интонацию, она безошибочно определяла, ругают ее или нет. Я ругал ее для окружающих, несобачники принимают это за чистую монету.
- Вот-вот, так и портят собак,- проворчал Майор.
- Я могу ее серьезно наказать, но это не принесет результатов, она будет делать то же самое только в еще более изощренной форме.
С тех пор я внимательно слежу за своими собаками и у меня ни разу не было, сколько-нибудь, серьезного инцидента.
Мы прибыли к месту назначения. Автобус шел в шесть часов утра. Три с половиной часа в ПАЗике я провел у окошка, сравнивал, то, что видел, с тем, о чем читал. Господи, как я был счастлив. Я видел это все впервые. Могильники, отары овец, стада бычков, за перевалом огромные сопки и покрытые снегом вершины. Дикий контраст. Я дергал майора. Он дремал. Внутри меня все трепетало, я погрузился в мечты. Взгляд выискивал в лесу зверей и птиц. Мне кажется, что я даже увидел медведя, но майор не увидел ничего. Автобус пересек мост, долго еще вилял по пойме, пересек несколько ручьев и въехал в поселок.
Красные листвяжные поленницы дров ровными рядами сложены вдоль домов. Дым нехотя выползал из печных труб. Над строением в центре поселка лениво висит красный флаг. Я сразу стал выискивать могучих зверовых лаек и бородатых мужиков с ружьями наперевес, но почему-то ничего подобного я не заметил.
- Приехали,- сказал водитель.
Опять навьючившись, мы выступили.
- Теперь слушай меня внимательно,-сказал Майор, - тут другая цена слову. Больше молчи и меньше говори.
Мы стояли у калитки. На крыльцо вышел парень лет тридцати пяти, в очках, в вязанном свитере и армейских штанах с накладными карманами.
- Нууу, держись, тайга, город приехал! Готовь, милая, на стол, мужики прибыли,- широко улыбаясь, сказал он.
- Телеграмму получил? - спросил майор.
- Все нормально, старик, давайте проходите в дом, сгружайте вещи, собак - под навес.
Из- под навеса надвигался на нас черной масти кобель. Желтый, волчий глаз, брусковатая морда,серповидный хвост. Это все стояло дыбом и не предвещало ничего хорошего. Мою лаечку он не замечал, объектом его внимания был зверь, который на натянутом поводке поднялся на дыбы, захрипел и оскалил фарфоровые клыки.
- Иди на место,- хозяин спустился скрыльца и отвел собаку в вольер.
- Ну, не хватало в сезон собак рваными завозить,- он улыбнулся.
Мы разместили собак, стаскали на веранду вещи, и прошли в дом.
Собаки были сутки не кормлены. Майор и хозяин занялись собаками.
- Свою корми сам,- ей в чашке, что поменьше.
Мы накормили собак, умылись, переоделись в дальней комнате в домашнее и сели обедать, понятное дело, с водочкой. Хозяин объяснил нам обстановку с бумагами, договорами, лицензиями и выдал мне промысловый охотничий билет в буферную зону заповедника.
- Белка нынче есть, зверь тоже встречается. Поохотитесь. Я буду раз в две недельки к вам заглядывать. Основной запас продуктов я завез на ту избу, где будете стоять, но на мои харчи сильно не рассчитывайте: мне после вас еще три месяца стоять. Сам буду бегать между остальными избами, буду бить зверя и намечать новые путики. Белку по кедрачам отобьет, загляну, приму по правилам пушнину. Орех нынче богатый, паданки полно, потому что ветра были. Медведь весь в кедрачах сейчас. Свежим снежком протропите его, он потихоньку к постелям начнет пробираться. Сразу и поймете, что да почему. Мне расскажете. Две сетешки висят, бросьте в заводи, хариус и ленок, не все скатились, к вашей перловке пара рыбок будет. Вот, однако, и все. Да! Керосинка, колун, топор - в условленном месте. Стекло в керосинку на этой избе последнее, берегите. Солярка во фляге,туда мыши нападали, выбросите. В общем, если с башкой, то сезон должен быть неплохой.
Мы все вышли курить на веранду. На сегодня было решено закупить недостающие продукты: жиры, чай, сало, хлеб, сладкое, овощи, обязательно чеснок, муку, макаронные изделия, что-то дешевое собакам на первое время. Еще надо было насушить сухарей. Хозяин с майором ушли в промхоз договариваться насчет машины и доделать документы.
Я с мешком и понягой за плечами пошел в магазин. По дороге силился понять, каким образом надо отбить белку по кедрачам? Что я должен понять, когда протроплю медведя? Я решил все вопросы адресовать вечером майору и, поднявшись по деревянным ступенькам, потянул ручку двери магазина на себя.Две собачонки отскочили от двери и пропустили меня в магазин. Магазин был пуст.Продавщица подметала. - Вам что?
- Хлеба.
- После трех,- она поправила шарф на голове и снова взялась за веник. Я побрел домой. Хлеб в поселок возят издалека, может и не быть. Мне так сказала хозяина жена, библиотекарь: « Да и хлеб-то у нас, честно говоря, неважный. Когда-то свой пекли. Наш хлеб славился. Вам бы заказать специально нужно, в тайгу хороший хлеб брать надо». «Странная»,- подумал я тогда. А сейчас я вспоминаю поселок Некрасовка, на Сахалине - какой хороший там хлеб! Вспоминаю Ячменюху, в верховьях Томи,- не проходили мимо на катере никогда, не заехав за хлебом. Есть в России-Матушке места хлебом славные.
Пришли мужики.
- Машина будет в восемь, везет вам. Машина пойдет мимо участка, там уйдет за перевал. Вас высадит прямо напротив избы. Но ехать одному с собаками придется на платформе. В кабине будет уже двое. Пакуйтесь. Я топлю баню,- закончил хозяин.
Майор, с учетом новых условий транспортировки, принялся паковать вещи, а я вновь отправился в магазин, увязал рюкзак с крупами, жирами и чаем. Пряники, дешевые конфеты и сахар мне взвесили в специально сшитые для этого мешки. Рассчитавшись с продавцом, я рассматривал полки магазина.
- Фитиль в лампу возьми,- сказала продавец,- да, сантиметров пятьдесят, она лучше знала, чего я не докупил.
Удивительна вещь-эти сельские магазинчики: все под рукой. Вина стоят вперемешку с паяльными лампами, пуговицы, наперстки, нитки-с запасными частями к бензопиле «Дружба» и мопеду «Рига». Китайский пуховик-перьевик перекинут через казацкое седло и ценник у них один. Если ты надежный мужик, водку дадут в долг, а если нет, то можешь и за деньги не взять. В магазине узнаешь прогноз погоды и все новости: кто родил, а у кого отелилась. Тебе подскажут, что зубной кабинет приедет в пятницу, но с утра не приходить, смотреть сначала будут школьников.
- Городской, в тайгу собрался? – я обернулсяна голос.
Мужичонка лет пятидесяти смотрел на меня.
- Белковатьбудешь, аль зверовать? - он не дал мне ответить, да я и не знал, что отвечать. - ты, я вижу, парень не скупой, возьми бутылочку красненького.
- Не дам,- отрезала продавщица. Вторую неделю в ко мне ходишь. Мужики трезвехоньки все, в тайгу заезжают. У тебя еще шмотки не собраны. Завтра - послезавтра всех завозить начнут, а ты с голой задницей побежишь за машиной?! Не дам, и делу крест !!
- Ты, я смотрю, Степа себе опять спонсора ищешь? – в магазин ввалились Хозяин и майор. - Силишна, дай ему бутылку «Арпачая», один хрен не успокоится. А ты, Степа, складывай кули,послезавтра всех завозить буду.
Мы вышли из магазина и хозяин сказал:
- Тебе повезло, серьезного увидел охотника. Медведей колотит. Собаки у него добрые. На мишаках верхом ездят. Пьет редко, правда помногу.
- Да брось ты, нашел собак! - Майор не выдержал похвалы чужим собакам.
Подошли к дому. Вещи были аккуратно уложены. Хозяйка занималась ужином, а мы, собрав полотенца, пошли в баню. Перед вторым заходом растерлись пихтовым маслом. Майор до одури лупасил себя веником,мы не выдержали.
- Парится так, что выключатели плавятся, а в лоб бьет, щеки лопаются,- шутил хозяин и продолжал.
- В первые дни, когда утром выходишь из избы, лишнее шматье на себя не пяль, поднимешь в косогор,почувствуешь - прохладно, вот тогда и достань из поняжки свитерок. Иначе взмокнешь, весь день в сыром будешь. Я смотрел твои вещи - неплохо собрался, поняжку мне такую же сделай, понравилась. Я улыбнулся. И еще. Я там у тебя кое-что выбросил на чердак, обратно поедешь - заберешь. В тайгу берут не то, что не мокнет, а то, что быстро сохнет. Занимайся только белкой, азбука, букварь для молодой собаки. Недели через две заберу тебя на недельку с собой. Заниматься будем только ходовой охотой на зверя. Ну и соболь, само собой, разумеется.
Похвалив баньку, мы вышли. Настроение было-цветов не надо. Разговор в бане с хозяином заставлял меня жить и работать с новой силой. После завтрака ( моченая брусника, домашняя сметана, отварная сохатина- вот это завтрак!), я выгуливал лаечку. Майор выносил кули. Подошел лесовоз. Я устроился с собаками и мешками на платформе. Традиционное: «Ни пуха- ни пера!» Все, поехали...
Путь наш пролегал вдоль горной таежной речки. На горизонте возвышались сопки, вершины которых были уже белыми. Ближе можно было рассмотреть, как кудрявые кедрачи заползали по склонам, и, кое- где, достигали скалистых уступов. Но взгляд постоянно останавливался на лиственницах. Я никогда таких лиственниц не видел. Их могучие силуэты заставляли смотреть на них, они возвышались над всем, что мог охватить глаз. Росли поодиночке, и мне казалось, на одинаковом расстоянии друг от друга. Я поймал себя на мысли, что воспринимаю их не в общей массе кедрачей, осинников и ельников, а кождое дерево в отдельности. Обнаженные и искореженные, они не качались на ветру, и невозможно было представить, как из стройной листвяночки, с пуховой и ароматной хвоей, время вытесывает этаких исполинов. Это - самое мудрое дерево, оттого оно и самое печальное.
Мысли мои прервал сигнал автомобиля. С дороги,важно вышагивая сошел глухарь. Мы еще несколько раз видели птиц. Сезонная смена корма заставляет их выходить на галечники.
Машина пересекли несколько мелких речушек притоков и с шумом выкатились на каменистую косу. Я отстегнул собак, растер онемевшие ноги и спрыгнул с платформы. Собаки, сделав свои дела, умчались в пойменные заросли. Сгрузили вещи. Попрощались с веселыми парнями.
Избушка находилась на той стороне реки, метрах в двухстах, на ручье, но путь до нее занял весь оставшийся день. Перейти реку в брод оказалось невозможным, нам было не выстоять в быстром горном потоке. Часть груза мы спрятали в зарослях, уложив в бочки, укрыв полиэтиленом и завалив камнями. Спадет вода и все можно будет легко перетаскать. Взяв все необходимое и небольшой запас продуктов, мы пошли вкруговую через мост. У моста сделали небольшой привал. Умывшись в реке, я оценил достоинства воды. Тугой как резина поток огибал большой камень, затем приседал и превращался в бурун, сбрасывая с себя пену в затишье за камнем. В это место напрашивалась блесна. Майор угадал мои мысли: - Сейчас, конечно, той рыбы уже нет, но на шесть килограмм в том году таймешка вываживал. Мы развели небольшой костерок прямо на камушках. Повесили армейский котелок. По дну шуршали камни.
- Майор, куда камни тащит? Веками тащит,а никуда не выносит?
- Ну ты даешь! Они истираются друг одруга, и получается песок. Видишь, какие камушки гладкие и округлые. Ты тоже со временем округлеешь, острые углы обточатся, колючки пообламываются. Ты вон какой, заершенный.
Майор достал два бич-пакета с надписью «Суп вермишелевый с мясом», всыпал в воду и перемешал. Пообедали. Я полулежа на шинельке, допивал чай.
- Раненько тебя на сладкое потянуло, в конце сезона замурзанная «дунькина радость» идет за добрую плитку шоколада,- сказал майор.
Мост. Стойки стояли в срубах и были обложены булыжником. Сам был сложен из лафета и стянут тросами и скобами. Не одну сотню лесовозов выдержала спина этого бедолаги. Тяжелая техника выволакивала из леса все, что может продано и обменяно. Сейчас меня радуют разрушенные мосты и непроезжие дороги. Но тогда я был рад возможности легко и свободно перейти реку. У реки еще оказалось два небольших притока на той стороне. Один перешли легко. На втором начерпали воды, но поменяв портянки, двинулись дальше. Огибая прижимы , к вечеру дошли до избы. Трудно добавить к тому, что уже написано об избах. Но это была первая изба, которую я встретил в тайге. А глаза видящего - не уши слышащего.
Рублена в полный рост, в лапу. Строганные пол и потолок. Двухскатная крыша. Крыта рубероидом. На два окна. Нижние два венца из лиственницы. Широкие нары с двух сторон. Два стола - рабочий и обеденный. Добрая печка, обложенная камнем из реки. Разномастная посуда, таз на чурке под умывальником. Осколок зеркала. Навес. Хороший запас дров. Свернутые матрасы на веревках под потолком. Вкруговую полки. Над окном насаженная на гвоздь записка с грозным предупреждением помнить о тех, кто придет в избу после тебя. С припиской: «Вор - находка для медведя».
Мы затопили печь и сварили кашу себе и собакам. Все работы по устройству было решено оставить на завтра. Выпив спиртяшки и поев каши, пали спать. Уткнувшись в угол, где пробивалась струйка свежего воздуха, я уснул. Я был дома.
Я благодарен судьбе за то, за то, что она свела меня с удивительными людьми. За то, что мне выпало счастье испытать себя на охотничьих просторах: я прошел от поселка Эхаби до мыса Елизаветы на Сахалине.

От станции Лужба Кемеровской области через Кузнецкий Алатау до хутора Гайдаровский в Хакасии; поразился однообразию Томского Севера, проходя через Екатерининский шлюз и пытаясь попасть из бассейна Оби в бассейн Енисея. Оставшись в случайной избе на ночлег, я в пакете обнаружил груду шприцев и ампул инсулина. Думаю, что не жажда наживы вела этого охотника в лес.
Был мой первый зверь . Купался в ледяной воде, спасая мою лаечку из - подо льда. Но я ни разу не пожалел о том, что взял в руки охотничье ружье, ни разу не отказал человеку, если он просил меня взять с собой на охоту. Нет ничего хуже обманутой надежды. После охот, прощаясь с друзьями и выпивая рюмочку водки, мы всегда желаем друг другу встретиться на новых охотах. И настоящего охотничьего ФАРТА. Этого я и желаю ВАМ!.
P.S. На утро, после первой ночи в избушке, майор сказал, что я ночью разговаривал во сне. Маугли во сне стрелял.

[zveroboj]

Отрывок из повести Андрея Карпова "Напарник"


Скоро Сергей стоял уже одетый, на лыжах, на площадке у зимовья, готовый идти на борьбу с шатуном. В левой руке у него был топор со скрученной в кольцо петлёй и верёвка с привязанным к ней потаском, готовым волочиться по лыжне, оставляя за собой пахучий след. А в правой он держал за погон СКС, раздумывая над тем, как его надеть — кинуть на плечо, где тот может сползти, или одеть через плечо, откуда его надо будет скинуть на полторы секунды дольше...

Решив: «Пусть лучше не мешает», — Сергей кинул карабин через голову, подхватил правой рукой таяк и развернул лыжи на путик в сторону Полной.
Он сделал десяток шагов от зимовья, когда обернулся и позвал Гольчика. Кобель, бегавший у избушки, мгновенно отозвался на зов и, проворно обогнав хозяина, резво побежал по заснеженной лыжне. Сергей тут же двинулся за ним, повернув голову назад в желании увидеть, как там волочится потаск. Убедившись, что тот ползёт нормально, поднял глаза и глянул вперёд…
«Не понял! А где наживка? — тряхнул он головой, внимательно вглядываясь в ближайшую ловушку, срубленную в полусотне метров от зимовья, но чётко не видимую оттуда. — Там ведь висело целое стегно!» — подумал он, начиная догадываться, кто это стегно стянул.

«Так он уже здесь был!» — глядя на подбегающую к ловушке собаку, почти спокойно отметил Сергей.
Гольчик сунулся головой сбоку от капкана и завертелся на одном месте, что-то внимательно вынюхивая. Заснеженные кусты пока скрывали от глаз то, что его заинтересовало, но, подойдя вплотную, он увидел, что кобель вынюхивает большую свежую лёжку, протаявшую в глубину на треть метра, от которой дальше по лыжне тянулась цепочка огромных следов, почти паривших от свежести.
Волнение начало охватывать охотника, и он остановился, глядя на собаку, следы и лёжку.
«Так он лежал здесь больше полутора суток, а сдвинулся только сейчас!» — мелькнуло в голове у Сергея, и что-то засосало под ложечкой. Он повернул голову к зимовью и, глядя на него глазами затаившегося медведя, увидел, что с этого места всё просматривается как на ладони.
«Вот чёрт, он всё видел! — почему-то успокаиваясь, подумал Сергей, но вдруг заметил себя, выскакивающего ночью голышом на мороз, и по спине его пробежал холодок: — Подкрался, один прыжок, и тебя на свете больше нету!».
«И сторона подветренная – Гольчик не учуял».
«Чувствовал ведь вонючку из тамбура, но испугался подойти», — вновь успокаиваясь, подумал он, и без опаски пошел вслед за медведем, вглядываясь вперёд.
Кобель быстро, прямо по лыжам, обогнал его и скоро побежал по лыжне. Но, проскочив лишь три десятка метров, остановился как вкопанный, громко и отрывисто залаяв.
«Причуял или увидел!» — сразу сообразил Сергей, мгновенно бросив на снег всё, что было у него в руках. Сунув в снег рукавицы и оставшись в одних тонких перчатках, одним заученным годами движением скинул с себя карабин и, поднимая его к плечу, спустил большим пальцем правой руки скобу предохранителя. И только сейчас, полностью готовый к выстрелу, начал оценивать ситуацию.
Видимость была никчемной — собаку прикрывал куст, пригнутый к лыжне тяжестью снега, и ему ничего не оставалось, как дойти до него. Теперь он всё видел отлично. Гольчик стоял боком в конце прямого участка лыжни, имеющей посередине заметный перелом. Дальше лыжня ныряла влево за невысокую, но разлапистую и основательно заваленную снегом ёль. От собаки его отделяло только два десятка метров, и Сергей понял, что вот здесь всё и случится. Это был не раз уже им испытанный в жизни момент, когда он точно знал, что зверь выйдет, и выйдет именно здесь. Но в тех, прошлых охотах, ни разу не бывало шатуна, для которого победа в схватке означала продолжение жизни. Гормон под названием адреналин застал врасплох сердце Сергея, и оно затрепыхалось раненой птицей, стремясь выскочить из груди. На лбу и ладонях выступила испарина, и лёгкий непрекращающийся озноб охватил всё его тело.
«Да я же так не попаду!» — мысленно крикнул он себе, и этот крик успокоил его, превратив в само хладнокровие.
Время шло. Гольчик, глядя вперёд, спокойно, громко и без эмоций куда-то лаял, как всегда лаял глухаря или загнанного соболя. А его хозяин стоял в расслабленной позе, с приопущенным карабином в руках, стараясь осмыслить, куда ему лучше стрелять. Не то! Не то оружие было у него в руках, с каким надо ходить на медведя! Патрон, изобретённый для отстрела людей, крупного зверя сразу не останавливал – не давал шока. Надежда была лишь на десяток добрых мóлодцев, в шахматном порядке заполнивших магазин, готовых по первому зову заменить исполнившего свой долг собрата,
«В лоб стрелять бесполезно – пуля срикошетит, пару раз такой опыт уже был! Придётся бить в холку, точно над головой, попытаться перебить позвоночник!» — окончательно и бесповоротно принял решение Сергей. Теперь он был готов всецело к встрече со зверем.
Но время шло, минуты тянулись, и ничего не происходило! Сергей уже начал подмерзать, не сводя глаз с лающего Гольчика, когда поймал себя на мысли, что всё это начинает ему докучать.
«Ну, иди же! Иди! Что тебе, слону, эта Моська! Жрать ведь хочешь – два с лишним месяца голодный! Вот собачатинкой и попробуй закусить!» — начал Сергей мысленно подманивать медведя. И вдруг увидел, как Гольчик бросил быстрый взгляд в его сторону; лай резко изменился, став глухим и подвывающе-злобным, кобель заплясал на месте как необъезженный конь, вновь бросая быстрые взгляды то вперёд, то на хозяина, и сорвался ему навстречу. Тот вскинул к плечу карабин и мушкой в приямке целика поймал место, откуда должен был выскочить зверь. Левее ёлки мелькнуло бурым, и Сергей, весь в напряжении, стал ждать, когда туша появится из-за поворота. Растянутое до этого, как резина, время вмиг сжалось для него, и он стал видеть всё словно при замедленной съёмке. Где вместо шатуна на мушке оказалась… подёргивающаяся в такт лая голова Гольчика! Понимая, что тот встал как раз на переломе лыжни, и осознавая, что на оклик «Гольчик, падай!» нужны доли секунды, которых у него больше нет, уже не сомневался, что через мгновение вместе со зверем расстреляет свою собаку.
Медведь вылетел из-за поворота словно поезд со всей своей курьерской скоростью. Такой же огромный и неумолимо приближающийся. Закончив предыдущий прыжок на том месте, где стоял до этого кобель, он с силой оттолкнулся, готовый в следующем прыжке достать ненавистную собаку, но уже в полёте увидел стоящего за ней человека. И он вскинулся, чтобы встать на дыбы и всей своей мощью напугать ненавистных пришельцев, показав им, кто здесь Хозяин Тайги! Но что-то блеснуло в руках у двуногого, и страшный удар потряс его тело.

Мушка спокойно лежала над ушами дергавшейся головы собаки, и Сергей не уловил момента, когда медведь какую-то долю секунды находился к нему чуть боком, и можно было выпустить пулю по шее у среза головы, в надежде, что она найдёт сердце шатуна, или хотя бы отстегнёт его правую переднюю ногу. Гольчик заслонил собой зверя, и теперь он видел только неотвратимо нарастающую голову и стоящую дыбом шерсть холки, прикрывавшую позвоночник, перебив который, только и можно было нападающего остановить. Уже готовый туда ударить, Сергей вдруг увидел, как зверь вскинулся весь, нарастая всей массой и обнажая могучую грудь. Не теряя больше ни мгновения, мушка упала между ушей на голову собаки, и Сергей нажал на спуск. Пуля, вырвавшись на свободу из канала ствола, ударила косолапому в челюсть, выбив из неё кусок кости, и, кувыркаясь, ринулась дальше рвать плоть, пробив при этом как детским кулачком большое медвежье сердце.
От того, как Потап содрогнулся, Сергей понял, что попал удачно, и надо добавлять, пока тот не упадёт, но больше не видел и не слышал Гольчика, исчезнувшего вместе с выстрелом из его поля зрения. Это кольнуло сердце, и он позволил себе в столь критический момент завалить вправо уже нацеленный карабин и глянуть вниз под левую руку. Живой и невредимый кобель, не переставая лаять, втискивался всем телом в лыжню, превращаясь в сжатую пружину, готовую выстрелить в сторону или от атакующего его медведя.
Поняв, что не навредит собаке, Сергей кинул мушку перед правой лопаткой зверя и два раза подряд выстрелил в уже падающего шатуна.
Снег вздыбился фонтаном и поглотил утонувшего в нём зверя. На лыжне осталась лишь так и не сошедшая со своего места, уже спокойнее лающая собака, далее которой виднелся справа чуть буреющий снежный бугор.
Выждав какое-то время, не отнимая от плеча оружия, Сергей пошел вперёд, но, не доходя до собаки, увидел, как снег впереди зашевелился, и из него показалась здоровенная голова. Не мешкая ни секунды, он вскинул карабин и всадил пулю перед разорванным в драках ухом медведя. Та сразу безжизненно пала.
«Контрольный выстрел!» — мелькнуло в голове и, забросив карабин на плечо, прямо через Гольчика Сергей пошел к поверженному шатуну. Кобель, не стерпевший этого, в два прыжка, скользнув когтями по лыжам, обогнал его и с ходу вцепился в ухо зверя.
— Ф-фу-у! Пош-шёл отсюда! – угрожающе прошипел охотник, откидывая собаку лыжей. Но тот, не обращая внимания, с рычанием схватил медведя за брылю и начал рвать её, бешено крутя головой.
— Да пошел ты отсюда! Кому сказал! – закричал на него Сергей, откидывая собаку таяком. Но Гольчик резво оббежал медведя и принялся разрывать его промежность, отплёвываясь шерстью.
«Да и хрен с тобой! Рви!» — подумал Сергей, решив, что тот это заслужил…

[ORA]

Почитай обязательно.

прочел.Очень жаль главного героя,таких людей мало в наше время...

[vertel-lv]

Наверное, кое-кто уже читал мой рассказ, у них прошу пардон. А так, чисто в медвежью тему...


Ч Е Р Н Ы Ш

Из всех зверей, которых я впервые увидел в цирке, было жалко почему-то только медведей. Тигры и львы, так грозно рычали, раскрывая свои огромные пасти, что весь я сжимался от страха и каждой своей клеточкой был на стороне безумно храброго дрессировщика, зашедшего в клетку с одним хлыстом.
А медведи всё делали молча, как-то виновато - безропотно, будто провинившиеся школьники, и даже их кувырки через голову и танцы на задних лапах не вызвали у меня никакого веселья.
Много лет спустя, когда довелось увидеть хозяина тайги на воле без намордника, я очень скоро понял, что он совсем не похож на узников цирка и что это самое красивое животное в наших лесах. Не раз потом задумывался, почему душа стала так неравнодушна к этому серьезному зверю, но так до конца и не смог разобраться
Как-то над крышей своего лесного дома я натянул капроновый шнур для ласточек, чтобы у них была возможность усаживаться всей компанией. Не зря говорят, что всякое доброе дело вознаграждается. Теперь по утрам, просыпаясь, я прислушивался не только к щебету ласточек, но и к музыке, которую издавал натянутый шнур. И, если необычный музыкальный инструмент молчал - это значило, что ветру надоело гонять по небу облака, и он решил где-нибудь в укромном местечке полежать на боку.
В то утро над крышей дома ветер не просто бодрствовал, а неистово играл на необычной однострунной виолончели, заставляя её петь, стонать и плакать с каким-то цыганским надрывом. Это было что-то новое.
На улице я понял – все планы отменяются, надо спешить к машине. Она была оставлена из-за колдобин прямо на лесной дороге, и в такую штормягу любая подгнившая сухарина могла испытать на прочность мой драгоценный жигуль.
Ветер крепчал с каждой минутой. Сначала я даже с интересом наблюдал, как гнутся высокие ели, недовольно размахивая густыми лапами, словно руками. Но когда совсем рядом, подминая под себя молодые деревья, рухнула сухоствольная осина, а спустя какое-то время упала огромная ель, обнажив под корнями многопудовые валуны, мне стало не по себе. Пришлось двинуть на край вырубки и держаться подальше от стены леса.
На вырубке действительно черт мог ногу сломать. Я шел, преодолевая буераки, оставленные лесорубами, стараясь не сломать свою собственную.
Обойдя в одном месте небольшую куртинку молодых елочек, по счастливой случайности не размячканных тракторами, глянул вперед и… в то же мгновение кто-то дал моим ногам команду – «стоп машина»! Я мог бы поклясться - сознание к этой команде никакого отношения не имело.
Метрах в тридцати прямо мне на встречу шел, ничего не замечая, черный, как крыло ворона, медведь.
Удивительно, но всякий раз, внезапно увидев «хозяина тайги», во мне срабатывает какой-то переключатель. В одну секунду всё сразу исчезает. Остается только этот зверь, забываешь даже куда и зачем шел.
Много раз я пытался разгадать загадку, почему у человека на медведя такая реакция? Неужели всякий раз срабатывает пещерный страх, доставшийся от предков?
Да, наверное, это он леденит нашу кровь и поднимает волосы дыбом. Однако мало ли опасностей встречается в жизни, но реагируем мы не так ошалело! Видимо, есть еще какая-то тайна в наших отношениях с хозяином тайги, разгадать которую не просто, но которая всякий раз заставляет сработать тот переключатель внутри нас от одной мысли: медведь! Вот он, настоящий, совсем рядом!
Не отдавая себе отчета, я сорвал с плеча ружье, но тут же вспомнил, что кроме дробовых патронов с собой ничего нет. Впрочем, если бы и были пулевые заряды, они нужны были бы только для поддержания духа. Когда-то мы с приятелем победили одного косолапого, и с тех пор для меня вопрос охоты на него закрыт раз и навсегда.
Стараясь перекрыть шум леса, я крикнул – Эй! Куда прешь? Но медведь не среагировал, в прямом смысле он даже ухом не повел. Пришлось рявкнуть во всю глотку, потому что расстояние между нами становилось щекотливым. На этот раз медведь все-таки что-то услышал и остановился. Пытаясь выяснить причину непонятного звука, начал приподниматься на задних лапах, усердно втягивая воздух и стараясь поймать запах. В то мгновение, когда до него дошло, что перед ним человек, он… Нет, это надо было видеть! Ни один зверь не умеет так складываться пополам, чтобы задние лапы всё ещё шли вперед, а передние уже делали прыжок назад! Впервые увидев такой разворот, поражаешься невероятной пластике этого массивного животного, напоминающего очертаниями своего близкого родственника Винни Пуха.
Этакого красавца - черного, лоснящегося, без каких-либо белых галстуков, раньше мне встречать не приходилось. В наши места он, видимо, откуда-то пришел.
Потом я его встречал еще дважды. Один раз медведь перебежал лесную дорогу, и в зеркало хорошо было видно, как, оказавшись в безопасности, он стал на задние лапы и почти удивленно провожал взглядом удаляющуюся машину, напоминая чем-то незадачливого гаишника.
Еще раз я увидел его на озере жарким июльским днем. Сидя в старом, уже отжившем свой век челноке, выдолбленном из толстой осины, я тщетно пытался наловить на уху окуней. Терпение мое заканчивалось, пора было сматывать удочки. Однако тревожила небольшая угрожающе черная туча, наползавшая как раз со стороны дома, стоявшего на противоположном берегу. В носу челнока была приличная дыра, и даже средняя волна захлестнула бы его в два счета. Решил отсидеться на луде, прикрытой от ветра длинным мысом.
Туча на самом деле оказалась маленькой, да удаленькой. С её приближением всё живое замерло. Ни одна пичуга не подавала голос, даже листья на деревьях будто оцепенели. Только осина нет нет да и начинала что-то шептать, словно поторапливала обитателей леса быстрее спрятаться.
. И действительно, кажется, никогда раньше я не видел такого ливня. Сплошная стена воды, обрушилась с небес абсолютно отвесно. Сначала на поверхности были видны отдельные пузыри, но через минуту озеро напоминало вселенский потоп. Отбросив котелок, которым тщетно пытался вычерпывать воду, я развернул челнок и по-индейски лихорадочно начал грести к спасительному мысу. И тут через завесу дождя я заметил, что с другой стороны на этот же мыс плывет еще кто-то.
Вполне возможно, что берега мы с медведем достигли бы одновременно, но челнок решил затонуть раньше. В том месте, где он захотел стать подводной лодкой, воды было по грудь. Я потихоньку двигался к берегу, буксируя за собой музейное плавсредство с плавающими удочками, одновременно наблюдая, как смешно по-собачьи отряхивается на берегу от воды опередивший меня хозяин тайги. К тому времени стена воды ушла чуть дальше, и поднимавшийся в сосновую горку, медведь, освещенный вырвавшимся из-за тучи солнцем, выглядел потрясающе. Это был мой старый знакомый-Черныш. Мокрая шерсть медведя блестела и перекатывалась волнами при каждом его шаге, выдавая скрытую до поры до времени невероятную звериную мощь.
А спустя месяц мне позвонил живший недалеко от тех мест лесник и сообщил, что нашел попавшего в петлю медведя. С его слов я понял, что косолапый погиб уже давно, туша была растащена и сьедена, и догадаться, какой именно зверь попал в петлю, можно было только по обглоданному черепу и разбросанной вокруг шерсти. Я с тревогой спросил, какого цвета был медведь и услышал то, чего боялся. Неужели Черныш, ёкнуло сердце? Неужели это ему так не повезло в наших местах, и тропа его жизни привела к браконьерской подлянке?
Чувствуя в моём голосе какой-то необычный интерес к случившемуся, лесник сказал, что, если я приеду, он готов показать место, где всё произошло. Но вечером надо было отправляться в командировку, и вопрос о поездке отпал сам собой. Хотя, если бы время у меня даже было, всё равно на место трагедии я не поехал бы. Однажды недалеко от Белого моря мне уже довелось увидеть подобную картину. Память так и не смогла от неё избавиться за все эти годы.
В тот ненастный осенний день я шел краем большого клюквенного болота, как вдруг ветер донес какое-то зловоние. Запах был явно разлагавшейся плоти. Любопытствуя, я резко изменил курс, и через полсотни метров остановился придавленный увиденным.
В глубокой свежевырытой воронке, лежало кокое-то грязное почти полностью сьеденное животное, скелет которого всё ещё был привязан металлическим тросиком к стоявшей неподалёку сосне. Вокруг валялись сломанные ветки, выдранный мох, куски коры и клочья шерсти, перепачканные содержимым желудка.
Преодолевая тошнотворный запах, я подошел ближе, и вдруг увидел медвежью голову, прикрытую мхом. Вот кто, оказывается, принял здесь мученическую смерть! Не ведая о масштабах человеческого коварства, косолапый пришел поживиться требухой убитого браконьером лося и попал в петлю, поставленную уже специально на него. А браконьер, загуляв, забыл обо всём на свете, в том числе и про насторожку.
Я смотрел на то, что осталось от зверя, украшающего наш лес, и сердце моё сжималось всё сильнее. Бедолага, попав головой, сумел просунуть поочередно под трос сначала одну, потом другую переднюю лапу и опустить петлю на живот. А вот что делать дальше он не знал.
Легко было догадаться, что несколько дней пленник ревел от отчаяния, залезая на все деревья, до которых мог дотянуться, и которые сейчас стояли без сучьев и коры, напоминая исцарапанные телеграфные столбы. Потом начались муки жажды. Он рыл землю, чуя внизу более влажный песок, но вырыть смог себе только могилу.
Со времени гибели Черныша прошло больше года. Вспоминался он всё реже. Но всякий раз во время летнего дождя самый красивый медведь снова поднимался в сосновую горку, демонстрируя мне свой мех черный, как крыло ворона.
Совсем недавно, возвращаясь по тропе в свой лесной дом с утиной охоты, я увидел, что впереди на пожню сел крондшнеп. Чтобы посмотреть на редкого в наших местах кулика с необычно длинным изогнутым клювом, начал подкрадываться. Увы, все мои старания оказались напрасными, крондшнеп за это время сместился почти на другой конец поляны.
Я выпрямился и вдруг увидел …нет, в это нельзя было поверить! Метрах в восьмидесяти от меня на той же пожне в низинке пасся на атаве Черныш! Сомнений не могло быть, его я ни с кем не спутал бы. В лесу был неурожай ягод, и мой старый знакомый кормился зеленой травой, медленно передвигаясь к тому месту, куда убежал крондшнеп. Не поднимая головы, он раз за разом с характерным звуком, точно также как лошадь, старательно хрумкал, стараясь хоть как-то насытиться. Я посмотрел чуть левее и вынужден был тут же присесть: рядом с нескошенной куртинкой иван-чая что-то выкапывали два медвежонка! Вот это да! Значит вовсе это и не Черныш, а Чернышка!
Не успел я толком рассмотреть зверей, как услышал звук приближающегося мотоцикла знакомого лесника. Он был еще далековато, а вот два его кобеля уже подлетали с явным желанием оставить меня без штанов. Готовясь к отражению атаки, я услышал, как коротко рявкнула медведица. А через мгновение медвежья троица уже была в ольшанике, и легко было догадаться, что мамаша уводит малышей в распадок.
Мне же приходилось вертеться, отбиваясь прикладом от лаек, пока, наконец, не появился и сам мотоциклист. Узнав, что здесь были медведи, он поставил собак на след, но вся их злобность куда-то тотчас испарилась. Они подбежали к краю поляны и, поджав хвосты, брехали, как самые обыкновенные дворняги.
Хозяин, не раз хваставший мне, что его породистые лайки, привезенные из какого-то питомника, могут остановить в лесу любого зверя, костерил их сейчас последними словами. В другом случае я тоже не похвалил таких собак, но сегодня они мне всё больше нравились.

[ORA]

Егерь
Эта история, рассказанная моим старым другом Александром, произошла на северо-востоке Вологодской области еще во времена СССР.



Вглухой тайге, на кордоне, жил Николай с дочкой Лизой. Жену он схоронил, когда Лизоньке было всего пять лет. Числился Николай в леспромхозе на должности то ли егеря, то ли лесника. И пока дочка была маленькой, он прекрасно справлялся и с должностными обязанностями, и с бытовыми трудностями. Один раз в неделю Николай ходил в деревню, расположенную в шести километрах вниз по течению реки, за продуктами, заодно заглядывал в контору, чтобы получить очередное задание от начальства, забирал почту и возвращался на кордон. Письма ему приходили редко: раз в два-три месяца от сестры из Архангельска да поздравительные открытки к праздникам. Кроме сестры, которая была замужем за прапорщиком и жила отдельно, из родни у него никого не было. В дочке же этот суровый мужчина души не чаял. Когда он утром подходил к ее кроватке, чтобы разбудить к завтраку, его сердце билось чаще и перед глазами возникал образ любимой Катерины. Почти девять дней после смерти жены Николай «хлестал горькую», но вовремя остановился, вспомнив, что, кроме него, у Лизы никого нет, и дал зарок больше не пить.


Кроме забот по хозяйству, Николай совершал обходы по лесу, косил на зиму сено для лошади, а если была необходимость, расчищал просеки, следил, чтобы мужики не баловали и не валили на дрова деловой кругляк вместо сухостоя, чтобы мальчишки в жару не разводили в лесу костров...


В период охоты приезжало на кордон начальство. Николай обычно со своей лайкой загонял лосей на номера. Его опытный кобель легко выполнял свои обязанности. Начальство довольно — и Николаю хорошо. Глядишь, и премию подкинут, да и кусок мяса лишним не бывает. Так продолжалось два с половиной года.


В начале весны Лизе исполнилось семь лет, осенью ей предстояло идти в школу. В середине августа сестра прислала для девочки форму и все необходимое. Сколько радости было в глазах ребенка, сколько счастья! Только ходить в школу надо было через лес. Продленку для одной Лизы никто организовывать не будет. Вот и пришлось Николаю возить дочку с утра прямо до школьных дверей, а в обед забирать. Вечерами они вместе готовили уроки и от души радовались каждой полученной пятерке.


Наступила зима. Сугробы достигали метра и больше, морозы стояли за тридцать — для северной Вологодчины это не редкость. И вот в один из декабрьских дней Николай устраивал и проводил очередную охоту для «шишек» из центра. Руководство умоляло Николая не ударить в грязь лицом. И он, как всегда, не подвел. В субботу один из гостей отстрелял рогача с шестью отростками. Сохатый попался огромный, а техники в то время практически не было. К сожалению, смертельно раненный зверь ушел на болото, которое не замерзло окончательно, а лошадь наотрез отказывалась туда идти. Пришлось быка разделывать на месте и по частям выносить к саням. Провозились до сумерек, и, когда лошадь приплелась на кордон, была уже темень. Разгрузились. Мясо подвесили на крюки в сарае, Николай отправился на кухню жарить печенку, а высокие гости принялись опрокидывать рюмку за рюмкой под докторскую колбаску за два рубля двадцать копеек. Под печенку пошло еще веселей. Прилично подвыпив, один из важных гостей Степан Семенович, который был главным начальником, начал настаивать, чтобы и ему под выстрел выставили зверя. В принципе это было реально — впереди ведь воскресенье. Но, чтобы охота прошла удачно, предупредил Николай, с весельем пора заканчивать. Подранков быть не должно. Принимать участие в доборе ему будет некогда — в понедельник с утра надо везти Лизу в школу. Компания зашумела и под лозунгом «мастерство не пропьешь» продолжила гулянку...


Утром никого нельзя было добудиться. В девять утра народ кое-как поднялся. К одиннадцати удалось расставить всех на номера. И первый загон прошел впустую. Точнее, зверь был, но ушел мимо номеров, на которых, охая и еле держась на ногах, стояли горе-охотники. Николай не мог не высказать им своих претензий. Но лучше бы он этого не делал. Главный начальник заявил, что егерь вешает им лапшу на уши и, вместо того чтобы предъявлять претензии, лучше бы пошевеливался, да и его блохастый кобель ни разу не тявкнул в загоне. Николаю стало обидно, особенно за кобеля. На показанные им следы двух лосей и преследующего зверей Валдая гости только открыли рты, но спеси не убавили. Повалившись в розвальни, чуть живая команда в сопровождении Николая поехала обрезать лосей. Через два квартала егерь опять расставил цепочку охотников, а сам с перехваченным кобелем отправился в загон. «Главного» он поставил на входном следе в надежде, что зверь по нему и выйдет. Через час все так и произошло. Вот только стрелок, как и в первом загоне, был не готов. Пуля попала в бедро зверя, и он практически на трех ногах ушел через болото. Подождав около часа, Николай, охотовед и стрелок отправились по следу. Начальник-стрелок был довольно молод, около сорока лет, но слишком грузен. Идти пришлось по целине, а снегу навалило выше колена. Да и выпитое накануне спиртное давало знать. Пройдя около километра, «Главный» начал скулить, что идти больше не может и лучше его пристрелить. Охотовед уговаривал потерпеть, но все было напрасно. Тогда Николай заметил:
— Я ведь предупреждал вчера, но Вы всю ночь пропьянствовали и поэтому с 30 метров не смогли точно выстрелить. А теперь идти не желаете, а мне дочку в школу везти.
— Не тебе меня учить! Ничего страшного, один день можно и прогулять школу, — грубо отреагировал начальник.


Делать нечего, решили вернуться, а завтра, когда Николай отвезет Лизу в школу, они продолжат преследование лося. Оказавшись на кордоне, вся компания продолжила давешнее веселье. Николай, ругаясь про себя, пошел с Лизонькой делать уроки, после чего они легли спать.
На следующий день, приехав в школу, Николай наказал девочке дожидаться его, пре­дупредив об этом Марию Владимировну, Лизину учительницу. Прыгнув в сани, егерь помчался на кордон.


Все по-прежнему спали. В комнате стоял запах перегара. Николай принялся будить компанию. Кое-как собравшись, охотнички попрыгали в сани, не забыв при этом прихватить с собой пиво. Проехав по лесу до места вчерашнего выстрела, Николай велел охотоведу расставить стрелков на номера, а самому оставаться на дальнем номере на случай, если лось уйдет от него. Сам Николай встал на след подранка. Пройдя примерно с километр, он заметил впереди какое-то шевеление. Это был лось, поднявшийся с лежки. Расстояние до него было не более 50 метров, вот только стрелять неудобно: бык стоял, закрытый кустарником, а рикошет мог произойти от любого прутика. Николай замер. Сохатый стоял, прислушиваясь. Противостояние длилось пару минут. Наконец человек громко кашлянул и замер. Зверь вздрогнул и, хромая, продвинулся метров на пять, подставив под выстрел левый бок. Медленно подняв ружье, Николай прицелился и выстрелил. Великан свалился как подкошенный, не сделав и одного шага.






Николай стряхнул снег с поваленного дерева и присел, закуривая папиросу. За два дня он прилично устал. Но дело сделано, теперь можно отдохнуть и идти за Лизонькой, а мужики пусть сами разделывают лося и вывозят его на кордон. Не тут-то было! Когда охотовед услышал выстрел, он, пройдя по номерам, всем сказал, что зверь наверняка добран и надо идти на звук выстрела. Вся команда, еле шевелясь, поплелась за ним. Подойдя к зверю, Степан Семенович с гордостью заявил:
— Ну что? Какого я лосишку завалил!
Николай подумал, что эта бригада вряд ли бы сумела без его помощи добрать подранка.
— Однако мне пора за Лизой в школу, — сказал он охотоведу и направился к саням.
— Куда это ты собрался? А кто будет разделывать тушу? Да и на кровях еще не выпили, — остановил его Степан Семенович.
На это Николай не без достоинства ответил:
— Вчера надо было лучше стрелять, а вот выпивать пора завязывать, иначе некоторые и до дома могут не добраться.
Степан Семенович не ожидал, что какой-то егерь посмеет ему указывать, что делать. Он весь затрясся и, обращаясь к охотоведу, велел ему заставить своего подчиненного приступить к выполнению работы.
— Ничего страшного, — крикнул он, — если девчонка пару часиков побегает вокруг школы!
Николай даже представить себе не мог, что его Лизонька будет ждать на морозе, а он в угоду зажравшимся и потерявшим совесть начальникам станет разделывать тушу из-за куска мяса или лишней двадцатки к зарплате. О строгом наказании он даже не подумал, так как охота прошла как нельзя лучше. Николай спокойно направился к лошади и через час был возле школы...


Оставив Лизу дома, он снова поехал в лес. Там с его отъезда мало что изменилось. Лось лежал на боку. «Хорошо, хоть шкуру сняли и выпотрошили», — подумал про себя Николай. Вся честная компания продолжала чествовать «великого охотника». Степан Семенович, уже прилично выпив, принимал все за чистую монету. Увидев Николая, он с трудом приподнялся и, нахмурив брови, сказал:
— Ну что, вернулся за куском мяса и выпить захотел? Можешь не стараться, я уже распорядился: тебе за сегодняшний день поставят прогул. И вообще можешь писать заявление на увольнение. Мне такие работники не нужны. Лошадь оставляй и пешком отправляйся домой. Мы тут и без тебя управимся.
В лесу повисла гнетущая тишина, даже птицы умолкли. Николай посмотрел на охотоведа. Матвей только развел руками. Деревенские мужики молча встали и, взяв топоры и ножи, принялись разделывать тушу. Все уважали Николая, но никто даже слова не сказал в его защиту. Зато напарник «шефа», чуть шевеля языком, процедил:
— Правильно, Семеныч, распустился народец! Не хочет почитать начальство.
Николай повернулся и пошел домой. От обиды у него защемило сердце, слезы навернулись на глаза. С каким удовольствием он ударил бы кулаком по их смеющимся, заплывшим физиономиям! Но он сдержал себя...


Уже потемну Николай добрался до кордона. Лизонька выучила уроки, вскипятила чайник, и они, поужинав, легли спать. Всю ночь на гостевой половине продолжалась гулянка, и Николай не мог уснуть. Он думал: почему мир так несправедлив и кому на Руси жить хорошо?


Утром Николай отвез дочку в школу, а сам направился в контору. Прошел в канцелярию, взял лист бумаги и написал заявление, попросив сторожа передать его начальству. В душе он надеялся, что его будут уговаривать остаться. А пока было время, Николай пошел на почту и позвонил сестре. Он рассказал ей, что случилось. Сестра знала, как Николай любит свою работу, как сердцем прикипел к родному краю. Вряд ли он сможет жить без леса, без реки, без охоты. Рыдая, сестра сказала, что любит их с Лизой, и, если будет совсем невмоготу, пусть они все бросают и приезжают к ним — места хватит, и с работой что-нибудь придумают...


После отъезда высокого начальства Николай долго ждал, что его пригласят на разговор. Но прошли две недели, и бухгалтер, встретив его возле школы, сказал, что он может приходить за расчетом. Начальство подписало его заявление, даже не поговорив с ним.


Перед самым Новым годом, порубив всю живность, Николай погрузил на сани скудные пожитки и подъехал к правлению, возле которого толпился народ. Увидев отца с дочерью, все сочувственно поздоровались и одновременно попрощались, возможно, навсегда. В кабинете директора леспромхоза находился и охотовед. Увидев Николая, он опустил глаза. Директор пожал егерю руку и, извиняясь, сказал, что сделать ничего не может. Он поручил охотоведу принять у Николая дела, ключи от кордона и отвезти его и Лизу на станцию. Сердце Николая сжалось. До последней минуты он надеялся: должна же быть хоть какая-то справедливость! Но ничего не изменилось.


Как дальше сложилась судьба этого хорошего человека, в деревне никто не знал. «Высокое» начальство, из-за которого так резко повернулась судьба Николая и его дочери, больше ни разу не приезжало в леспромхоз. А лес после отъезда Николая будто осиротел: некому стало расчищать просеки, следить за порядком и устраивать достойные охоты. Кордон пришел в запустение, а через два года и вовсе сгорел